– Вас мои слова тоже касаются, товарищи курсанты! – бурчит им, остывая, Фандобный. – Вставайте в строй. Итак, я объясняю порядок проведения наших занятий. При входе преподавателя в аудиторию, личный состав должен встать. Преподаватель приветствует курсантов, курсанты дружно отвечают ему: «Здравствуйте, товарищ преподаватель!» Староста группы докладывает о наличии личного состава. Если у кого-то из вас появится вопрос, нужно поднять руку и после разрешения задать его в лаконичной и понятной форме. Всё ясно? Тогда садитесь. Сейчас вы начнёте постигать, какую пользу сможете причинить своей Родине.

* * *

В учебном отделе тихо играет радио. Чернокнижник задумчиво разглядывает личные дела абитуриентов. Перебирает документы, вертит в руках фотографии. Сегодня один из недорослей привлёк его внимание. Одно лицо вдруг, как гвоздём, царапнуло память. Больно царапнуло. Теперь Чернокнижник хочет понять, почему это его так зацепило. По Институту шныряет множество абитуриентов, будто стаи бродячих собак, превратившиеся в молодых болванов, ну и что? «Я же точно знаю, что мёртвые никогда не возвращаются».

Радио торжественно объявляет: «”Русское поле”. Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля, исполняет Иосиф Кобзон, в сопровождении оркестра Всесоюзного радио под управлением Вильгельма Гаука. Музыкальный редактор Лев Штейнрайх».

Чернокнижник, довольно кривя губы, делает звук погромче. «М-дя, вот это я понимаю – настоящее искусство. Не то, что ваше современное хрю-хрю!»

* * *

– Здравствуйте, ребята! – громко говорит Алевтина, чтобы привлечь к себе внимание группы. – Сегодня историю веду я. По расписанию у вас должен быть Верёвкин, но он болен, поэтому я временно заменяю Айвенго Николаевича.

– А это хорошо или плохо? – ехидно спрашивает Обморок.

– Для меня не очень хорошо, а для вас, молодой человек, точно плохо.

– Почему это?

– Потому, что вы сейчас будете отвечать первым.

Обморок втягивает голову в плечи. Видно, что история – это не его конёк.

– Ты зачем сам на проблемы напрашиваешься, дебил? – шепчет ему сзади Авогадро.

– Я не преподаватель, – продолжает Алевтина, – учусь здесь в аспирантуре. Меня зовут Алевтина Чмарь. Можно просто Алевтина.

– А зачем юристам знать историю? – задаёт вопрос Кирпичонок. – Всё равно она постоянно требует пересмотра.

– Знание прошлого позволяет увереннее смотреть в лицо будущему, – отвечает Алевтина и опять обращается к Обмороку: – Встаньте, молодой человек. Как ваша фамилия?

– Белозёров, – с неохотой говорит Обморок, поднимаясь.

– Очень приятно, Белозёров. Перечислите нам, пожалуйста, какие общества сменяли друг друга на протяжении истории человечества.

Обморок беспомощно смотрит на Авогадро. «Выручай, друг!» Тот, состроив задумчивую мину, крепко смыкает веки. Понятно, что тоже ни фига не знает. Тогда Обморок отчаянно бросается в незнакомые воды:

– Первым было общество эксплуататоров трудового народа!

Лиза Тростянская вздымает длиннющую руку над головой, но Алевтина подбадривает Обморока:

– Блестяще, дальше.

– Его сменило общество вредителей и врагов народа.

– Где-то близко, Белозёров.

– А закончилась вся эта бодяга обществом жуликов и бюрократов, кароч.

– Достаточно, – вздыхает мощной грудью Алевтина. Взгляды мужской части группы сразу прилипают к этой груди. – Придётся вам, Белозёров, освежить школьные знания. И, думаю, не только вам.

Алевтина отворачивается от Обморока, и пока здоровенная аспирантка с тоской смотрит в засиженное мухами окно, он быстро показывает ей средний палец.

