Кэнг Кхой

Я проснулась от болезненного рывка, словно кто-то тащил меня. Было уже светло, солнце висело прямо над головой. Я сонно поднялась и сразу ощутила, что у меня в руках нет младенца. Куда же она делась? Тут меня вновь пронзила острая боль, после чего я поняла: эту боль причиняет пуповина, все еще связывающая наши тела. Пуповина тянулась до самой кромки воды, где я заметила стервятника, пытавшегося разорвать ее клювом.

Их была целая стая, и они расклевывали и ели что-то внизу. Я увидела на другом конце пуповины свое дитя и закричала в голос. Эти стервятники похитили мою девочку и теперь пожирали ее, точно она была куском мяса. Обезумев, я бросилась к ней, размахивая руками в тщетной попытке отогнать от нее омерзительных птиц. Поначалу они отказались улетать, и я, готовая яростно сражаться, ворвалась прямо в их гущу, пока наконец не добралась до моей малышки. Прижав ее к груди, я поползла обратно ко входу в хижину.

Моя малышка – моя любовь, моя надежда, моя преданность – моя малышка была мертва. Стервятники исклевали ее мягкую плоть, разодрали мое любимое дитя на куски. Меня охватило горе. Долгие часы бодрствования я провела в слезах, лишаясь последних остатков здравомыслия. Я плакала, покуда мое сердце не лопнуло, покуда моя голова не закипела и не взорвалась на мелкие осколки. Я хотела, чтобы мои вопли пронзили кожу всех живых существ в джунглях, чтобы они смогли ощутить боль от ран, зиявших в моем сердце. Я оглашала воем окрестности, точно обезумевший зверь, желая, чтобы всякий человек знал, что это они, люди, отняли у меня моего мужчину. Я ждала его: того, кто должен был вернуться. Я хотела, чтобы мои слезы превратились в лед, чтобы все эти сволочи лежали без сна по ночам, содрогаясь от холода и страха, хотела, чтобы каждый сволочной день их жизней был полон тревог, беспокойства и отчаяния. И так, непрестанно, я плакала три дня и три ночи.

На следующее утро я проснулась вся мокрая от слез. Я плакала до тех пор, пока мои слезы не обратились в кровавые струйки. Мое тело зачахло, моя кожа и плоть иссохли, как и мозг в моих костях. Состояние моей малышки, которую я держала в руках все это время, начало меняться. И вскоре эти проклятые стервятники вновь начали кружить над нами, предвкушая новую трапезу. Кое-кто из них ожидал на берегу, другие расселись на валунах. Я не спускала с них глаз, в которых пламенела жажда отмщения.

– Вы никогда ее не получите, будьте прокляты! Никогда!

И в тот момент я приняла решение. Эта малышка – моя. Она вышла из моего собственного тела, и никто не мог отнять ее у меня. Я не могла позволить, чтобы ее сожрал какой-нибудь мерзопакостный зверь. И я вернула ее себе.

Жители дальней деревни слышали мои вопли все последние три дня и три ночи. С юга, севера, востока и запада – они пришли со всех концов реки, привлеченные звуком криков, и нашли меня. И хотя они остановились в отдалении и оттуда наблюдали за мной, я видела: они прекрасно понимали, чем я была занята. Об этом было легко судить по их искаженным ужасом лицам, полным жалости и отвращения ко мне.

Увидев их, я спросила, не видели ли они моего мужчину; моего мужчину, который наказал мне ждать его на этом каменистом берегу реки.

– Вы не видели его?

Никто из них не ответил на мой вопрос; вместо того они кривились, с трудом сдерживая тошноту. Они стояли, оцепенев. И вдруг кто-то крикнул:

– Да ты пхи поп!^[44]

За ним заорал другой.

– Ах ты чертова извращенка! Как можешь ты поедать собственного младенца?

Все они принялись меня проклинать; они желали мне сгореть в аду, обратиться в камень. Но их проклятья не остановили меня, и я продолжала делать то, что задумала: возвращать свою плоть и кровь обратно в свое тело. Постепенно жители деревни разошлись, не в силах больше выносить это тошнотворное зрелище.

