Глава 3

1

Застывший мир сковал лед времени.

Теперь она знает, как это выглядит, когда останавливается время. Как и любая река, время может остановиться лишь в одном случае – если воды, что оно несет, что составляют его суть, замерзнут.

Большие крупные капли висят в воздухе, мелкие вмёрзли в него бриллиантовой россыпью. Ее дыхание, рука, которой она хотела смахнуть застывший на щеках дождь, кровь в артериях, и даже сердце – всё замерло и остановилось.

Абсолютный ноль. Мир обездвижен. Лишь ее сознание как безумец продолжает лихорадочно метаться в стенах карцера для буйных. Метаться и считать мгновения собственного времени, измеряя его бесконечным повторением одной элементарной мысли.

Тик – Максим, я люблю тебя. Так – Максим, я люблю тебя. Тик… Так…

Катя не может сказать, сколько проходит «тиков» или «таков», прежде чем она замечает, что вокруг пропали все краски кроме оттенков красного и серого, а тягучее, вязкое как водка, пролежавшая сутки в морозильной камере, время сдвинулось и течет?

Тик… Так…

Застывшие тучи похожи на окровавленные ватные тампоны, скованные льдом расплескавшейся по небу багровой реки. Солнца нет. Оно не утонуло в стылой тягучей воде времени, оно захлебнулось и растворилось в нем без остатка. Рассеянный свет сочится с изнанки стратосферы, из опрокинутого космоса, через монохроматический фильтр.

Вселенная – лишь черно-белая фотография, которую демиург проявляет в темной комнате своей фотолаборатории. Бумага погружена в раствор проявителя, на ней медленно проступают кадры проползающих мимо вялых и немощных мгновений.

Тик…

… волосок на ее голове медленно сдвигается в сторону, капля на щеке опускается чуть ниже, и этот миг проявляется на фотобумаге как новое настоящее…

Так…

… ее рука оказывается чуть выше, сердце сжато, кровь вытолкнута в аорту, а старое – которое лишь один «так» назад было новым – настоящее тает и растворяется. Очередное настоящее заменяет его, проступая на фотобумаге. От старого не остается и следа…

Тик-так… Тик-так…

Екатерина – двухмерный персонаж фотографий – заперта между краями фотобумаги, а ее жизнь разорвана на обособленные и независящие друг от друга кадры фотопленки. Над ней тиховодье, она захлебнулась его гулкой пустотой.

Окружающее тонет в ржавой мглистой сырости. Вмерзшие в воздух и зависшие на краю капюшона алмазные капли сменяют рубины.

Тик-так… Тик-так…

Лёд, сковавший время, тает, трескается и крошится.

Сначала оттаивает одна единственная капля.

Мгновение назад она висела прямо перед ее лицом и вдруг срывается вниз. Раздается тихий всплеск, сопровождающий ее падение в широкую лужу у ног женщины. Извиваясь и медленно тая, по поверхности грязной воды раскручиваются тонкие алые ленты.

Еще один всплеск. И еще.

Капли падают все чаще. В мир вновь врываются звуки – дробь дождя, шорох сворачивающейся и умирающей сухой листвы.

Несколько капель падает на предплечье, и Катя вздрагивает от неожиданности.

На коже остаются красные полосы. Лужи приобретают грязно-ржавый и темно-бордовый оттенки.

Что это?

Катя в страхе оглядывается.

Это кровь?

Кажется, теперь время несет свои воды с прежней скоростью. Или даже еще стремительней, чем ранее.

На клумбе справа от нее высажены фиолетовые, красные и белые петунии, но с первыми багровыми каплями они утрачивают былую яркость. Цветы стремительно закрываются и сморщиваются. Их стебли темнеют, приобретая медный окрас, а потом вовсе чернеют, засыхают и, крошась, превращаются в труху.

Кровь сочится и капает с неба. Темная с вкраплениями застывшей карминовой массы течет под ногами. Пузырясь, закручивается у обочины дороги над канализационной решеткой. В нескольких местах впереди, застыв и свернувшись вокруг листьев и другого мусора, кровь образует небольшие островки, которые выглядят как куски мертвой плоти.

Она слышала про кровавые дожди. Слышала, они не раз случались в истории человечества. Но никогда не ожидала увидеть один из них собственными глазами.

