Устройство мира

22 июня 2013 года около полудня я узнал, как устроен мир. Мне рассказал об этом один маленький человек, которого я подбросил от одной остановки – автобусной до другой – железнодорожной. Я плохо помню его внешность, наверное, потому, что толком на него и не смотрел, большую часть нашего диалога я провел, вглядываясь то в себя, то в дорогу. Точно запомнил только, что одет человечек был в пятнистую куртку и такие же штаны – распространенную в наших краях униформу военных, охотников и рыболовов. На голове у человечка была кепка, тоже хаки, которую он все время теребил. Еще при нем был огромный, одного роста со своим владельцем, рюкзак.

Жаркий летний день проникает сквозь зеленоватое стекло и нагревает внутренности автомобиля, кондиционер изо всех сил борется с теплом, разбрызгивая по салону ледяной холод. Дорога стреляет в меня белыми трассирующими пулями разметки, которую я периодически пересекаю, уворачиваясь от колдобин.

Маленький человек голосует прямо у обочины, чуть в стороне от остановки, где в тени под козырьком прячется еще несколько бедолаг, а когда я останавливаюсь, съехав в сторону, он почему-то удивляется и долго еще благодарит уже потом, в пути, все никак не веря в то, что мы действительно едем в одной машине. Рюкзак с трудом впихивается в багажник, так что приходится даже опустить задние сидения, чтобы эта громадина влезла наконец внутрь. Маленький человек осторожно садится на соседнее со мной место, стараясь занять как можно меньше пространства.

От него пахнет приближающейся старостью, свежестиранной выглаженной одеждой, дорогами.

– Путешествуете? – спрашиваю, уточняя конечную точку его маршрута, и украдкой гляжу на экран мобильного.

Из ответа человечка следует, что ехать нам с ним вместе примерно около часа. Потом человечек должен сесть на поезд и поехать еще куда-то, чтобы уже оттуда долго-долго идти пешком. Профессиональный пенсионер-путешественник.

– А вы чем занимаетесь? – спрашивает он меня в свою очередь.

Я немного медлю, глядя влево, благо скорость небольшая, позволяет, а потом говорю, что сотрудничаю с одной крупной компанией, которая продает кресла для самолетов. Когда незнакомые люди спрашивают о роде моих занятий, я обычно придумываю какую-нибудь чушь, стесняясь того, чем занимаюсь на самом деле, и с интересом вглядываюсь в собеседника: проглотит?

– Прекрасно. Значит, у нас с вами много общего.

Общего у нас с ним нет, на мой взгляд, ничего.

– Только вы сегодня не продавайте, пожалуйста, эти ваши кресла. Сегодня день такой, грядет смена полей в шрастре. Наступает новая эра, понимаете? В такие дни нельзя ничего продавать, может потеряться эфирное тепло, а это уже сказывается на всем. Вот сядет человек в самолет с вашими креслами – и все! Бац – и катастрофа! Вот вы думаете, отчего самолеты падают? Да вот из-за этого.

Люблю таких, искренних, несущих всякую чушь.

– Да вы что? Это ж всем известно! Это ж предсказано! Сейчас мы живем на исходе пятой эпохи, грядет шестая, потом седьмая. А до того была четвертая. Ну, если с самого начала, конечно, идти, то сперва была Великая эпоха, ее еще по-другому называют Несокрушимой страной, когда Изначальный дух носился над землей, ну это как в Библии описано, вы ж читали, видно, что интеллигентный человек, так вот, носился он, носился, а потом создал уже Гиперборею, где появились первые люди, даже не люди, а именно гиперборейцы, понимаете, первая раса, причем миллионы лет назад они жили уже в огромных поселениях…

Как бы смазать, стереть на фиг эту постылую печать «интеллигентного человека»? Пить больше? Думать меньше?

Мы едем вдоль великой уральской реки. Я выражаю небольшое сомнение по поводу того, что «дух носящийся» и Гиперборея как-то могут быть связаны.

