– Да-да. Я уже давно подумывал приехать к вам, дядюшка Бенджи, – знал ведь, как вам этого хочется, ну и просто не хватило духу не ублажить вас.

– Ты в этом смысле всегда был очень добр.

– Да. Я всегда был добр. Но должен с ходу предупредить вас, чтобы вы потом не слишком огорчались: я не смогу находиться при вас неотлучно, я хочу сказать – весь день: служба в коннице налагает, понимаете ли, известные обязательства.

– Ах, так не весь день? Какая жалость! – воскликнул старик фермер, и тусклый взгляд его оживился.

– Я знал, что вы это скажете. И ночевать я здесь буду тоже не всегда – по той же причине.

– Не будешь оставаться на ночь? – проговорил старик с еще большим облегчением в голосе. – Но ты должен ночевать здесь… Ну конечно, ты должен. Нет, ты просто обязан! Но ты не можешь!

– Пока я в действующей армии – никак не могу. Но как только все это кончится, на следующий же день я буду с вами неотлучно и ночевать буду, чтобы доставить вам удовольствие, раз вы так горячо меня об этом просите.

– Спа… спасибо тебе, это будет очень приятно! – сказал дядюшка Бенджи.

– Да, я знаю, вам будет поспокойнее со мной. – И он снисходительно погладил дядюшку по голове, а старик при этом проявлении родственной нежности выразил свое удовольствие, скорчив чудовищную гримасу. – Мне бы следовало завернуть к вам еще прошлой ночью, когда я был тут неподалеку, – продолжал Фестус. – Но я и так слишком задержался и не мог дать такого крюка. Вы не обижаетесь на меня?

– Нисколечко, раз ты не мог. Я никогда не буду обижаться на тебя, если никак не сможешь ко мне заглянуть. Понимаешь, Фести?

Оба умолкли, и так как племянник продолжал хранить молчание, дядюшка Бенджи прибавил:

– Жаль, что и я не мог припасти для тебя подарочка. Как на беду, у нас пало много скотины в этом году, и у меня страх какие расходы.

– Ах вы, бедняга… Да я знаю, знаю. Может, одолжить вам семь шиллингов, дядя Бенджи?

– Ха-ха! Ах ты, шутник! Ну что ж, я подумаю. Говорят, Бонапарт должен высадить свои войска точнехонько здесь, на нашем берегу? А территориальная конница должна будет дать ему отпор и стоять насмерть.

– Кто это говорит? – вопросил румяный сын Марса, выцветая на глазах.

– Малый, который разносит газеты.

– А, пустая болтовня! – храбро заявил Фестус. – Правительство одно время так полагало, да что оно знает! – Тут Фестус обернулся и воскликнул: – Кого я вижу! Никак это наша малютка Энн!

Энн при его появлении спряталась за газету, а потом потихоньку отошла в глубь комнаты, и он только сейчас ее заметил.

– Скажите мне, мисс Энн, вы с матушкой намерены вечно торчать на этой мельнице, глазея на рыбешек в пруду?

Энн заставила себя поднять на Фестуса глаза и ответила, что будущее ей неизвестно, таким серьезным и искренним тоном, какого едва ли заслуживал заданный вопрос. При этом лицо ее вспыхнуло, порозовели даже плечи и шея, однако не потому, что огромные сапоги, устрашающего вида шпоры и прочие воинственные атрибуты кавалериста поразили ее воображение, как это подумалось Фестусу, а просто она не ожидала повстречаться с ним здесь.

– Надеюсь, что не вечно, и это в моих интересах, – сказал Фестус, не сводя глаз с округлой щечки.

Тут Энн приняла позу оскорбленного достоинства и холодно отвела взгляд, однако молодой человек, заметив ее недовольство, продолжал разговаривать с ней так вежливо и почтительно, что она невольно смягчилась, хотя и постаралась это скрыть. При каком-то особенно забавном замечании Фестуса ротик ее дрогнул, верхняя губка несмело обнажила краешек белых зубов, застыла на миг в этом состоянии… и обнажила их совсем в невольной улыбке, но тут же приняла первоначальное положение. Так улыбка порхала по лицу Энн словно бабочка, в то время как приятное желание улыбнуться, не скрывая своего удовольствия, боролось с желанием проявить степенность и невозмутимость. Энн хотелось показать Фестусу, что она не желает слушать его комплименты, и в то же время дать понять, что не настолько бесчувственна, чтобы ему нужно было подавлять в себе все искренние чувства, которые ему хотелось бы выразить.

– Почитать вам еще, мистер Дерримен? – спросила она, прерывая излияния Фестуса. – Если нет, так я пойду домой.

– Прогоните меня, чтобы я вам больше не мешал, – сказал Фестус. – Через две минуты, как только ваш слуга почистит мне сапоги, меня здесь не будет.