– Надеюсь, Коневодова, мы с вами сработаемся, – со значением произносит Абстракция Аркадьевна, выуживая чёрный кошачий волос из накрашенного рта. Леонард лежит на коленях женщины-вамп и презрительно смотрит круглыми глазищами на Машку, скромно стоящую в центре учебного отдела.

– Я буду стараться, Абстракция Аркадьевна.

– Что ж, посмотрим. И учтите, милочка, что староста группы пользуется определёнными, м-м-м, преимуществами и на экзаменах, и при зачислении в Институт. Я бы даже сказала, не преимуществами, а поблажками. Будете мне помогать – получите хорошее образование, а это ведь путь в высшую лигу, милочка!

– Ясно, Абстракция Аркадьевна.

– Вы должны понимать, Коневодова, что администрация Института не может пускать на самотёк жизнь абитуриентов. Они же понятия не имеют, для чего нужна голова и руки. Творят, что хотят. Например, на днях у завхоза Баблояна кто-то стащил связку запасных ключей от всех помещений. Поэтому вы будете регулярно сообщать мне о том, как живут ваши одногруппники. Что делают, что говорят. Будем вместе, так сказать, противостоять разгильдяйству. Взаимодействовать. Разумеется, одногруппникам знать об этом не обязательно. Только вы и я.

– Понимаю, Абстракция Аркадьевна.

Женщина-вамп расплывается в хищной улыбке.

– Я рада, что ты такая понятливая, Машенька. Возьми этот журнал. Староста группы ведёт журнал посещений занятий, проводит собрания группы, следит за порядком в общежитии, вообще является связующим звеном между абитуриентами и администрацией Института. Ну, как? Мы договорились, Машенька?

– Я всё сделаю, Абстракция Аркадьевна.

Машке очень хочется быть связующим звеном.

Родионов лежит с открытыми глазами в жаркой тьме. Его донимает храп Кирпичонка. И некстати зудит шрам на похолодевшей щеке.

– Хррр-ха!

Опять?! Родионов приподнимается с постели. У него в ногах невесомо сидит Усатый Прапор. И что ему здесь понадобилось в два часа ночи?

– Товарищ прапорщик?

– Он самый. Давно хотел тебя спросить, воин…

Родионов раздражённо перебивает:

– Я сам вас давно хотел спросить, товарищ прапорщик. Скажите, почему мой ангел-хранитель всего лишь прапорщик?

Усатый Прапор разводит руками.

– Не знаю, воин. Наверно, никого чином повыше в тот момент не было. Ну и связаны мы с тобой, конечно.

– Чем связаны?

– Той гранатой.

Родионов опускает голову обратно на подушку.

– Да, кому-то в ангелы-хранители достаются великие люди, а мне достались вы, товарищ прапорщик. Мне редко везло. Вот и тут – только прапорщик, только хардкор.

Родионов обиженно замолкает. Смущённо покашливая, Усатый Прапор задаёт вопрос, который ему не даёт покоя:

– Ты не в курсе, воин, меня хоть наградили посмертно?

Вторник.

Утро начинается со скандала. Ночью кто-то украл курицу из кастрюли, которую оставили в кухне на плите Баха с Кукукиной. Теперь взбешённая Кукукина с Бошариком подмышкой бегает по комнатам, врывается без стука, нюхает воздух и, вращая зенками, задаёт один и тот же вопрос:

– Это не вы нашу курицу прихватизировали, нелюди?!

Разумеется, ответы различаются по лексическому составу, величине и эмоциональному накалу, но дружно сводятся к общему смыслу: «Нет, идиотка! Закрой дверь!»

В поисках пропавшего обеда Кукукиной активно помогают Обморок и Кирпичонок. Безуспешно. Такое впечатление, что курица, греясь ночью в кастрюле, внезапно обрела тягу к жизни, перья и способность летать. Ушлая оказалась птичка. Или не птичка? Пришлось Бахе доставать из закромов пачку лапши быстрого реагирования со вкусом старых носков. Впрочем, это было уже позже.