– Все со всем связано! И все со всеми. Мы с вами тоже в какой-то мере гиперборейцы, отчасти лемурийцы. Вы вот своих предков знаете? Вы помните своих прадедов? А знать надо гораздо глубже, понимаете, не обязательно очень уж глубоко, но все же. Вот, например, откуда люди появились в этих краях, вы не задумывались?

Я говорю, что слышал, будто бы где-то недалеко от этих мест родился Заратустра, но только это скорее легенда, а так, жили здесь, наверное, какие-нибудь охотники, на мамонта с собаками ходили.

Человечек внезапно радуется затронутой теме.

– Кстати, а вы знаете, как люди приручили собаку? Вы же понимаете, что все эти теории, будто бы собак били, привязывали, голодом морили, – это глупости полные? На самом деле, разумеется, все было иначе. Есть одна легенда, а, как вы понимаете, легенда – это не совсем легенда…

Человечек выдает еще порцию информации в том же духе. Я жму плечами и чуть усмехаюсь, но так, чтоб не обидеть. Говорю, что это удел научного знания. Кстати, а как вся эта Гиперборея соотносится с наукой?

– Я вам про истину, а вы мне про науку! А первые гиперборейцы, надо вам сказать, были огромные, высотой в девять метров. Откуда я знаю? Дак это ж написано все! Вы знаете, гиперборейцы обладали не только огромным ростом, их цивилизация владела удивительными даже для нашего времени знаниями. Потом последующие расы уже стали мельчать как ростом, так и интеллектом.

Удивляюсь, как это так «стали мельчать».

– Да это же проще простого! Тело гипербореев было более астральным, чем физическим, тела представителей последующих рас сгущались, в них все меньше было астрального, но все больше физического, понимаете? Так они постепенно уменьшались и стали в итоге нами.

Я не вижу, но чувствую щекой, как он смотрит на меня победно: все ведь вроде разжевал.

– Согласитесь, что это куда более реалистичная теория в сравнении со всякой ерундой про обезьян.

Уходит, уходит человечек куда-то, хоть и сидит рядом, то напяливая кепку свою, то, наоборот, снимая, а точнее сказать, это я начинаю терять с ним контакт. Справа за полями, недостроенными дачными поселками начинается лес, вглубь него ведет пыльная песчаная дорога, упирающаяся в небо, но под небом, я знаю, крутой обрыв, а дальше – река.

– А вы знаете, что там? – показываю рукой вправо, прерывая его очередной пассаж про наших предков всезнающих и нас, лилипутов-перерожденцев. – Там когда-то был берег моря. Вот буквально в километре отсюда сидел какой-то наш предок на этом высоком берегу, слушал шум моря, слизывал его соль со своих губ. Я не говорю «человек», я говорю «предок», вам это должно быть близко, а когда здесь появились люди, то моря они уже не застали, оно ушло, оставив вместо себя во впадине рядом с берегом реку.

Молчание с правой стороны удивленное, но краткое.

– То, о чем вы говорите, это уже относится к эпохе поздних атлантов, – опять продолжает свою лекцию человечек после трехсекундной паузы.

Осторожно возражаю ему, что, дескать, его гиперборейцы, сжимающиеся до атлантов, и так далее – это все не похоже на историю, то есть на настоящую историю, то есть такую историю, которая бы отражала последовательный процесс…

– Хорошо, а как бы вы описали в целом историю нашей брамфатуры?

На всякий случай поясняет отличие брамфатуры от шрастра.

Левая рука одновременно горит от солнечных лучей и мерзнет от ледяной струи воздуха, летящей из кондиционера. Я зачем-то читаю человечку лекцию, в которой мелькают такие слова, как «первичный бульон», «падение комет», «Гондвана», «динозавры», «палеолит». Я умею говорить. Могу говорить долго и нудно. Я профессиональное трепло. Человечек кивает.

Почему-то раздражаюсь.

– А давайте свернем туда, посмотрим? Берег, реку? Вы торопитесь? – спрашиваю, гася раздражение.

