– Все в поместье тринадцатого принца всегда жили только на его жалованье, – пояснила я. – У него не было имения, с которого можно было бы получать доход, а кроме того, он не из тех, кто тщательно ведет финансовый учет. Он и раньше был не богат, а сейчас, когда попал в тюрьму и лишился титула, единственный источник дохода оказался отрезан. В большом же семействе, если считать всех с самого верха до низших рангов, наберется больше сотни ртов. Поэтому, даже если у них имеются некоторые средства, этого все равно не хватит надолго, при условии что деньги только тратятся, не прибавляясь. Сейчас тринадцатый принц беден и уже не имеет того положения, что раньше, однако во многих ситуациях требуются деньги, и лишь они могут сделать так, что его будут обижать и притеснять чуть меньше. Я живу во дворце одна, и все эти вещи просто валяются в шкатулках без дела. Лучше уж вытащить их оттуда, и пусть приносят пользу.

– Сделаем так… – произнес четырнадцатый принц после долгого молчания, – одну из шкатулок ты оставишь себе, а мы заберем две другие.

– У меня есть еще, – возразила я, – то, что мне дарили отец и сестра, останется у меня, так же как и серебро!

– Поступим по-моему, – настаивал четырнадцатый принц, – иначе я вообще ничего делать не буду.

Я перевела взгляд на десятого принца. Тот сказал:

– Я подчинюсь решению четырнадцатого брата.

– Ладно, – беспомощно отозвалась я. – Пусть будет так!

– Так или иначе, я уже умолял царственного отца о снисхождении к тринадцатому брату, так что у него уже есть подозрения на мой счет, – сказал четырнадцатый принц. – Совершив один проступок, совершу и второй, разница небольшая. Впоследствии я постараюсь всеми силами помочь моим невесткам, супругам тринадцатого брата, и не позволить всяким влиятельным богачам обижать их. О деньгах больше не беспокойся: того, что ты отдала, хватит на некоторое время, а дальше я обо всем позабочусь. Через несколько лет, когда молодые господа подрастут и смогут поступить на службу, все наладится.

– Я тоже не боюсь, – вставил десятый принц. – Во-первых, мы с тринадцатым братом никогда особенно не ладили, а потому не водили близкого знакомства. Во-вторых, я прост и бесхитростен, царственный отец никогда не заподозрит меня в неблаговидном желании. Мы с четырнадцатым братом позаботимся о них, и никто не посмеет их притеснять.

Во мне бушевала сразу сотня всевозможных чувств. Мгновение я молчала: хотелось сказать слишком многое, но все слова словно застряли у меня в груди, и вслух я произнесла лишь короткое:

– Большое спасибо.

На лицах принцев расцвели улыбки. Когда каждый взял по шкатулке, десятый принц заявил:

– Все это изделия наивысшего качества. Неудивительно, что царственный отец постоянно твердил: «Она умеет находить хорошие вещи». Ты никогда не была заурядной обывательницей, из тех, кому лишь бы разбогатеть, а все же накопила сокровищ. По правде говоря, тебе есть о чем поговорить с девятым братом! Почему же вы с ним терпеть не можете друг друга?

– С чего ты взял, что я терпеть не могу девятого принца? – торопливо возразила я. – У меня бы на это не хватило смелости. Может, это девятый брат терпеть меня не может?

Четырнадцатый принц отвернулся, улыбнувшись и не произнеся ни слова.

– Нет так нет, – с улыбкой отозвался десятый принц. – Я просто болтаю всякий вздор.

С этими словами они оба скрылись за дверью.

Вошла Юйтань. Убрав вещи на место, она вернула мне ключ и дала лекарство. Как только я приняла его и прополоскала рот, она достала список, составленный лекарем Ли, и вручила мне. Я внимательно изучила список и поняла, что те пункты, что касались внимательного отношения к здоровью, выполнять будет совсем не трудно, но «не волноваться и избегать страхов и тревог» – гораздо сложнее. Если бы я могла так легко забыть о тех людях и событиях, разве докатилась бы до такого? Не удержавшись от тяжелого вздоха, я с горькой улыбкой сложила список и сунула под подушку.

Юйтань принесла пиалу груш в холодном сладком сиропе. Я велела ей поставить их на столик рядом, потому что собиралась есть сама. Она присела рядом и, дождавшись, когда я закончу есть, забрала пиалу и ложку со словами:

– Господин Ван получил от Ли-анда в наказание двадцать ударов палками.

– За что? – спросила я, нахмурившись.

– Точно не ясно, однако, похоже, из-за того, что он сказал нечто, чего не должен был говорить, – ответила Юйтань. – Думаю, это как-то связано с твоим наказанием, сестрица.

Немного поразмыслив, я осознала, что он и правда пострадал из-за меня. Промаявшись полдня, наконец почувствовала такую усталость, что не могла даже думать, после чего велела Юйтань навестить Ван Си от моего имени, а сама прилегла отдохнуть.