– Мы не задерживаем тебя, племянник. Эта барышня должна получить газету. Сегодня ее черед. Но она может почитать мне немножко, ведь я с этой газетой почти что и не познакомился. Ну что же ты примолкла, моя милая? Будешь ты читать или нет?

– Буду, но только не двоим, – ответила Энн.

– Хо-хо! Я, значит, должен удалиться, черт побери! – со смехом воскликнул Фестус, и, так как Энн не удостоила его больше ни единым взглядом, покинул комнату и, бряцая шпорами, направился на задний двор, где увидел слугу и, помахав ему рукой, крикнул:

– Энтони Крипплстроу!

Крипплстроу рысцой приблизился к нему, откинул со лба клок волос, водворил его на место и произнес:

– Да, сударь?

Он работал у старика Дерримена, помогая в чем придется по саду и огороду, и так же, как его хозяин, не претендовал на мужественную внешность и привлекательность вследствие сильно искривленного позвоночника и необыкновенного устройства рта, который растягивался только в одну сторону, отчего улыбка получалась какой-то треугольной.

– Ну, Крипплстроу, как дела? – покровительственно спросил его Фестус.

– Помаленьку, сударь, не так чтоб очень плохо. А как вы поживаете?

– Отлично. Давай-ка почисть мне сапоги: видишь, это военные сапоги, – я поставлю ногу на скамейку. Этот свиной хлев моего дядюшки не место для порядочного солдата.

– Хорошо, сударь, мистер Дерримен, я почищу. Да, конечно, это не место, сударь.

– Какая скотина пала в этом году у моего дядюшки, Крипплстроу?

– Сейчас скажу, сударь. Помнится, мы потеряли трех цыплят, одного голубя и одного недельного молочного поросеночка, а всего она их принесла десять штук. А больше я что-то ничего не припомню, сударь.

– Да, огромный падеж скота, ничего не скажешь! Вот старый мошенник!

– Нет, не очень много скота, сударь. Старый… как вы изволили сказать, сударь?

– Так, ничего. Он там сейчас. – Фестус мотнул головой в сторону дома. – Вонючий скряга.

– Хи-хи! Ай-ай-ай, мистер Дерримен! – сказал Крипплстроу, с восторженным осуждением покачивая головой. – Образованные господа не должны говорить такое. А вы еще и офицер к тому же, мистер Дерримен! Вы там у себя в коннице не должны забывать, что в ваших жилах течет кровь прославленных предков и вам не след дурно отзываться о них.

– Он скупая скотина.

– Верно, сударь: признаться, он малость скуповат. Это уж так повелось – многие старые, почтенные господа скуповаты. Ну, Бог даст, он не забудет вас в своем завещании, сударь.

– Надеюсь, не забудет. А что, здешний народ говорит что-нибудь обо мне? – спросил молодой человек, в то время как Крипплстроу продолжал возиться с его сапогами.

– Да, сударь, случается, что и говорят иной раз. Говорят, что наша добрая матушка-землица вырастила хороший кусок мяса и костей для нашей территориальной конницы… словом, все сходятся на том, что вы очень красивый малый, сударь. Хотелось бы мне так же мало бояться французов, как вы. Я ведь состою в местном ополчении, мистер Дерримен, и, поверите ли, каждую ночь вижу во сне, что защищаю родину от неприятеля, и этот сон совсем не доставляет мне удовольствия.

– А ты смотри на это веселее, как я, тогда мало-помалу привыкнешь и совсем перестанешь думать. Красивый мужчина – это еще не все, понимаешь ли. Да-да. В армии найдется кое-кто не хуже меня, а может, и лучше.

– И потом, еще говорят, что вы сумеете умереть как настоящий мужчина, когда падете на поле брани этим летом.

– Когда паду на поле брани?

– Ну да, да, так точно, сударь. Ох и горемычная ж судьбина! Ежечасно буду я молиться за упокой вашей души, когда вы будете гнить в своей солдатской могиле!

– Постой, – сказал наш воин, проявляя некоторое беспокойство. – Почему это они решили, что я должен погибнуть?

– Ну как же, сударь: по всему видно, что конница будет пущена вперед.

– Вперед? Вот и дядюшка говорил то же самое!

– Ну да, по всему видно, что так. И, уж конечно, ее скосят под корень, как былинку. И вас, бедняжку, такого молодого, такого храброго, заодно с остальными!

– Послушай, Крипплстроу, это же просто дурацкая болтовня. Как может конница быть пущена вперед? Да никто не будет пущен вперед. Какое нам, коннице, дело до высадки Бонапарта? Мы будем находиться в каком-нибудь безопасном месте, охраняя ценности и драгоценности. Ну, послушай, Крипплстроу, видишь ты хоть какой-нибудь резон в том, чтобы пускать конницу вперед? Ты думаешь, они и в самом деле могут это сделать?

