– Все-то ты, мама дзагла6, прекрасно понял! Какого … в дело «невидимок» полез?! Только сел в кресло – и уже жопа чешется? Полно шпионов вокруг, а он, засранец, полез в исторические изыскания! Других, понимаешь, забот у него нет!..

– Вас понял, товарищ… – («Как бишь там его теперь?») – Товарищ генеральный комиссар государственной безопасности7!

– Ну и хорошо, что понял. А то, понимаешь ли, шени мама дзагла…

В последних словах нарком услышал даже некоторую теплоту, теперь они как бы намекали на их с генеральным комиссаром землячество.8

Всё. Гудки отбоя.

– Что уши развесил?! – прикрикнул на адъютанта нарком.

– Виноват, товарищ народный…

– Свободен.

– Есть!

Когда за адъютантом закрылась дверь, нарком придвинул к себе огромную, как корыто, служащую именно для таких целей пепельницу и собственноручно спалил над ней и то анонимное письмо, и тонкую папочку с одним единственным листочком – личное дело этого самого старшего лейтенанта госбезопасности Слепченки, имя которого, – нарком в этом поклялся себе, – он больше никогда не вспомнит.

Затем открыл форточку, чтобы проветрить кабинет от дыма и вони, а после того, как все это вылетело на февральский воздух, он, закрывая форточку, уже добросовестно не помнил, чт? унес вместе с собой этот дым.

Не было ничего.

* * *

Уже несколько дней Н. Н. Николаев сидел в новом кабинете, совсем в другом здании, поскольку недавно был переведен из НКГБ в Главное разведывательное управление Генштаба. Вместе с новым кабинетом и новой должностью он получил и новое звание – генерал-майор, лишь фамилия осталась, хоть и не родная, но прежняя, уже привычная, Николаев, с прикипевшими к ней буквами Н. Н., которые он почему-то даже в мыслях непременно к ней приставлял.

Хотя перевод произошел с некоторым, пожалуй, понижением в звании9, генерал Н. Н. Николаев был этим переводом вполне доволен. Он всегда считал себя, а иногда и называл вслух служилым человеком Отечества, но если там, на прежнем месте, приходилось всячески ловчить и врать, чтобы отбиться от псовой службы отдельным малосимпатичным личностям и отдаться именно этому служению, то здесь он сразу почувствовал себя на своем месте. В отделе, где он теперь служил, ни из кого не выбивали липовые показания, не раздували отчетную цифирь изловленных злодеев; цифры здесь, впрочем, тоже были, но совсем другие, конкретные, добытые совсем иным путем, полученные от людей, находящихся за кордоном и уже забывших свои подлинные имена и фамилии, так же, как он сам, генерал Н. Н. Николаев когда-то прочно забыл. Эти цифры обозначали число танков, самолетов, дивизий и т. д., и цифрам этим можно было доверять.

Сейчас генерал Н. Н. Николаев сидел, склонившись над расшифровкой одного из таких сов. секретных отчетов, полученным из Германии, изучая число танков и дивизий, начавших перемещаться к нашим западным границам.

В общем-то, количество это было не таким уж пугающим – меньше семидесяти дивизий, тысячи полторы танков. Да он знал и из других источников, что Германия, даже развернись она сюда, на Восток, во всю свою мощь, сможет выставить число и того, и другого едва-едва вдвое большее. Это против наших двадцати тысяч танков и трехсот дивизий, уже существующих, а о таком чуде, как танки КВ и Т-34 Германия пока что, в сорок первом году, не может и мечтать.

В том, что война с Германией непременно будет, он, Н. Н. Николаев, не сомневался, – вот только когда, когда? И, несмотря на наше колоссальное превосходство в технике, боялся этой войны.