Лишь спустя несколько дней боль в ногах немного утихла. Я все еще была больна, но уже могла ходить, хоть и с трудом. Поэтому я тут же приказала Юйтань проводить меня к Ван Си, поддерживая под руку. Когда мы вошли, Ван Си ничком лежал на постели. Увидев нас, он торопливо привстал, собираясь подняться, и произнес:

– Сестрица, вы еще больны. Было бы достаточно просто прислать Юйтань, зачем же вы пришли лично? Это слишком большая честь для меня.

– Ложись-ка обратно, – поспешно сказала я. – Неужели нам с тобой должно серьезно относиться к этой показной вежливости?

Услышав мои слова, евнух тут же лег обратно на постель.

Поставив табурет, Юйтань усадила меня на него и вышла, прикрыв за собой дверь. Отвернувшись, я закашлялась, а потом спросила:

– Как твои раны?

– Сносно, – ответил Ван Си. – Но спина чешется нестерпимо, а скрести ее нельзя, вот я и страдаю от нетерпения.

Кивнув, я проговорила:

– Потерпи. Зуд оттого, что нарастает новая плоть.

Ван Си радостно улыбнулся и выразил согласие с моей точкой зрения.

– Что же произошло? – спросила я после недолгого молчания.

Он поманил меня рукой, давая знак приблизиться, и поведал, стараясь говорить тише:

– Не стану скрывать от вас, сестрица. Ничего страшного, если вы узнаете, однако ни в коем случае никому больше не говорите. Именно наставник позволил болтать об этом, и он же приказал высечь меня.

Я воззрилась на него в крайнем изумлении, и Ван Си энергично закивал, подтверждая, что сказанное им – чистейшая правда. Задумавшись о причинах и итогах этого, я вновь закашлялась, и Ван Си сказал:

– Возвращайтесь, сестрица! Вы еще не до конца здоровы, не стоит чрезмерно утруждать себя.

Кивнув, я произнесла:

– Прости, все это случилось с тобой по моей вине.

– Вы всегда были весьма добры ко мне, сестрица, – улыбнулся он. – Какие у нас могут быть счеты?

Затем он, повысив голос, позвал:

– Юйтань!

Толкнув дверь, вошла Юйтань, помогла мне подняться и проводила домой.

Вскоре после нашего возвращения кто-то пришел к Юйтань, сказал, что в ее прошлых записях с подсчетами количества чая есть ошибка, и она тут же умчалась.

Лежа на боку в постели, я обдумывала слова Ван Си. «Именно наставник позволил болтать об этом». Это означает, что император Канси дал на то свое позволение. Но зачем? Зачем нужно было специально позволять всем принцам знать, за что именно меня наказали? Не успела я прийти к каким-либо выводам, как скрипнули ворота, ведущие во двор, а вслед за этим я услышала, как кто-то дважды постучал в дверь.

– Не заперто, – сказала я. Горло тут же снова начало саднить, и я закашлялась.

Вошедший легонько похлопал меня по спине, помогая откашляться. Подняв голову, я увидела четвертого принца, который, склонившись, стоял возле кровати. Видя, что я перестала кашлять, он выпрямился, молча глядя на меня. Его иссиня-черные глаза смотрели совершенно бесстрастно.

Сердце пронзила острая печаль. Он наконец пришел! Мы долго смотрели друг на друга. Затем он отвернулся и, подойдя к столу, толчком распахнул окно. Очень долго принц неподвижно стоял у окна ко мне спиной, прежде чем медленно проговорил:

– Я не могу просить у царственного отца позволения взять тебя в жены.

Крепко зажмурившись, я приложила ладонь к груди и мягко откинулась на подушку. После заключения тринадцатого принца под стражу я догадывалась, что он может сказать нечто подобное. Но, услышав это в действительности, испытала такую боль, будто мое сердце пронзила тысяча стрел.

– Ты можешь обижаться на меня и ненавидеть: я виноват перед тобой, – продолжал он. – Царственный отец относится к тебе с большой нежностью, так что он непременно устроит тебе хороший брак.

Договорив, четвертый принц сразу направился к двери. У порога он на мгновение остановился и, не оборачиваясь, произнес:

– Премного благодарен за все, что ты сделала для тринадцатого брата.

Я лежала без движения, слушая, как его шаги постепенно затихают вдали, оставляя позади разом опустевшую комнату, наполненную тишиной. Слезинки одна за другой скатывались вниз, падая на подушку.

Стоящая у моей постели Юйтань боязливо позвала:

– Сестрица!

Поспешно вытерев глаза, я подняла голову, собираясь выдавить улыбку, но не успела: слезы вновь покатились по щекам.

