Заклинания

В тот момент, когда я превратилась в статую на пляже Кэнг Кхой, я ощутила невероятное облегчение. Парализовавшее меня проклятье на самом деле освободило меня от борьбы за выживание. Все вокруг продолжало обретать новые формы под влиянием времени: на пляже выстроили пристань, что позволило людям плавать по реке, с севера на юг, вверх и вниз по течению. Некогда густые джунгли стали редеть, и на месте вырубленных деревьев вырастали новые поселки; вдоль бурного русла реки возникли торговые пути, а с ними хлынули сюда и толпы путешествующего люда, привозящего сюда товары на продажу или обмен. Я наблюдала все эти изменения на реке. Кое-кто из тех, кто когда-то проклял меня, стал мне поклоняться. Они молились, дабы я исполнила их желания и благословила их путешествия; они приносили еду и умащивали меня сладкими ароматами цветов, свечей и благовоний. Они приносили кукол, символизировавших утраченного мною младенца. А также одеяла, которые должны были согревать меня в холодное время года. Как видите, подношениями меня баловали до невозможности.

А вскоре я подслушала, что говорили жители деревни о короле Пинклао^[46], который жил во дворце Си Тха в округе Сонг Кхон. Поговаривали, что он исследует те места, чтобы выстроить вторую столицу Сиама. Король опасался, что река Чаупхрая попадет в руки западников и что речная столица Бангкок станет жертвой их пушек. Король Пинклао давно присматривался к Сарабури как к возможной новой столице, собираясь выстроить дворец в ампхё Кхао-Кок и создать из его жителей армию, готовясь к войне против Запада.

Однако этой войне не суждено было начаться во времена правления короля Пинклао; она случилась уже во времена короля Рамы V, как и многие другие события, последовавшие за ней.

Как всем было известно, король Рама V обожал ездить по королевству, и хотя эти поездки казались увеселительными, они позволяли ему заявить права на подвластные ему территории и связать свое имя со многими важными местами во всех уголках королевства. Он также построил первую в Сиаме железную дорогу, пролегшую через Кэнг Кхой и обусловившую бурное освоение земель во многих близлежащих тянгватах. Он также покончил с рабством и реформировал систему управления страной, консолидировав все властные полномочия в центре, так что отныне все регионы королевства управлялись назначенным в столице чиновником. То, что раньше считалось вассальными государствами, внутренними и внешними провинциями, – получило новые наименования: округа, города, области, деревни, районы. Государственные и административные границы были укреплены, а старинные порядки объявлены вне закона во имя соблюдения суверенитета Сиама и обеспечения прочной независимости.

Так Кэнг Кхой стал ампхё, а прочие деревни – тамбонами. Однако Сиам уменьшился в результате новой демаркации наших границ. Не стало сиамских вассальных государств, живущих под постоянной угрозой со стороны Франции и Британии, которые считали нас дикарями, а самих себя – нациями, облеченными долгом цивилизовать нас. Король был вынужден уступить все бывшие колонии странам Запада. Сиам претерпел существенные реформы, но в ходе этих реформ лишился многих своих земель. Увы, трудно себе представить, чтобы этих перемен можно было избежать.

Перемены происходят, потому что Земля вращается, и мы должны меняться вместе с ней, вместо того чтобы сопротивляться. Такова природа Земли и скоротечности ее эпох. То, что некогда было высотой до неба, потом опускается вниз и тонет, словно в глубине океана. Суша сдвигается по мере того, как ядро Земли крутится слева направо. Буддизм воспринимает скоротечную природу Земли как присущую ей истину. Будда говорит, что в мире нет ничего постоянного и что страдают лишь те, кто идеализирует. Перемены на этих землях постоянны, даже король, который некогда был аватаром Бога, стал Пхра Чао Пхэндином. И поскольку престиж и процветание королевства обуславливались его землями, способы управления этими землями стали показателем цивилизованности каждой страны. Так и утвердился сперва монархический режим в Сиаме, а затем мы перешли к конституционной монархии.

Увы, если кого-то заставили замолкнуть, застыть на месте, они оказываются в путах сказаний, которые им рассказывают другие. Путешественники могут поведать истории, которые пережили сами, а вот оседлым жителям легче брать на веру чужие слова и сплетать из них новые сказания. Они рассказывают собственные версии чужих историй с уверенностью приливной волны, набегающей на берег. Когда ты привязан к одному месту, у такого положения есть свои недостатки: выдумки, что вы слышите, скорее всего, противоположны истине. И те, кто обитает внутри, болтают только о том, что снаружи, и те, кто обитает внизу, болтают лишь о том, что вверху. Что же до меня, то я толкую о вещах, которые постоянно движутся и меняются, при этом сама оставаясь неподвижной. Впрочем, это не пустая болтовня: в конце концов и я сама олицетворяю постоянные перемены. Да, я была проклята и стала камнем, но лишь на время.