2

До площади перед Дворцом спорта «Взлет», она добирается без приключений. Странный дождь не доставляет неудобств. Он необычен, но капли стучат по капюшону и плечам, точно так же, как и раньше. Остающиеся на коже, разводы очень просто не замечать – достаточно на них не смотреть. А если закрыть глаза, то можно подумать, что в мире совершенно ничего не изменилось.

Зажмурившись, она делает пять быстрых шагов. На обратной стороне век хаотично перемещаются блики и тени. Квадрат – это старый двухэтажный дом. Длинная тень – дерево на обочине справа. Светлое пятно – кусок неба впереди. С шестым шагом носок кроссовки попадает в выбоину на асфальте пешеходной дорожки, и она чудом удерживает равновесие, чтобы не упасть в глубокую лужу.

Не замечать странный дождь значительно проще, чем изменившийся облик города. Кажется, город примерил на себя красную маску смерти. Она на всем – на пустых улицах, на домах, брошенных детских площадках, одиноких автомобилях. Сейчас он – замечательная иллюстрация к рассказу Эдгара По.

… и над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная смерть…

Вокруг нет других цветов кроме черного, красного и их всевозможных оттенков. Серый асфальт и стены зданий, темно-бордовые лужи, багровые тучи, медная трава.

И ощущение запустения – если раньше оно лишь угадывалось, то теперь усилилось и стало еще отчетливей. Тиховодск превратился в город-призрак. Кровавый дождь смысл с него весь лоск, всю напыщенность старых зданий с их сталинским ампиром, кичливую эклектику с современных торговых центров и оставил только одно – непокрытую косметикой кожу мертвеца. Серую кожу в кровавых разводах и багровых трупных пятнах. Теперь это город-призрак, в котором правят мрак, гибель и красная смерть.

Выйдя из-за угла дома на аллею, ведущую к площади, Катя останавливается в замешательстве. Выложенная бетонной плиткой площадь занята передвижным зоопарком – из тех, которые объявляются в городе с наступлением лета.

3

Это было похоже на вторжение кочевников. Все эти зоопарки и цирки-шапито следовали друг за другом бесконечной вереницей. Вначале они одну за другой захватывали городские площади, а затем начинали занимать пустыри. Их присутствие легко угадывалось по специфической вони еще за квартал до того места, где они расположились.

Каждый подобный зоопарк имел в наличии автомобиль, разрисованный тиграми и львами или мартышками и макаками – в зависимости от представленных в зоопарке зверей. Медленно катясь по улицам, останавливаясь на стоянках возле торговых центров, эти машины через громкоговорители задорными и до отвращения жизнерадостными голосами, приглашали всех желающих провести незабываемое время среди диких животных Африки или среди экзотических рептилий со всего мира.

Максиму было четыре, когда они в первый и единственный, раз поддались на эту навязчивую рекламу. Это был день, когда он ее в первый раз по-настоящему напугал.

Катя выходит с кухни, вытирая руки о полотенце канареечного цвета. Мясной пирог убран в духовку, тарелки на столе. Скоро они сядут обедать, а пока у нее есть свободное время, и она намеревается посмотреть телевизор, пусть даже там никогда не показывают ничего стоящего – сплошные новости и постановочные ток-шоу.

Максим сидит на полу, скрестив ноги, и пустым немигающим взглядом смотрит в одну точку. В его руке игрушечный автомобиль и он возит его по ворсу ковра из стороны в сторону. Его движения похожи на движения сломанного робота. Они бессмысленные и механические.

– Мышь, – она подходит к нему и садится рядом, но ребенок не обращает на нее никакого внимания. Его взгляд по-прежнему устремлен в угол комнаты. На подбородке застыла капля вязкой слюны.

– Сынок, не надо, не пугай меня, – она трогает его за плечо и ощущает, как напряжены его мышцы, – их словно свело судорогой.

– Максим! – она обхватывает его руками. – Перестань! Достаточно притворяться!

Катя трясет его, и его голова болтается из стороны в сторону как у сломанной куклы.

– Максим! Ответь мне!

Она отводит руку, чтобы ударить его. Впервые в жизни, она собирается ударить своего ребенка, но она настолько напугана, что уже не отдает отчета своим поступкам. Она готова на все чтобы не видеть этот потухший отсутствующий взгляд, не слышать скрип колес игрушечного автомобиля, от которого по спине и руками пробегают разряды ледяного электричества.