Я смахивала их снова и снова, но они продолжали течь. Бросив попытки утереть их, я обхватила голову руками и разрыдалась. Юйтань опустилась возле меня на постель и тихо сидела рядом. Я плакала очень долго, прежде чем слезы мало-помалу начали иссякать. Кашляя, я спросила:

– Скажи мне, Юйтань, почему жертвами всегда становятся именно женщины? А самое странное то, что от нас никогда не исходит ни капли упрека. В конечном счете стоит оно того или нет?

– Когда мне было семь лет, мой отец скончался, – тихо заговорила Юйтань после долгого молчания. – Хотя мы никогда не жили богато, все же нужды мы не знали. Когда отец заболел, мы заложили все, что было в доме, чтобы заплатить за лечение, но никакого улучшения не последовало. Матушка каждый день плакала, а мои младшие братья и сестры были слишком малы и почти ничего не понимали. Я ужасно боялась, что отец оставит нас одних. Однажды я услышала историю о том, как один человек срезал кусок плоти со своего бедра, чтобы вылечить родителей^[17]. Люди говорили, что если искренняя почтительность к родителям тронет бодхисаттв, то они помогут больному отцу или матери излечиться. Тайком от родителей я срезала кусочек плоти с собственной руки и сварила его вместе с лекарством, однако отец все равно скончался.

Я потрясенно разглядывала лицо Юйтань, спокойное, будто водная гладь. Та слабо улыбнулась:

– Говорят, что при долгой болезни дети перестают быть почтительными. Я, впрочем, знаю лишь, что такое долго жить в бедности, не получая помощи от родственников. После смерти отца мы с матушкой зарабатывали деньги: она – с утра до вечера стирая белье, я – занимаясь шитьем. Однако жили мы впроголодь. Вскоре из-за того, что матушка слишком часто плакала, ее зрение сильно испортилось. Она почти ничего не видела, но, желая скрыть это от меня, притворялась, что видит. Мы подыгрывали ей, потому что не хотели ее расстраивать.

Я протянула руку и, схватив ее ладонь, зажала в своих. Девушка продолжала:

– Я каждый день тяжело трудилась, зарабатывая нам на пропитание, но денег на лечение матушки по-прежнему не хватало. Вскоре младший брат тоже заболел из-за того, что уже очень долго не ел досыта. В тот год зимние морозы были необычайно жестокими, первый снег не успел растаять, а сверху уже падал новый, и снежный покров был толщиной в три или четыре цуня^[18]. Надев легкие туфли и тонкую ватную курточку, которую еще в юности носила моя матушка, я отправилась обходить наших родственников, чтобы занять немного денег. Самые жестокие, открыв дверь, сразу же закрывали ее, увидев меня на пороге. Те же, кто был немного добрее, начинали жаловаться на жестокую зиму еще до того, как я успевала открыть рот. Пробегав по снегу весь день, я так и не смогла взять взаймы ни единой мелкой монетки, зато замерзла и проголодалась. К тому времени уже совсем стемнело, но возвращаться домой было страшно. Матушка с младшим братом были больны, и я боялась того, что они, как отец, покинут меня. Потому бесцельно бродила по улице. Находясь в глубоком оцепенении, едва не попала под повозку, и возница поднял кнут, собираясь ударить меня.

Прекрасно осознавая, что Юйтань сейчас сидит здесь, рядом со мной, я все равно сильнее сжала ее ладонь:

– А что было потом?

Опустив голову, Юйтань немного помолчала, а затем, обворожительно улыбнувшись мне, продолжила рассказ:

– А потом сидящий в повозке молодой господин остановил его, сказав: «Это всего лишь девчонка, врезалась – и ладно!» После этого он выбранил возницу за невнимательность и за то, что стоило чему-то случиться, как он тут же принялся искать виноватых. После этого молодой господин опустил занавеску и велел вознице трогать, но я бросилась вперед, преграждая им путь, упала на колени и стала умолять господина дать мне немного серебра. Не знаю, откуда во мне тогда взялось столько смелости. Возможно, оттого, что я никогда доселе не слышала такого спокойного, мелодичного голоса, как у того молодого господина, который, даже бранясь, делал это без всякой горячности. А может, оттого лишь, что я сочла его богачом, которому ничего не стоило бы пожертвовать мне немного, и тогда я бы смогла удержать матушку и брата на этом свете.

Увидев на лице Юйтань по-настоящему теплую улыбку, я поняла, что ее желание осуществилось, но все же с тревогой спросила:

– А потом?

С улыбкой взглянув на меня, девушка ответила:

– Возница начал браниться: «Вот наглая девица! Да знаешь ли, чью повозку посмела задержать?» А тот молодой господин рассмеялся. Подняв занавеску, он бросил взгляд на меня, сидящую на коленях в снегу, и сказал: «Я уже достаточно взрослый, однако впервые кто-то осмелился так прямо просить у меня денег. Расскажи-ка, почему это я ни с того ни с сего должен дать тебе серебра?»

С этими словами Юйтань склонила голову и засмеялась.

– Что ты ему сказала? – спросила я, тряся ее за руку.