Первым уроком в расписании указан русский язык и литература. В аудитории ребят встречает взрослая версия Пиноккио – длинноносый очкастый мужчина казалось составленный из частей принадлежавших разным людям. Его нос выглядит, как дырчатый сыр с низким содержанием холестерина. Серые ввалившиеся щёки выдают отсутствие за ними зубов. С задумчивым видом мужчина разглядывает висящий на стене портрет Эйнштейна. В ответ великий учёный показывает очкарику длинный язык.

– Какой он стрёмный! – невольно вырывается у Инги Карибской.

– Получи пять высших, и да – ты станешь такой же стрёмной, – хихикает Кирпичонок. В ответ красавица смотрит на него, как на низшую форму жизни.

– Руслан Вячеславович Верхотурцев, – невразумительно называет мужчина своё имя-отчество-фамилию, когда вся группа занимает места. – Я наделён, гм, полномочиями подготовить вас, отроки и отроковицы, к сочинению. Подозреваю, что не любовь к литературе привела вас в это вопиюще печальное место, а скорее, гм, высокий градус авантюризма.

В голосе Руслана Вячеславовича звучит такая надежда, что так оно и есть, что Обморок, не удержавшись, выкрикивает:

– Конечно, не любовь! Я за всю жизнь прочитал всего одну книжку – сказку про то, как Буратино съел Чиполлино.

Авогадро сердито дёргает друга сзади за рубашку.

– Это хорошо, – одобрительно произносит Руслан Вячеславович. – В вашем нежном возрасте интересуются исключительно, гм, мастурбацией.

Руслан Вячеславович оживляется.

– Вы знаете, меня всегда поражало, как люди умудрились придумать столько сложных слов для одного несложного действия: мастурбация, мануступрация, анафлазм, ипсация, моносекс. Или, например, другое: иррумация, пенилинкция, фаллаторизм, фелляция. Впрочем, термин «фелляция» имеет право на жизнь. Он звучит, как красивое итальянское имя. «Синьорина Фелляция, сделайте мне минет, пер фаворе». Очаровательно, не правда ли?

Руслан Вячеславович замолкает, глубоко задумавшись.

– Мы всего лишь хотим получить корочки о высшем образовании, – нарушает тишину Кирпичонок.

– Ну и напрасно, – рассеяно замечает Руслан Вячеславович. – Я уже втиснул в свою маленькую жизнь пять дипломов. Поверьте, после третьего ценность образования теряется.

– Ну, товарищи курсанты, кого мы произведём в любимые преподы? Кто оставит пламенный след в наших сердцах? – спрашивает Кирпичонок одногруппников после русского и литературы. – Бесноватого генералиссимуса Фандобного, сисястую Алю или сексуально озабоченного Русика?

– Сегодня ещё предстоит иностранный язык, а в пятницу с нами случится физкультура, – напоминает Обморок. – Между прочим, тебе, Авогадро, не мешало бы подкачаться.

Авогадро, пребывающий после полуторачасовой лекции в глубокой прострации, подавленно шепчет:

– Отличная идея, дебил.

– Нужно активнее участвовать в жизни современного общества. Нельзя быть настолько социально пассивным, мой дистрофичный друг, – с укором говорит ему Обморок.

– Белочка твой друг и кореш, – шепчет Авогадро и закрытием глаз закрывает тему.

– Сначала нужно познакомиться со всеми преподами, а уж потом производить в любимые, – замечает Кукукина. Она поворачивается к своему соседу: – Скажи, Денис, почему у тебя на руке перчатка?

– Скальпированная рана кисти, – сквозь зубы отвечает Съедобин.

– Офигеть! Как же ты так? – сочувствует Кукукина, упираясь твёрдыми, словно ракушки, коленками в пухлую голень Съедобина.

– Сунул не туда, куда можно.

Галя с состраданием смотрит на сердитого букашку.

– А куда ты сунул?

– Себе в рот.

– Нет, правда?

– Так, хорош! Заткнись, Кукукина, – обрывает разговор Съедобин.