Человечку надо успеть на электричку, но до нее еще три часа, я его уверяю, что успеем, мы сворачиваем и едем высохшими пыльными буграми к лесу, за которым обрыв. Выхожу из машины и бессознательно, по многолетней уральской привычке, подворачиваю нижние края брюк, вставляя их в носки. Черные начищенные ботинки шлепают по зелени и желтизне дорожки, сверху на них стыдливо глядят «беременные» брючины. Прохожу несколько метров и вдруг понимаю, что забыл телефон в машине. Мгновение размышляю, возвращаться или нет (на кой черт мне, в общем-то, мобильник в лесу?), и, конечно же, бреду назад, неваляшкой падаю на водительское кресло, достаю эту штуку электронную и бегом обратно к человечку.

– Там внизу пещеры, где жили древние люди, – поясняю, отгоняя рукой комаров. Откуда я это взял? Сроду здесь не был, хотя проезжал мимо сто раз.

Человечек радостно плетется позади и что-то бормочет свое, гиперборейское.

У меня так часто бывает: вроде бы смотрю на одно, а вижу другое, не глазами, каким-то иным органом чувств. Впереди вроде бы непроходимая груда валежника, а передо мной – Охотник.

Сначала Охотник натаскал хвороста, потом поверх накидал веток потолще, а уже на них сложил всех умерших. Их было немного, всего-то четверо, остальные ушли еще раньше. Болезнь выкосила их племя за две луны. Еще прошлой весной, чтобы сосчитать всех, не хватало пальцев на руках и ногах, но потом начался кашель, родные начали слабеть и улетать один за другим в Страну Звезд.

Снаряжаясь в путь, Охотник завернул в шкуру, снятую со Старого, острогу, топор, нож и Тяжелый Камешек. Посмотрел на улетающие в небо угольки душ своих родных, закинул за спину шкуру с инструментами. Когда последние красные лепестки утонули в небе, Охотник двинулся Туда, Где Тепло. Там живет другой род, ему говорил об этом Старый, а Старый знал, как устроен этот мир.

Идти надо было по льду замерзшей реки, которая течет Оттуда, Где Холодно.

Надо было торопиться, потому что солнце грело все сильнее, отражаясь в миллионах льдинок, так что Охотник все время щурился, но цель он видел – там, далеко впереди, за окончанием белой дороги чернел берег.

Вечером, когда Охотник ловил рыбу в промоине, он почувствовал чей-то взгляд, ковырявший его спину. Серая фигура неуверенно приближалась, словно скользя по белой плоскости.

Охотник не боялся волков, ему уже приходилось их убивать, на его шее висело несколько волчьих зубов, которые, как говорил Старый, отгоняли духов. Ко всему прочему, Охотник сразу понял, что волк болен, он слегка волочил правую заднюю лапу, вставал на нее вполсилы. Голодный волк внимательно следил за движениями одинокого человека.

Охотнику удалось поймать зазевавшуюся рыбину, приплывшую из темной глубины реки, чтобы взглянуть на солнце и глотнуть немного ветра. Рыбину Охотник выпотрошил, оставив волку вкусную кляксу кишок.

Ночью, первой ночью, проведенной им в одиночестве, лежа в ветвях прибрежного дерева, завернувшись в две шкуры – свою и Старого, Охотник вспоминал своих родных. Старый говорил, что души умерших не уходят совсем, их хранит ольха и другие деревья, бывает, что души переселяются в зверей, а еще в небесах навеки остаются их глаза. Охотник осторожно поворачивал Тяжелый Камешек в руке, любуясь его четкими гранями, ловил в них отражение глаз своих родных, разговаривал с ними. Волк устроился внизу, прикрыв нос хвостом.

«Ву, – негромко позвал Охотник. – Ву!»

Волк поднял морду и отозвался.

Некуда дальше идти. Сквозь бурелом и сгустившихся комаров с трудом добрались до неба, но о том, чтобы подойти к лежащей под ним воде, не смею и подумать. Нарастающее недовольство собой заставляет чувствовать себя неуютно. Сбрасываю звонок, не хочу говорить с кредиторами.

– Не пройти здесь.

– …Поэтому-то до конца и не ясно, был ли Заратустра Христом или все-таки его другом и учителем из Тибета. Что?

– Я говорю, разворачиваемся. Не судьба. Кем-кем был Заратустра?