Проклятье не испортило мою красоту. Я прославилась своей женственностью, чувственными изгибами. Я говорю об этом вовсе не из желания польстить себе, а потому, что это правда. Когда я превратилась в камень, мир перевернулся вверх тормашками. Ко мне приходили молодые пары за благословением, мне молились бесплодные, умоляя меня даровать им ребенка. Но могла ли я дать им то, чего они хотели: я, у которой не было ни детей, ни мужа? Но увы, они хотели в это верить, и было бы великим грехом опровергать их веру.

Хотя большинство приходили ко мне за благословением, были и такие, что приходили, дабы удовлетворить свои желания и нужды. Извращенцы трогали меня за разные места, гладили мои руки и ноги, ласкали мои груди. Моя шершавая каменная кожа от постоянных прикосновений стала гладкой, скользкой и сияющей. Я сияла, как никогда прежде.

Красота – вещь опасная. Неподвижность опасна. Быть предметом поклонения – быть способом исполнения людских надежд и мечтаний – это тоже опасно. Ведь никогда не знаешь, на какого рода желания и поступки ты можешь воздействовать. И откуда тебе знать, у кого добрые помыслы, а у кого злые?

И вот тот день настал: день, когда я снова стала человеком. И я исчезла с пляжа Кэнг Кхой, не оставив после себя ничего, кроме сказаний, которые рассказывали другие.

Той ночью сияние полной луны затмевало блеск звезд, затерявшихся в бездонном ночном небе, так что мой пляж был освещен так же ярко, как днем. Свинцовые воды реки Пасак безмолвно струились мимо. Но у меня было предчувствие. Что-то должно было произойти. Я это знала: что-то необычайное, что-то таинственное и вместе с тем предначертанное. Нечто наблюдало за мной сверкающими глазами – не человеческими и не звериными, но в которых соединились оба эти начала. Эти глаза излучали власть, могущество и силу. Внезапно все мое тело охватило лихорадочным жаром. Это было странно, очень странно. Я была заворожена, захвачена этой парой властных глаз.

Небо надо мной тоже изменилось. Темные тени набежали на лунный диск, затмевая его свет. Мало-помалу вся луна была проглочена целиком, и ее яркое сияние стало красным, как кровь. В этот момент что-то шагнуло из кустов вперед и направилось прямо ко мне. Я видела лишь белки глаз, пронзающий взгляд, который как будто излучала смолисто-черная фигура. Человек уставился на меня, воздев обе руки, словно в молитве, а затем тихо забормотал. Его бормотания становились все громче, превращаясь в нечто, похожее на звериный вой. Он то и дело останавливался, чтобы дунуть в мою сторону. Это произвело на меня странное ощущение: сначала я ежилась от холода, а потом загорелась жарким желанием. Его слова нежно ласкали меня, и я ощутила волну похоти.

В призрачной тьме лунного затмения я возжелала его со страстью, которая глубоко проникла в каждую из моих прошлых жизней. Его черная магия всосалась в мою память, точно паразит, и перестроила, пересобрала мое прошлое и мое отношение к нему. Пиявка этой магии не изменила всего: она завладела и преобразила лишь то, что было ей от меня нужно. Она внедрилась в глубины моей памяти. «Он – обещанное возвращение, – сообщил мне этот паразит. – Ведь он дал обещание – и вот он вернулся». Темные тени медленно высвободили луну из своих объятий, и сначала осветилось ярким светом все вокруг, а потом и знакомое мне лицо – его лицо.

Вода хлынула сквозь мое тело. Слезы брызнули из моих глаз и заструились по щекам. Он стоял прямо передо мной.

– Любовь моя! – вскричала я. – Как же долго тебя не было! – и я поспешила рассказать ему, что наш ребенок умер.

Он ничего не ответил. Вместо этого шагнул ко мне и поднял на руки. Смахнув слезы с моих глаз, он внимательно взглянул на меня. Я обняла его и, изогнувшись, крепко к нему прижалась. Его глаза сверкали – неистовые и властные.

– Красивая! Я даже представить себе не мог, какая ты красивая! – сказал он.

Выражение его лица сполна передавало всю силу объявшей его звериной похоти. И вдруг его губы зашевелились, зашептав слова, что полетели прямо мне в лицо. Мне захотелось спать, и я вскоре лишилась чувств.

Он отнес меня в свой дом, спрятавшийся в гуще джунглей, где-то в лесу Донг Пхайя Фай. В хижине было темно, и вся она была заставлена диковинными предметами – вроде травяных сборов для ванны, алтаря, посвященного богу Кали, символов Шивы, тканых талисманов и амулетов. Я ощущала присутствие незримых слуг, сновавших по хижине. Отвратительный смрад – смесь ароматов масел, едких трав, свечей, благовоний и ночных цветов – придавал воздуху внутри тошнотворную вязкость.