Ярко-синий купол неба. Хлопковые коробочки облаков на нём. На нагретой солнечным светом ступеньке развалился Леонард. Его разноцветные глаза закрыты, но большие треугольные уши чутко прядают на малейший звук. Подчиняясь неодолимой, как зов природы, тяге к табаку, у крыльца вдумчиво курят Алина Пискулина, Русалина и Машка Коневодова. Солнце гладит горячей рукой девчонок по щекам. Рядом с ними сухая, словно лучина, Лиза Тростянская со стоическим лицом сосредоточенно ковыряет белой тростью землю. Подружки вывели её подышать свежим воздухом. Теперь они монотонно бубнят и дымят сигаретами, навевая на усталую Лизу сонливость и ядовитый дым.

– Ну и лето! Просто дуреешь от этой жарищи, – недовольно произносит Коневодова. – Девчата, вы заметили, что в Институте постоянно темно?

– У света для нас места нет, а у нас нет места для света, – вдруг мрачно изрекает Пискулина.

– Ну, почему ты всегда такая трагичная, Алина? – с жалостью говорит Русалина. – Ты же привлекательная девчонка! Поверь, все твои невзгоды перемелятся и будет тебе счастье.

– Тебе легко говорить, а у меня год назад старшего брата убили.

– Ужас! Кто?

Услышав испуганное восклицание Русалины, Леонард открывает зелёный глаз.

– Никто не знает. Его Женя звали, как этого лохматого Кирпичонка. Брат связался со скинхедами. Попал в плохую компанию. Они его Писклёй прозвали. Начались пьянки, драки. Прошлым летом Женю нашли в лесу на берегу реки с пулей в голове. Мы так и не узнали, кто это сделал и за что.

У Пискулиной дрожат губы. Бросив сигарету, Русалина обнимает девушку. Та утыкается лицом в Русалинино плечо и всхлипывает. Коневодова отворачивается от чужого горя. А что тут поделаешь? Висящий на груди Тростянской сотовый телефон начинает верещать и судорожно биться. Леонард открывает голубой глаз.

– Да? О, привет, мамуля!

…

– Да, у меня всё нормально.

…

– Да, ребята хорошие. Девочки мне помогают.

…

– Не волнуйся, мамуля, я вернусь к твоему дню рождения. Я люблю тебя.

Лиза отнимает мобильник от уха. На незрячем лице блуждает улыбка. «Дом! Милый дом!» Пискулина рыдает в объятиях Русалины. Русалина успокаивающе поглаживает её по коротко стриженной голове. Повернувшись к ним, Коневодова бросает:

– Ладно, харе́ рыдать. Пошли на учёбу.

Одинаковые, как три затёртые спички, преподавательницы иностранных языков делят группу на неравные части. Эсфирь Давидовна Шпицберген уводит на английский Рустама Марамзоева, Алину Пискулину, Авогадро, Обморока, Русалину, Родионова, Ингу Карибскую и Лизу Тростянскую. Ида Моисеевна Телогрейкер забирает на немецкий Баху, Съедобина, Кирпичонка и Галю Кукукину. «Француженке» Асе Соломоновне Рубль достаётся одна непарная Машка Коневодова.

– Sit down please! – говорит ребятам Эсфирь Давидовна в кабинете английского языка.

Все рассаживаются. Пискулина с Тростянской, Обморок с Авогадро, Русалина с Родионовым, Карибская и Марамзоев поодиночке.

– Что нам только что сказала эта чахлая канарейка? – тихо спрашивает Обморок у Авогадро. – У меня самое смутное представление об английском.

– Садись, дебил!

– Я и так уже сижу, но что означает по-русски «ситдаунплиз»?

– То и означает: садись, дебил! Теперь понял, дебил? – шипит Авогадро.

– Nehmen Sie Platz! – говорит ребятам Ида Моисеевна в кабинете немецкого языка.

Ребята садятся: Кукукина со Съедобиным, Баха с Кирпичонком.