Прямо на крутом берегу растут огромные деревья: ольха, сосны, ели, березы, как-то умудряющиеся тянуться вверх, несмотря на крутой угол наклона поверхности земли. Смотрю вниз и вижу сплетенные ветви этих странно кривых деревьев. «Вот там он где-то и спал…»

– А вы замечаете, что погода меняется? – хитро улыбается маленький человек, поправляя кепку.

Ползем обратно к машине под продолжение его рассказа все о том же: боги и люди, эпохи и шрастры, начала и концы. «Как же он шел-то здесь, да еще и поздней весной?»

– Переход от одной эпохи, ко всему прочему, отмечается резким изменением климата. Вот что мы с вами наблюдаем в последнее время? Это как раз одно из следствий смены полей и перехода от одной главенствующей расы к другой.

Я, немного растерянный от того, что затея моя не удалась, бормочу что-то про то, что раса – это немного не совсем то слово, которое стоит употреблять. За ним шлейф из трупов.

– Вот вы совершенно верно говорите, – семенит за мной человечек, – но это все от чего? От непонимания сути. Как там поется? «Накатила суть!», понимаете? Вот у Гитлера она не накатила, теорию он взял в целом правильную, но совершенно все в ней перепутал. Дело в том, как бы это странно ни звучало, но вот евреи – они арийцам вроде как братья. Понимаете?! Тот же Авраам или, скажем, Зигмунд Фрейд… Да и вообще, если уж начистоту, то древние арии в метаисторическом понимании – это же прародители славян! Так что Борман со Штирлицем, точнее, с Исаевым, в общем-то…

– Вы это вообще серьезно все?

Он кивает, улыбается. Упоминание им строчки из песни «Аукциона» слегка удивляет и даже как-то настораживает, хотя должно было бы добавить чего-то вроде уважения.

Птицы пели по-особенному, предвещая теплый день. Охотник проснулся и, предварительно осмотревшись, спустился вниз. Закраина у берега зияла угрожающе широко, но Охотник решил все равно идти по льду. Передвигаться по нему было проще, чем по бугристому берегу, находясь в постоянной борьбе с валежником и вязким снегом. Перепрыгнул через одну проталину, через другую, постепенно выбрался на твердый участок и побрел дальше.

Вскоре Охотник приметил и своего вчерашнего спутника. Волк и не собирался скрываться, плелся тихонько позади, хоть и прихрамывал, держась на уважительном расстоянии от Охотника.

Лед даже на середине реки помягчал и покрылся лужами. Стрежень уже пробивался кое-где, постепенно соединяя воедино цепочку светло-голубых впадин на середине реки.

Осторожно ползущий к полынье Охотник шептал реке слова, сжимал острогу и прицеливался. Духи услышали его и на этот раз, река сжалилась и выплюнула из своего чрева двух рыбин. Одну Охотник съел сам, вторую швырнул волку.

Волк, тихонько рыча, низко опустив голову и при этом не спуская с Охотника глаз, полз к брошенной ему рыбине, но провалился в шаге от добычи. Отчаянно работая лапами, выбросив наверх фонтан ледяных брызг, волк выбрался из полыньи, схватил рыбу, но подскочил при этом слишком близко к Охотнику, по инерции продолжая движение вперед. Охотник помахал перед носом волка острогой и, издав глухой предупреждающий звук, показал зубы.

Под вечер трижды проваливавшийся в ледяную воду, усталый и озябший Охотник добрался наконец до кривых деревьев. Темный берег виден был уже совсем отчетливо. Завтра, чтобы найти своих новых братьев и сестер, он должен будет пересечь Теплую Реку, которая впадает в Реку Великую.

После захода солнца стало холодно, Охотник мог бы развести костер, стукнув Тяжелым Камешком о нож, вырубленный из Огненного Камня, но предпочел не шевелясь лежать в объятиях кривых деревьев. Охотнику не спалось. Что с ним, он не знал. Старый научил его всем словам, которые помнил, но слова «грусть», видно, тогда еще не было. Ветер качал Охотника. Звезды смотрели на него с черных граней Тяжелого Камешка. Охотник крутил его, надеясь снова разглядеть их глаза.