В недавней Финской войне наше превосходство было еще более разительным, а чем все обернулось? Бывало, что нашу дивизию блокировало два взвода финских лыжников; дивизия сидела в лесу и посылала панические радиограммы: спасайте, мы окружены! И расстрелы командиров перед строем не прибавили армии боевого пыла. Генерал Н. Н. Николаев опасался, что и в начале грядущей войны дело будет обстоять ничуть не лучше. Он понимал то, чего, кажется, не понимали там, в Кремле: что техника воюет не сама по себе, воюют люди. А вот что касается людей…

Нет, он не считал русских людей трусами, да и ни один враг ни в какую войну за трусов их не держал, – но уж больно пригнуло, прибило их к земле последнее страшное десятилетие. Армия, состояла большей частью из крестьян, из тех, кто еще детьми видел и расстрелы, и голод, порой доводивший до людоедства. Большая ли охота им, повзрослевшим, отдавать жизни за такую власть? Просто они еще не знали, что в Рейхстаге сидит людоед, ничуть не более гуманный, чем сидящий в Кремле.

Вот когда поймут – тогда и воевать будут по-другому. Это, без сомнения, произойдет, но далеко, далеко не сразу, поэтому и начало войны виделось ему совсем не таким победным, как в недавнем глупейшем кинофильме «Если завтра в поход…»

От этих мрачных мыслей его оторвал телефонный звонок. Звонил его друг, старший майор П. П. Петров из НКГБ, бывший по рождению таким же П. П. Петровым, как он сам – Н. Н. Николаевым. Оставив прежнее место службы, он, Н. Н. Николаев, не порвал связей со своими друзьями и единомышленниками оттуда, с Лубянки.

П. П. Петров приглашал его на ночную рыбалку, на подледный лов. Сообщил, что прикорм для рыбы обеспечит сам вместе с А. А. Александровым.

– Буду в двадцать один ноль-ноль, – пообещал Н. Н. Николаев.

Что означает эта «ночная рыбалка» и этот «прикорм для рыбы», он превосходно знал.

* * *

…В свете фонариков «прикорм для рыбы» бился на заснеженном льду Москвы-реки и что-то мычал сквозь кляп во рту. В жизни, уже подошедшей к концу, этот «прикорм» звался капитаном государственной безопасности Евтюховым, под каковым именем, прикрываясь красной «корочкой», сотворил множество всяческих гнусностей, последней из которых была продажа «детей врагов народа» из специального детского дома в чьи-то неизвестные руки. Это случилось с полгода назад, но только недавно старший майор П. П. Петров узнал про это дело.

Чего хотел от этих детей покупатель и кто он такой, еще предстояло выяснить, продавца же сейчас ждала уже решенная ими троими участь – надпись на фанерной табличке, висевшей у него на шее, гласила: «КАМЕНЬ», – это на случай, если когда-нибудь весной его тело всплывет; пускай тогда на Лубянке думают, что тот Тайный Суд все еще существует и продолжает творить свои дела.

Прорубь была готова, майор А. А. Александров подтащил камень поувесистей, а они двое, П. П. Петров и Н. Н. Николаев, тем временем уже запихивали мычавшего капитана в мешок.

Через пару минут все было закончено, а еще через минуту-другую хваткий морозец уже начал затягивать прорубь тонким ледком.

Затем они втроем вышли на берег и развели костер, предстояло просидеть тут как минимум три часа, чтобы легенда с рыбалкой выглядела убедительной. На этот случай и свежая рыба уже была припасена, и рыболовные снасти лежали у них в багажниках машин. Лишь тут, у костра, генерал Н. Н. Николаев спросил, удалось ли выяснить, кто и зачем покупал детей («прикорм для рыбы» так и не сумел дать вразумительного ответа на этот вопрос).

– Только предположения, – сказал П. П. Петров и протянул ему две бумаги.

Это были копии тех самых бумаг, которые недавно предал аутодафе над пепельницей нарком Меркулов. Генерал Н. Н. Николаев, прочтя их в свете костра, не стал спрашивать, как удалось добыть эти копии. За свою жизнь каждому из них не раз приходилось добывать копии самых секретных документов из ничуть не менее высоких кабинетов и в Лондоне, и в Париже, и в Бухаресте, и во многих других странах и городах, куда их направляло руководство разведки, так что у каждого из них имелись для того свои наработанные способы.