С тех самых пор по всей округе расползлись слухи о женщине, которая ждала возвращения своего мужа и которая съела свое дитя, чтобы оно не досталось стервятникам. Эта история разлетелась далеко по разным уголкам страны, впечаталась в память и воображение местных жителей. Впоследствии это место стали называть Кэнг Кхой, или «островок ожидания», а легенду обо мне рассказывают и по сей день.

* * *

Эти отдаленные, некогда никому не известные земли с тех пор обрели названия, как и бескрайние вечнозеленые джунгли. Потом и различные тамбоны и мубаны последовали их примеру. Я расскажу вам, как все они получили свои имена.

Когда я вернула плоть, кровь и кожу моей малышки обратно в свое тело, от нее остались лишь кости, которые я не смогла проглотить. И вот я оторвала то, что некогда было ее маленькой рукой, и со всей силы швырнула прочь. Рука полетела к югу, в место, которое раньше называлось Старым ампхё, или ампхё Као. Она с громким стуком ударилась о сахарную пальму и приземлилась в поле. И потом люди стали называть это место тамбоном Кхон Кванг, или тамбоном летающей руки, а затем, еще позже, тамбоном Тан Диеу, или «Одинокая сахарная пальма».

Потом я отделила вторую кость руки и тоже закинула ее в южном направлении. Она упала в ручей, на который частенько ходили тамошние жители. Едва это произошло, весь ручей тотчас высох, словно под действием магии. И с тех пор местные жители стали называть свой тамбон Хуай Хэнг, или «сухой ручей».

Потом я отломила правую ножку и закинула ее в восточном направлении, за череду невысоких холмов. Кость упала в лесной чаще, где высились пальмы кхло. Костлявая нога стукнулась о дерево и повалила его: дерево перекинулось прямо через ручей, образовав мост. И потом этот тамбон назвали Тха Кхло, по названию пальмы кхло.

Я швырнула левую ножку туда же, куда кинула правую. Она перелетела через те же самые холмы, но ветер отнес ее дальше. Она упала у узкой извилистой излучины реки Пасак. Левая ножка приземлилась на длинный берег, что высился, словно утес, над руслом реки. Раздался гулкий грохот, и берег обрушился, а в реке возникли небольшие каменистые островки, торчащие над водной гладью. Тамошние жители назвали то место тамбоном Хин Сон, в память об этих вновь возникших островках.

Я зашвырнула останки скелета – позвоночник и грудную клетку – далеко-далеко. Покуда они летели, в них ударила молния, расщепив на три части. Первая упала в баилевой роще, где эти деревья чудесным образом вдруг начали расти и покрываться буйной листвой: этот тамбон потом стал называться Тха-Тум – в честь деревьев баиль. Вторая часть скелета упала в глухих джунглях, на опушке леса Донг Пхайя Фай, отдаленного места, куда мало кто осмеливался заходить. После того, как там упали кости, местные жители стали еще больше опасаться тех мест и вообще избегали там появляться. Это место назвали Баан Па, или «дикая деревня». А третья часть – грудная кость – упала на сухую почву. Возможно, в нее также попала молния, но по неведомой причине эта кость сделала ту землю плодородной; и скоро в том месте выросло множество растений, земля стала давать богатый урожай. Кость упала на песчаный взгорок, который с годами превратился в участок плодородной земли. И в конце концов взгорок обрел форму ступы^[45]. И местные жители стали именовать свой тамбон Баан Тхат, и это название происходило от лаосского слова «ступа».

Тазовую кость я бросила через реку Пасак. Она упала на крышу дома, принадлежавшего человеку по имени Сонг, рикошетом отскочила от нее на соседний дом, который принадлежал женщине по имени Кхон. Оба они были глубоко влюблены друг в друга и расценили этот случай как знак их благодатной близости и предсказание их будущего процветания. У них родилось много детей и внуков, которые выросли и стали жить в том же тамбоне. Его впоследствии стали называть Сонг Кхон, то есть «двое людей», – в честь той самой пары.