Но ей не пришлось бить его. Мальчик поворачивает голову так же, как это делает птица – одновременно поднимая лицо. Их взгляды пересекаются, она смотрит в его глаза и понимает, что он не видит ее. Сейчас он где-то совсем в другом месте. Ей кажется, он к чему-то прислушивается.

– Хватит! Разорвите уже этот круг! Убейте этого демона внутри себя!

– Максим? – ее сковывает ужас. Если с сыном что-то не так, она не сможет себе этого простить, она не сможет жить дальше. Что если это рак мозга или энцефалит. Что если…

– Перестаньте! Перестаньте кормить его виной и кровью, – продолжает Максим после паузы. – Вы не виноваты в смерти вашей матери! Ваш отец не виноват! Весь мир не виноват!

С последними словами из его тела будто уходит вся сила. Он расслабленно падает в ее объятия.

– Мама, – говорит он обычным голосом, – мне приснился плохой сон.

В тот момент он показался ей похожим на отца, который тоже пугал ее в детстве подобными «отключками», замирая с устремленными в одну, находящуюся где-то за пределами этого мира, точку выпученными глазами. До конца, не понимая причин своего страха, Катя схватила сына и прижала к себе. Отвлекая его разговорами, она старалась как можно дальше отвести его от края той пропасти, к которой он подошел в тот момент.

Если это сон, пусть он скорее забудется, пусть все воспоминания о нем сотрутся. Но она ведь знала, что в данном случае все не так просто. Это не был сон. Она видела и знала что это. Она боялась, что, то, что дремлет в ее душе, передалось и ее сыну. Что-то темное, как тень под фонарем на ночной улице. Что-то эфемерное как предсмертный выдох.

Отчасти для того, чтобы переключить внимание ребенка она предложила после обеда сходить в зоопарк и посмотреть на «больших кисок».

Макс согласился, хотя вид при этом у него был такой, будто он делает это исключительно ради нее.

Переключить его внимание и вернуть в реальный мир ей удалось, хотя поход в зоопарк и обернулся небольшой катастрофой. У первой же клетки Максим встал и, показывая на печального и худого тигра спросил:

– Почему киска плачет? Она болеет? Ей больно?

Маленький тигр испугано забился в дальний угол. Из больных конъюнктивитом глаз сочился гной, который ее сын принял за слезы, сквозь шерсть проглядывали ребра, хвост облысел от лишая.

Катя не нашла что ответить сыну, и предложила ему пойти купить мороженного, а на котиков посмотреть потом. К ее облегчению Максим согласился.

4

Почему же ее тогда так напугала отрешенность Максима? Его похожесть на ее отца? Она почти не помнила родителей тогда и тем более не помнит их сейчас. Все что она может выудить из памяти – обрывочные фрагменты, какие-то кроваво-черные мгновения, застывшие на поверхности неподвижной воды. Это даже не воспоминания, а воспоминания о воспоминаниях.

Ее жизнь – больше не река. Катя попала в мертвый затон, в область тиховодья и медленно идет на дно. Солнце не пробивается через толстый слой воды венозного цвета. Стайки рыб остались далеко над головой. Вокруг только странные пугающие чудовища, да жуткие тени.

Фургоны, снятые с колес, расположены в виде квадрата по всему периметру площади. Примитивные рисунки на ржавых стенах изображают джунгли и экзотических животных такими, какими они могли быть на Марсе. Листья пальм, лианы – красноватых и фиолетовых оттенков. Прячущийся среди них лемур и раскинувший крылья попугай кажутся существами из преисподней.

На узких металлических ступеньках, прислонившись к распахнутой двери с надписью «ВХОД» сидит маленький мальчик. Синяя футболка и зеленые шорты выделяются на фоне остальных предметов, приобретших кровавые оттенки. Ребенок сидит, низко опустив голову и разглядывая грязные шнурки мокрых кроссовок.

На футболке мальчика изображен песик Снупи. Сердце Кати на мгновение замирает, а затем ускоряется. Такую же…

Под изображением бигля на ней должна быть надпись «Я не идеален, но очень мил». Я купила ее на распродаже в торговом центре «Виконда». Я даже помню толстую деваху, что меня обслуживала. У нее были очки с настолько странными линзами, что она напоминала мне робота-вершителя из Москвы-Кассиопеи. Неужели ко мне возвращается память? Спасибо тебе господи. Ты любишь меня, хотя и знаешь, что я та еще засранка.