– Думаете, Слепченко собирается сделать из этих детей новых «невидимок»? – спросил Н. Н. Николаев.

– Похоже на то, – кивнул майор А. А. Александров.

– Что, контора собралась возобновить проект?

– Да нет, – покачал головой П. П. Петров, – если бы собиралась, то я бы знал.

– Так что же, он, Слепченко, теперь решил выводить «невидимок» для каких-то собственных нужд?

– Опять же, похоже на то. Только для каких – вот что хорошо бы выяснить.

– Будет не легко, – вставил А. А. Александров, – Слепченко этот – конспиратор от бога… точнее, от самого дьявола. Вон как зачищает концы!

– Думаете, с комиссаром Палисадниковым – это его работа? – спросил Н. Н. Николаев. И сам же себе ответил: – Да, на контору не похоже, там уж как-нибудь обошлись бы без снайперской винтовки, просто сгинул бы навсегда этот Палисадников, и дело с концом… Только какой черт ему бояться слепого? Опознать его Палисадников уже все равно бы не смог.

– Привычка, видно такая, – сказал П. П. Петров, – зачищать все заподлицо. Теперь даже неоткуда подступиться – от проекта «Невидимка» никого больше, пожалуй, в живых-то не осталось.

Ту он ошибался, оставалась в живых девочка эта, Ульяна (или теперь уже Полина), но говорить этого Н. Н. Николаев не стал – не потому, что не доверял своим друзьям, а просто такая уж привычка, вырабатываемая годами, была у опытных разведчиков – не выкладывать даже друзьям информацию, по которой в дальнейшем собираешься работать сам.

Еще вот что доставляло беспокойство. Аноним писал Меркулову, что будто бы Слепченку видели в городе N-ске, именно туда, в N-ск, он сам, Н. Н. Николаев, эвакуировал ту четверку; а ведь Слепченко, – тут П. П. Петров прав, – привык все делать заподлицо.

И генерал Н. Н. Николаев решил для себя, что ему надо срочно под каким-либо предлогом брать на несколько дней командировку в N-ск.

* * *

Из разговора на N-ском базаре

– Слыхала, Пелагея, как сберкассу-то вчера грабанули? Точно тебе говорю – нечистая сила?

– Эка невидаль! Вон и прошлым годом грабили, и запрошлым, в январе месяце.

– Так там-то бандюги были, а тут… Бесенята были, точно тебе говорю!

– «Бесенята»… Ты мне, Филатовна, эти поповские штучки брось!

– Никакие не поповские. Ты, Пелагея как хошь называй, а по мне-то – в натуре бесенята…

– Отставить сплетни!

– Все, все, товарищ сержант! А чё я говорила?.. Все, все, ухожу…

– Правильно вы ее, товарищ сержант. Нечего тут – всякую поповщину… И еще имею сообщить, что данная Евдокия Филатовна Полторак дома самогонный аппарат держит, а супруг ейный, Полторак Ефрем, уже третий год сидит как враждебный элемент…

* * *

Перечитывая это донесение сержанта об услышанном на колхозном рынке разговоре, начальник N-ской милиции полковник Ничипоренко, хоть и не был ничуть суеверен, подумал: «А ведь и впрямь бесенята, по-другому и не скажешь. И слухи вон уже пошли по городу гулять! Ох, нехорошо это…»

Вообще-то ограбление сберкассы не было для N-ска событием столь уж экстраординарным, за время его, Ничипоренки, службы здесь уж сберкассы пять раз грабили. И все пять бант здешнему уголовному розыску удалось изловить. Деньги стране вернули, главари банд получили решением Народного суда по пуле в затылок за подрыв экономики социалистической Родины, которые остались в живых, долго еще будут чалиться по лагерям, а он, полковник, каждый раз получал по грамоте от НКВД, но с этим последним ограблением дело вправду загадочно.

