Цитаты из книги «Таинственное пламя царицы Лоаны»

Чтобы соорудить на основании этих бумаг самого себя, мне надлежало сделаться Фунесом Чудом Памяти, прожить по минутам все детство, каждый шелест ночной листвы и каждый аромат утреннего кофе с молоком. Не сдюжить. А что, если слова захотят остаться теми же словами, всего лишь только словами, сведут с ума еще хуже мои заболевшие нейроны и не позволят пропустить необходимый ток, призванный высвободить мои настоящие запрятанные воспоминания? Что делать? Ленин на белых креслах в закупоренной прихожей. Я ошибался во всем, и во всем ошиблась Паола: не ездивши в Солару, я был бы просто слегка не в себе, а вот поездка преобразует меня в законченного психа.

слегка вьющиеся волосы длинными прядями падали на плечи, коротко подстриженная борода обрамляла слегка впалые щеки, а крутые смелые брови, точно две арки, подпирали высокий лоб.

однако я совершенно запамятовал содержание, верный знак, что эта книга вросла в мою собственную личную жизнь. Не менее двух часов ушло на запойное припоминание целыми кусками и главами – как только начинался новый поворот, я с самого начала знал, что сейчас будет. Я снова перебрался в сад. На этот раз в заросли орешины. Забившись в кустарник, я пожирал книги и орехи

Ситуация (по крайней мере для букиниста) была совершенно прозрачной, учитывая год выпуска – 1942 и объявление на первом номере нового годового комплекта жирным шрифтом, гласившее, что Уильям Коуди – это просто псевдоним Доменико Томбини, итальянца из Романьи (то есть из родных мест нашего дуче, вот что требовалось сказать, хотя сказано и не было). В 1942 году уже шла война с США, по-моему, во всяком случае.

Компанию Николетте составлял великолепный черный ангорский кот Мату, вот все и объяснилось. На картинках были изящные и элегантные подростки, одетые в кружева, белокурые, и точно такими же выглядели на рисунках их мамы, с красивой короткой стрижкой, в платьях с заниженной талией, юбками до колен и тройными воланами, с аристократичной небольшой грудью.

ственный фуникулер» или «Саэттино, резвый миланский рысак» – даже и по фамилиям авторов опознавались как итальянские.

катакомбам, девы, встающие из могил, расчлененные трупы, отсеченные головы и сам он, князь преступного мира, в черном трико, вечно воскресающий и оглашающий сатанинским смехом ночной подземельный Париж.

Весна, танцуя, прилетает, С дарами, с полными руками. Из бабочек венки свивает, Из колокольчиков с вьюнками

Я сумел открыть один, не свалив, но с отъехавшей дверцей рванулось наружу все книжное содержимое. Оно налетело на меня, как стая сычей, нетопырей, полунощников, много веков протомившихся в неволе, ватага джиннов из бутылки – тебя-то и ждали, неосторожный, горе тебе, горе

Я засунул в карман лягушку и заподозрил, что Мишка Анджело в смертельной опасности. Кто такой Мишка Анджело? Как он связан с железною жабкой? Что-то трепещется. И жабка, и Анджело-Мишка меня привязывали к какому-то человеку, но стерильная проклятая словесная память не отвечала на мольбу