Я закинула шейную часть позвоночника моей малышки на запад, на противоположный берег реки Пасак. Она залетела в места, где проживала община кузнецов, причем попала прямехонько в кузнечный горн. Но вместо того чтобы стать горкой пепла, эта кость чудесным образом отвердела и превратилась в черный диск, похожий на металлический амулет. Кузнец, владевший тем горном, сохранил его и очень им дорожил; и как потом говорили, он стал непобедимым и обрел способность к мощным заклинаниям. Этот тамбон стали называть Тао Пун – в честь цементного горна.

Я швырнула кость копчика к юго-востоку, где она пролетела над водной гладью, не желая тонуть в реке. Кость прорезала густую листву, которая взметнулась под порывом ветра, рассыпалась над рисовыми полями, крестьянскими наделами, над заборами, окружавшими дома местных жителей. Несмотря на то, что кость копчика измельчила листья в труху, эти кусочки листьев, падая на землю, тотчас давали всходы, обеспечив местных жителей богатым урожаем. Этот тамбон стали называть Чам Пхак Пхаэу – по названию растения, которое снабдило изобильной пищей весь тот район.

У меня осталась последняя кость моей малышки – ее череп. Я кинула его изо всех сил. Череп улетел дальше всех остальных костей, приземлившись посреди леса Донг Пхая Фай. Когда-то армия двинулась от Накхон Ратчасимы в столицу именно через этот лес, и многие воины в том походе умерли от малярии. По всему лесу до сих пор были разбросаны их одежда и оружие. Череп моей малышки упал на брошенный кем-то шлем, вызвав пронзительный вой, который разнесся по лесу и долетел до деревни, примостившейся у подножия дальних гор. И однажды бродивший в тех местах охотник набрел на череп и шлем. Он счел, что встретился с духом мертвого солдата, молившего вернуть ему жизнь. Этот тамбон потом прозвали Муак Лек, или «стальной шлем». Позднее, когда его разделили, чтобы создать другой тамбон, наименование слегка изменилось, и с тех пор он известен как Муак Лек.

Все эти имена произросли из моих действий, стали результатами моей кармы. Так все джунгли поделили на территории.

Позаботившись о краткой жизни моего младенца, я на миг ощутила облегчение, но горе и отчаянье продолжали грызть меня изнутри. Я сидела перед своей хижиной, невидящим взглядом наблюдая за стаей стервятников, паривших в небе. Я не отдала им своего младенца, и теперь они хотели заполучить его мать; они терпеливо дожидались моей смерти. Но испытать удовлетворения им так и не удалось. Я не умерла и не стала их добычей, потому что я не могла умереть. У меня все еще оставались тысячи лет жизни, чтобы я в один прекрасный день сумела поведать вам все эти истории.

Вы не забыли, что мой дух вечен, неуничтожим, покуда я остаюсь на этой земле? Но бессмертие, как и все прочее, также подвержено и переменам; оно подвластно трансформации, ветшанию и тлению, оно схоже с морщинами, которые я заработала, и ранами, которые мне нанесли другие в то непростое время.

Поначалу я во всем винила только себя. Утрата моей новорожденной дочки буквально уничтожила меня. Я рыдала днями и ночами, слезы струились из каждой поры моего тела, пока из меня не начала вытекать кровь. Она сочилась и сочилась, превращаясь в жаркий пар, объявший меня. Я истекла кровью досуха, и моя некогда мягкая кожа полностью окостенела. Я впала в такое хрупкое безмолвное состояние, что, казалось, сквозь меня могло проскользнуть что угодно. Когда жители деревни увидели, что я сделала со своим младенцем, они прокляли меня. И точно так же, как названия этих мест выросли из моих действий, из слов этих людей выросла новая я: они дали мне, – уязвимой, беззащитной, – новое имя, и я стала новым существом.

Их проклятия завладели моим духом, и я преобразилась в то самое существо, которым они меня нарекли: мое тело постепенно отвердело и превратилось в камень. Я стала статуей, накрепко вросшей в речной пляж, который стали называть Кэнг Кхой.