Все случилось на глазах у посетителей. Зашли в ту сберкассу четверо человек мелюзги лет двенадцати, два мальчишки и две девчонки, – да вдруг…

Собственно, никто из очевидцев так толком и не сумел описать, что там вдруг произошло. Все сходились на том, что будто бы какая-то вспышка света на миг-другой их всех ослепила, а когда вновь прозрели, примерещилось им вот такое. Детишки эти якобы делали какие-то кульбиты, кувыркались в воздухе, летали под самым потолком, сначала – туда, за стойку кассирш, через высоченное стекло, потом – назад, уже с мешками, полными денег. И кассирша подтверждала примерно то же: ослепла вдруг, а как очухалась – детишки уже тут, возле ее стойки. Хотела нажать красную кнопочку – да не тут-то: от одного из них тотчас получила дубинкой по голове, так что очутилась в полуобмороке, но все же сквозь муть в глазах видела, как двое из них проникли в каптерку, где в сейфе хранились деньги, недавно подвезенные. Ахнуть не успела – а они уже с мешками – в общем зале, снаружи.

– А как сейф за пару минут успели вскрыть? Как через стекло перемахнули? – расспрашивал ее полковник Ничипоренко. – Стекло-то вышиной в два с половиной метра (он сам для отчета замерял), да под ним еще стойка в один метр четырнадцать сантиметров.

Кассирша не нашла ничего другого, как сказать:

– Перелетели… В общем, не знаю… – И завыла: – не мучьте меня, гражданин полковник!..

Хоть и дура баба, а другого объяснения, кроме как «перелетели», полковник Ничипоренко и сам себе дать не мог – толстенное стекло это, пуленепробиваемое, оставалось целое, проходов в кассовое помещение никаких. Перелетели, как д?хи. Только зачем, спрашивается, духам триста тысяч рублей народных денежек, которые они прихватили с собой? Вот и поди объясни, как оно произошло, если люди не могли, а духам незачем.

Но объяснить как-то надо было, спрашивать-то будут с него, с Ничипоренки. Не шутка это – триста тысяч народных рублей. И никак, ну никак не мог он это объяснить с позиций диалектического материализма, одно только объяснение и напрашивалось: нечистый где-то поблизости наколобродил.

«Что ж, и на нечистого управу найдем, – про себя подумал полковник Ничипоренко. И зачем-то в добавил: – …прости, Господи…» – каковой поповщины даже в мыслях себе ни разу не позволял с момента получения шесть лет назад заветного билета член ВКП(б).

Уже готовый к тому, что нынче же вечером на заседании бюро обкома ему вкатят хорошую такую клизму со скипидаром (еще хорошо, если из партии не попрут), полковник Ничипоренко позвонил по спецсвязи в соседнюю область, своему другу еще с Гражданской войны полковнику милиции Чубарову, занимавшему такую же должность, что и он. И к некоторому своему облегчению узнал, что в той области с месяц назад произошло точь-в-точь такое же ограбление сберкассы, а еще раньше – и в Ростовской, и в Воронежской областях. Значит, действовали залетные, куролесившие по всей стране; ну а коли так – то, глядишь, они уже отсюда упорхнули и, может, больше здесь не объявятся. Подумал: «Дай бы Господь…» (Вот же привязалось!)

Еще больше порадовало то, что Чубарова хоть и тягали на ковер и клизму вкатили о-го-го какую, но в партии все же оставили жить, хоть и с выговорешником с занесением в личное дело. А партия у нас, Ничипоренко знал, действует всегда согласованно; стало быть, глядишь, и он тоже одной только клизмой и выговорешником отделается.

А вышло, что и без выговорешника обошлось, только поставили на вид. Хотя клизму вкатили не приведи Го… Тьфу ты, привязалось!

* * *

Его фамилия была Самойлов, звали Георгий Алексеевич. О том, что когда-то его звали Сергей Слепченко, он как опытный оперативник уже давно привык не вспоминать.