… Максим носил года два назад. Сейчас он из нее вырос, и она находится в коробке на антресолях среди ее старых платьев, где-то между вытертой курткой (она носила ее еще в школе) и прочего хлама, что никто уже никогда не оденет, но выкинуть который все еще жалко.

Ей настолько хочется, чтобы мальчик, сидящий на ступеньках, был ее сыном, что в этот момент у нее нет никаких сомнений, в том, что перед ней именно Максим.

– М… Макс, – произносит Катя, заикаясь от волнения.

– Мамуль, – мальчик хлюпает носом и громко вздыхает. – Это ты? Это правда, ты? Мне было так страшно.

– Всё, мышь, теперь всё хорошо. Мама нашла тебя.

Первые сомнения…

А Максим ли это? Откуда на нем эта футболка? Я могу поклясться, что перед новым годом поднявшись на табуретке и заглянув в антресоль в поиске пакета с елочными игрушками, я видела ее среди остального барахла. Ее никак не может быть на нем. Хотя бы, потому что он бы в нее уже не влез. Без сомнений он похож на моего сына, но точно так же он похож и на тысячу других мальчишек.

… появляются одновременно с этими словами. Екатерина, даже подойдя ближе, по-прежнему не может разглядеть его лица – настолько низко он опустил голову. Не прячется ли он от нее? Не слишком ли громко всхлипывает, переигрывая как бездарный артист? И не выглядит ли он слишком худым и маленьким для ее сына?

– Мамочка… Я думал, ты любишь меня.

– Конечно, я люблю тебя, – она подходит ближе и берет его за руку, но где-то глубоко внутри отвечает совсем другое.

Нет, не люблю. Ты не мой сын. Ты не можешь быть им. Макс ждет меня дома. Я знаю, я разговаривала с ним по телефону.

– О чем может тут идти речь. Любая мать любит свое дитя…

Мальчик молчит. Капли кровавого дождя стучат по козырьку над входом в зоопарк до невозможности громко. Бесконечный монотонный шелест сводит с ума.

–Если бы все было именно так, – наконец отвечает ребенок низким глухим голосом. – Мы бы сейчас не находились тут.

Безумие – это тысячи маленьких колокольчиков. Она не помнила, кто это сказал. Какой-то персонаж из фильмов ужасов. Фраза отчего-то на долгие годы засела в голове. Может быть только лишь для того, чтобы вспомниться сейчас. Вспомниться с тем, чтобы быть опровергнутой. Тысячи звенящих маленьких колокольчиков – это совсем не безумие. Отнюдь. Это не более чем легкая истерия. Настоящее безумие – это миллиарды стучащих, барабанящих капель.

– Ты должна была следить за мной! – вскрикивает мальчик, выдергивая руку из ее ладони. – Ты должна была помешать мне, съехать с этой горки. Ты же знаешь, я не умею тормозить.

При этом он вскидывает голову, чтобы посмотреть в ее сторону и Катя, вскрикнув, отшатывается.

На ребенке жуткая красная маска, из странного твердого материала (это определенно не пластик, скорее очень плотный и толстый картон). Половину маски занимает огромный оскаленный в широкой ухмылке мертвеца безгубый рот. Сквозь узкие прорези ее разглядывают холодные и чужие глаза.

– Что? Не то ты ожидала увидеть? Я отвратителен тебе так же, как и остальным. Ты не смогла скрыть истинных чувств. Страх, отвращение, брезгливость, ненависть. Только это я и видел на протяжении всей жизни на лицах своих мамочек. Будто я и не человек вовсе, а мокрица. Таракан, который вызывает лишь одно желание – раздавить его. Давить, давить и давить ботинком – пока не лопнет хитиновый панцирь, и внутренности не выплеснутся на подошву.

– Нет, я испугалась не тебя, – связки сжаты удушающим коктейлем из страха и шока, слова прорываются сквозь них с хрипом и визгом.

Врала она всегда не убедительно. Облик мальчика и его слова заставляют ее руки трястись мелкой дрожью. Она нервно сглатывает, поправляет капюшон куртки, вытирает рукой шею – совершая бессмысленные выдающее волнение поступки.

Воздух становится холодным и разряженным. Его не хватает. Она часто и неглубоко дышит, открыв рот, как выброшенная на берег рыба.

– Я испугалась маску…

Пауза. Екатерина пытается сделать насколько возможно глубокий вздох. Дрожащие руки отведены за спину. Она не должна демонстрировать ему свой страх.