Проснувшись, я увидела, что он все еще сжимал меня в объятьях и опускал в ванну с травяным отваром. Он начал напевать какое-то заклинание, смывая верхний слой с моей кожи, тот отшелушивался и спадал, обнажая гладкий медовый цвет. Закончив, он поднял меня из ванны и отнес в кровать. За все это время я не проронила ни слова. Его бормотания напоминали бесконечное гудение – что-то в этом звуке заставляло меня вести себя покорно. Он возлег на меня, после чего похотливо овладел мною. Я была в восторге, полностью захваченная необычайным действом. Волны приятной слабости проносились по моей коже, снова и снова. И это же чувство, казалось, и его не отпускало ни на миг. Он получал то, что хотел, вплоть до самого рассвета.

Я проспала весь день и пробудилась только ночью. Как только я проснулась, он снова исторг свое заклинание над моим телом, и я снова была охвачена желанием. Он удовлетворялся мной каждую ночь, покуда я не забеременела. К счастью, это, похоже, утолило наконец его вожделение. Теперь он с надеждой ждал рождения ребенка, и ждал терпеливо. Он был занят своими заклинаниями; и ныне, когда его внимание отвлеклось от меня, я смогла наконец обрести толику здравомыслия и осознать, что он не мой настоящий муж. Этот мужчина был воплощением угрозы и темной магии. Я осознала это, когда сравнила его с оставшимся в моих воспоминаниях отшельником из пещеры, кого я знала много жизней тому назад, с чистотой и светом, исходившим от него… Этот же мужчина был порабощен тьмой и непотребными желаниями.

Мои подозрения подтвердились в ту ночь, когда я в ужасе проснулась и обнаружила, что младенец был извлечен из моего чрева. Он отнес недоношенное дитя на свой алтарь, чтобы произвести над ним свои мерзкие ритуалы. Он собирался превратить мое дитя в своего прислужника. Он заметил панику в моих глазах; я пыталась воспрепятствовать ему, но он затянул свое заклинание, и я потеряла сознание.

Скоро стало ясно, что одного младенца ему явно недостаточно: ему требовалось больше. И когда мое тело немного оправилось, он взял меня силой. Я снова забеременела. Когда я не находилась под влиянием его чар, я была способна привести в порядок свои разрозненные мысли. Я вспомнила ночь лунного затмения, когда он явился мне в обличье моего мужчины и соблазнил своими заклинаниями. И как только я воссоздала произошедшее целиком, я замыслила план, как его уничтожить, но чтобы он сработал, я должна была воспротивиться его чарам.

На следующий день я проснулась в полдень и увидела, что он спит перед своим алтарем: когда я была беременна, он не спал со мной в одной кровати. Несмотря на обычное использование в черной магии йони – символа женского естества, – практикующие верят, что если поднять женский половой орган над головой, это повлечет за собой катастрофические последствия. И еще я слыхала, что все, даже самые мощные заклинания теряли свою силу, если их оскверняли женщины. И я подкралась к алтарю и воссела на его спящее тело. Я схватила йони с алтаря, взмахнув ею крест-накрест над его головой, и стала молиться, чтобы это возымело действие, чтобы это вытравило все зло, которые скопилось в нем за все его жизни, и сделало эти жизни бессильными.

Я глядела на него с тревогой. Неужели я и впрямь смогу? Я взяла с алтаря нож, но сжимала его нетвердо, неуверенно. И вдруг его глаза открылись. Он, казалось, совсем не удивился, увидев, что я преступила границу его святыни, а взглянул на меня с выражением полнейшего презрения:

– Ах ты, мерзкая тварь! – сказал он. – Ты что здесь делаешь?

Все еще лежа, он принялся лениво бубнить свои заклинания, уверенный в том, что они подействуют. Вот тогда-то я и поняла, что мой план сработал: его дыхание оказалось всего лишь зловонным дуновением. Он несколько раз выругался, тщетно пытаясь подняться, изрыгая при этом угрозы. Он все еще был поглощен своими бессильными заклинаниями, когда я сжала в руках нож и вогнала ему в грудь. Лезвие легко прошло между ребер и пронзило его сердце. Он дернулся раз, а потом рухнул на алтарь с широко раскрытыми глазами. Умер он мгновенно.

Духи, которых он пленил и сделал своими слугами, начали выть, и вой этот разлетелся по всему лесу, а потом превратился в восторженные возгласы, когда духи окончательно освободились от порабощения. Они стали разлетаться, а я отправилась прочь из леса Донг Пхая Фай.