– В изучении немецкого языка, молодые люди, вам необходима мотивация, – вещает Ида Моисеевна, грассируя. – Один пгимег. Начинающие уголовники быстго и в совегшенстве овладевают, так называемой, воговской феней, но не в состоянии выучить таблицу немецких непгавильных глаголов. «Почему же?» – конечно, спгосите вы. И я вам сейчас таки отвечу. Пгосто потому, что феня необходима начинающим уголовникам для пгофессионального и кагьегного госта. Увы, без знания блатной музыки гассчитывать на пгиличное к себе отношение в местах не столь отдалённых пгосто глупо. Вот они и стагаются. Тепегь вам понятно, какое значение имеет мотивация?

А Ася Соломоновна в кабинете французского языка увлечённо рассказывает Машке Коневодовой о том, как она познакомилась в интернете с одним французским виноделом. «Но это стьёго между нами, Маша! Пьёсто как женщина женщине. Шоб вы себе знали». Он вдовец, одиноко живёт в своём старинном замке. Очень приличный мсье, хорошо сохранившийся, хотя и значительно старше Аси Соломоновны. Но для мужчины главное ведь не возраст. «Вы же меня понимаете, Маша?» Винодел пригласил Асю Соломоновну на католическое Рождество во Францию. Ася Соломоновна счастлива. Одной ногой она уже в замке. И пусть Ида с Фирой «Пайдон, Ида Моисеевна с Эсфийью Давидовной» обзавидуются!

Душный вечер уже почти перешёл в душную ночь, когда у Алевтины раздаётся звонок мобильника. Она лежит в постели, но ещё не спит – лакомится шоколадными вафлями. Разглядывает фотографию трёхмесячной племянницы, висящую над кроватью. Дитё мило улыбается беззубым ротиком. Однако, похоже, что мобильник умолкать не собирается, поэтому Алевтина заставляет себя встать и взять телефон. Ей звонит преподаватель истории Айвенго Николаевич Верёвкин. В молодости старшие Верёвкины были романтическими идиотами, зачитывались Вальтером Скоттом, вот и назвали своих детей Ровена и Айвенго. С возрастом романтизм полностью улетучился, а романтические идиоты превратились в парочку старых пердунов, недовольных всем на свете. Самому Айвенго Верёвкину теперь далеко за сорок, но это тот единственный мужчина в Институте, к которому Алевтина испытывает симпатию. Алевтина и Айвенго!

– Добрый вечер, Аля. Извини, что беспокою так поздно.

– Добрый вечер, Айвенго Николаевич. Не извиняйтесь. Я рада вашему звонку.

В грубом голосе Алевтины звучит несвойственное ему воркование, впрочем, больше похожее на клокотание раскалённой лавы в жерле вулкана.

– Я в замешательстве, Аля. Мне крайне неудобно просить тебя ещё раз, но не могла бы ты завтра меня снова заменить. Я пока не могу выйти на работу. Как не вовремя эта чёртова простуда! Выручишь?

Алевтине приятно выручать Айвенго. «Он же такой слабенький!»

– Конечно, заменю. Ни о чём не волнуйтесь. Выздоравливайте.

– Спасибо, Аля. Пойду болеть дальше.

– Пока-пока.

Алевтина возвращается в постель, вытягивается на простыне, как на влажном саване. Она хочет мечтательно улыбнуться, но тоненький детский плач из коридора стирает с её лица самое начало улыбки.

У Родионова гостит набивший оскомину Усатый Прапор. Кирпичонок крепко спит, отвернувшись к стене.

– А я не слышал, товарищ прапорщик, чтобы привидения помогали людям, – вполголоса говорит Родионов неопределённому густо-серому пятну, сформировавшемуся у него в ногах. – Обычно они занимаются мелкими пакостями: по ночам стучат в стену, скрипят половицами, стонут в подвале, разливают воду под ногами, посыпают пылью полки, выключают свет в туалете, когда ты там сидишь, портят продукты в холодильнике, пугают неожиданными воплями слабонервных…

– Это всё предрассудки невежественных людей, воин. Древние суеверия. Ну, или крайняя степень морального падения отдельных призраков. Закрепил в голове?

В этот момент Родионов слышит чей-то лёгкий топоток в коридоре, но не придаёт этому факту никакого значения. Впрочем, Усатый Прапор, на всякий случай, растворяется в темноте.