– Да, сударь, боюсь, что могут, – сказал жизнерадостный Крипплстроу. – И я знаю, что такой храбрый воин, как вы, будет только рад случаю показать себя. Это же такое почетное дело – смерть в ореоле славы! Я, по чести, желаю вам этого от всей души, да и всем так говорю… Правду сказать, я даже молюсь об этом по ночам.

– О! Черт бы тебя побрал! Никто тебя об этом не просит.

– Нет, сударь, никто, я сам.

– Конечно, мой меч выполнит свой воинский долг. Но хватит болтать! Убирайся отсюда.

Угрюмо насупившись, Фестус возвратился в комнату дядюшки и увидел, что Энн собирается уходить. Он хотел было тотчас же отправиться вместе с ней, но она уклонилась от его предложения, и он подошел к окну и, барабаня пальцами по ставне, наблюдал, как она пересекает двор.

– А, ты еще не ушел, племянник? – спросил старик фермер, с опаской косясь на Фестуса одним глазом. – Ты видишь, в каком я плачевном положении. И хоть бы чуть полегчало. Потому и не могу я принять тебя так, как бы мне хотелось.

– Не можете, дядюшка, не можете. Но я не нахожу, чтобы вам было хуже, нет, будь я проклят! Вам еще не раз представится случай оказать мне хороший прием, когда вы поправитесь. А если вам кажется, что вы начали сдавать, почему бы не развеяться, не пожить где-нибудь в другом месте? Здесь у вас такая сырая, мрачная дыра.

– Верно, Фестус. Я и сам подумываю о том, чтобы перебраться в другое место.

– Вот как! И куда же? – с любопытством спросил удивленный Фестус.

– В мансарду, что в северной части дома. Там, правда, нет камина, да на что он такому горемыке, как я.

– Недалеко же вы собрались.

– Недалеко. Так ведь у меня нет ни единой родной души на десять миль в округе, а ты сам знаешь, что я не могу позволить себе арендовать помещение, за которое придется платить.

– Знаю, знаю, дядюшка Бенджи! Ладно, не расстраивайтесь. Как только эта суматоха с Бонапартишкой уляжется, я вернусь и позабочусь о вас. Но когда родина призывает к оружию, надобно повиноваться, если ты настоящий мужчина.

– Какой высокий боевой дух! – восхищенно заметил дядюшка Бенджи, придавая соответственное выражение своему лицу. – Я вот никогда этим не отличался. И откуда только это у тебя, мальчик?

– С материнской стороны, должно быть.

– Верно, так. Ну, береги себя, племянник, – сказал старик фермер, внушительно грозя пальцем. – Береги себя! В наше воинственное время твой боевой пыл может увлечь тебя прямо противнику в пасть, а ведь ты последний в нашем роду. Помни об этом и не позволяй своей отваге завлечь тебя слишком далеко.

– Не тревожьтесь, дядюшка, я буду держать себя в руках, – самодовольно заявил Фестус, раззадоренный против воли словами старика. – Разумеется, я буду бороться с собой сколько смогу, но рано или поздно натура должна взять верх. Ну, я пошел. – И, мурлыча себе под нос «Лагерь “Брайтон”», пообещав в самом непродолжительном времени наведаться снова, Фестус удалился, исполненный уверенности в себе, и чем дальше его уносили ноги, тем больше оживлялся старик дядюшка.

Когда же массивная фигура молодого кавалериста скрылась за дверью прихожей, дядюшка Бенджи проявил живость, противоестественную в человеке, столь обремененном недугами: стремительно вскочив с кресла без помощи палки, несколько раз подряд широко и беззвучно разинул рот, словно умирающая от жажды лягушка, – обычный для него способ дать выход своему веселью. Затем, словно шустрая старая белка, взбежал вверх по лестнице на чердак и припал к слуховому окну, из которого открывался вид на равнину за оградой фермы и тропинку, ведущую к деревне.

– Так-так! – воскликнул старик, подавляя визгливый смешок и приплясывая на месте. – Он побежал за ней. Она его зацепила!

На тропинке действительно появилась Энн Гарленд, а позади на некотором расстоянии размашисто шагал, спеша догнать ее, Фестус. Заметив его приближение, Энн пошла быстрее, но и Фестус прибавил шагу и догнал ее. По-видимому, он окликнул ее, потому что она обернулась, и он, поравнявшись с ней, зашагал бок о бок, после чего оба скрылись с глаз. Старик фермер еще с минуту производил какие-то телодвижения, словно на радостях водил по воображаемой скрипке смычком, а затем, внезапно посерьезнев, снова спустился вниз.