Он пересчитал деньги в сегодняшних двух мешках. Тут было около трехсот тысяч – хиловато. Если прибавить к тем деньгам, что из Ростова и из Воронежа, то выходит меньше двух миллионов, а он, затеивая все это, для себя решил, что остановится не меньше чем миллионах на четырех-пяти, тогда-то и переведет все деньги в золотишко и камешки, поскольку там, куда он собрался, сов-ден-знаки были нужны, как лесному ежику партбилет.

Он уже на днях пытался обменять часть имеющихся денег на рыжье у главаря здешних уркаганов по кличке Червленый, но тот повел себя подозрительно, вопросы всякие ненужные задавал, так что он от этой идеи сразу отказался. Еще, кстати, одно дело предстоит – Червленого этого убрать. Конечно, он сам соблюл меры предосторожности, на встречу с Червленым пошел с приклеенной бородой, в парике, в очках с толстыми стеклами, но береженого бог бережет, так что с Червленым дело решенное. А рыжье и брюлики можно и в другом городе сторговать, на N-ске свет клином, поди, не сошелся. И бандюганы найдутся поумней этого Червленого, такие, что обойдутся без лишнего любопытства.

В общем, отсюда, из N-ска, пора было, конечно, сваливать, тем более что после ограбления сберкассы вся милиция уже стоит на ушах. Однако он решил еще день-другой с отбытием повременить, сколь ни было опасно здесь оставаться.

Впрочем, все опасности были не столь велики. Развалюха эта на окраине, в которой он со своими четырьмя невидимками поселился, считалась списанной после пожара, так что здесь искать никто не станет. Противно, конечно, жить на погорелье, но он и не такие тяготы жизни легко переносил, не говоря уж о невидимках. Вон, сидят себе в стылом подвале, и ни звука: знают, какая кара им будет за любой шорох. А ведь уже не евши два дня; может, хоть хлеба им купить, а то, глядишь, сдохнут…

Да нет, вряд ли сдохнут. Перетерпят. Настоящий невидимка должен уметь все перетерпеть. А когда он решит, тогда уж непременно сдохнут, но не минутой ранее. Хоть они и являлись его творениями и вышколить каждого дело было нелегкое, но имелось еще немало таких же, пока что сидевших тихо по другим городам.

А причиной его задержки в N-ске была девка эта. Вначале был почти на все сто уверен, что это она, хотел в тот же день ее и ликвидировать. Ибо все надо делать заподлицо. Вон, даже вырвался на денек в Москву, чтобы пристрелить слепого комиссара госбезопасности Палисадникова, хотя, казалось бы, чем он так опасен, слепой?..

То есть, это дурак или лентяй мог бы так подумать, а он, Георгий Самойлов ни дураком, ни лентяем не был. Слуха-то этот комиссар не потерял, вот и мог бы когда-нибудь случайно опознать его по голосу. Случайность такая, конечно, мало вероятственна, но он привык учитывать любую малость, – так вот и решилась комиссарская судьба. Ибо надо все и всегда делать заподлицо.

Но и лишние смерти сеять вокруг себя он не привык. Не потому, что способен был кого-либо пожалеть, а просто ни к чему это, зачем делать зряшную работу и хоть на чуть-чуть лишний раз допустить риск попасться?

А сомнения закрались, когда в следующий раз увидел ту девку. Нет, теперь не похоже было, что это она. Лицом была, в общем-то, похожа, но это еще ни о чем не говорило. Каким-то образом ему удалось добиться того, что все эти его творения, невидимки, становились почти одинаковыми на лицо, и эта одинаковость лиц не давала отчетливо вспомнить ни одно из них. Да и, право, не приглядывался он тогда к их лицам, всегда держась от них на отдалении, чтобы и они тоже когда-нибудь не смогли толком припомнить его лицо. Если с какими девками и доводилось – вблизи, так это всегда бывало по ночам, ну а ночью все кошки серы.