Людмила

В субботу, с утра пораньше я поехала на чтения к одной немке-писательнице, у неё дом на краю Берлина, сад огромный. Не хотела ехать, но по работе надо, я переводчик. Приходится всякую муть переводить, чтобы на кусок хлеба заработать. Без масла.

Писательницу Розвитой зовут. Она, на вид, приятная, лет тридцати, густые брови, румяный рот, пышные каштановые волосы, двое детей, муж приятный, программист, или физик, забыла, вежливый, тихий, чай-кофе готовил, поленья в камин подбрасывал.

В первый раз я была здесь весной 2014 года, тогда не только Розвита, другие авторы свои произведения читали. Мы с ней пошли в сад покурить, там повсюду трава, цветы, чего только ни лезло. Красота, одним словом. А она, почесав свои густые брови, сросшиеся на переносице, вдруг заявила:

– У меня совершенно чёткое мнение о ваших событиях!

– Да? И какое?

– Я против Путина!

Я сигаретку притушила, улыбнулась:

– А я против Меркель, и что?

Она растерялась.

– Н-н-ничего…

– И, кроме Путина и Меркель, – напомнила я, – есть ещё мы, русские и немцы, и наши страны – Россия, Германия.

Это, кажется, очень удивило Розвиту. Прямо-таки озадачило. Она заторопилась к гостям.

Пока мы пили кто чай, кто кофе, Отто, писатель, поведал мне доверительно:

– В эти трудные времена можно порадоваться только тому, что вы живёте в стране, не заставляющей вас говорить на государственном языке и не преследующей за использование родного.

Я напрягла извилины, чтобы извлечь смысл из его слов. У меня получилось примерно следующее: я живу в Германии, которая не заставляет меня говорить на государственном немецком языке и не преследует за использование русского, тогда как на Украине запрещают русский язык, и это, естественно, к добру не приведёт.

– И больше пока радоваться нечему, – подытожил он, – ибо будущее наше туманно, так что будем уповать на Бога, которого нет. Как заверял ваш классик, «это медицинский факт».

– И всё же надеяться на Него надо, – подключилась к нам немка-писательница, я её имя забыла. – Тем более сейчас, когда Россия Крым захватила.

Я про себя решила, что уж кого, кого, а её переводить не стану, пусть мне грозит голодная смерть, и со всей любезностью, на какую была способна в тот момент, сообщила:

– Моя подруга-крымчанка рассказывала, что люди крестили бюллетени голосования перед тем как их опустить. И – что ничего не проплачено. Войска называют «зелёными человечками» – любовно. Их мало. В Ялте их вообще не было – референдум возник спонтанно. Реально люди поднялись – так их достали хохлы со своей мовой, нищетой и фашистским майданом. В музыкальных школах запрещена русская классика, Чайковский и… В библиотеках нет русских авторов. Преподавание только по-украински, язык бедный, терминологии нет, научной тем более. Бабульки голосовали и говорили, что теперь можно умереть спокойно. Листовки сами печатали, кто как подключался… И всем миром сказали: ДА. Крым опять наш!

Что тут началось.

– Прекратите немедленно! Всё это – ложь! И – ваша российская пропаганда!

– Мы не на майдане, – напомнила я и потом всё это Акселю пересказала. Я тогда ему ещё всё рассказывала. И даже, как мне теперь кажется, обходительно спорила с ним.

Он взорвался:

– Как можно! Как можно!

– Да, представь себе! – я была растрогана, что он так за меня переживает. Навалились все на меня одну!

– Ты не понимаешь! Ты не понимаешь! Ты ЗАХВАТ защищаешь!

Я оторопела.

А он ткнул в меня пальцем:

– Ты, ты, ты!.. Ты и ТВОЙ Путин!

Я засмеялась. Ой, куда его нанесло.

Он замкнулся в себе. Сел смотреть новости.

Я, помню, своим глазам не поверила. Думала, может, это я русскую программу смотрю? Там по RTL показывали – по немецкому телевидению! – неонацистов в Киеве.

Про всё это дружно молчали, только про «оккупацию русскими украинских земель» талдычили.

Дальше – репортаж из Нидерландов, где встречалась теперь уже не «Восьмёрка», а «Семёрка». Один из журналистов задал Обаме вопрос:

– Вы «уменьшаете» Путина, чтобы себя «большим» почувствовать?

Обама скривился так… пол-лица к левому уху ушло.

– Путин – региональная власть, – сказал он.

Модератор новостей RTL обратился к нам, к телезрителям, с улыбкой:

– С той стороны земного шара, может, и региональная… но с нашей стороны Россия – большая, великая держава.

Я ахнула. Ни своим ушам, ни глазам не верила. Неужели это немецкие новости? Что приключилось?

В следующем сообщении нашлось объяснение происходящему – оказывается, в Карлсруэ был судебный процесс, и его выиграли журналисты RTL.

Ах, вот оно что! Радостная новость! Наконец-то! А то меня уже достала эта их хваленая свобода слова.

Аксель заглянул в интернет.

– Благодаря НАШЕЙ свободе слова такое и стало возможным. Речь идёт об Aufsichtsrat^[2], сколько в нём должно быть государственных и партийных представителей.

– Гораздо, гораздо меньше, чем раньше! Я же и ликую из-за этого!

– Из-за чего?

– Из-за того, что теперь у журналистов будет больше свободы!

Он был со мной не согласен, про западную свободу слова говорил, винил меня в зашоренности. В том, что я под действием русской пропаганды…

– Может, – спросила я, – и ты находишься под воздействием вашей пропаганды?

– Я не могу с тобой согласиться. Не желаю, не хочу.

– Ты же знаешь, я смотрю и наши, и ваши новости. Пытаюсь разобраться.

Настроение у меня было приподнятое, я себе даже слово дала, что не буду больше цепляться к Акселю (сцепляться с мужем), вспомнила шутку моего друга, русского писателя-сатирика^[3] про самосознание мужчин:

«Мужское самосознание определяется жёнами. У тебя – жена-украинка, ты за Украину. У меня жена – русская, я за Россию».

Он хмыкнул.

Добрый знак. Я не стала упрекать его в том, что хоть у него и русская жена, он не за Россию… Продолжала:

– Понимаешь, граждане Украины осознают себя нацией, ратуют за национальное государство и готовы его защищать. А если русские ратуют и защищают свои национальные интересы, то это «пост-имперский синдром».

Он отмалчивался.

– А, может, – предположила я, – в нас, в русских, тоже проснулось национальное самосознание. Мы же – при моей коротенькой жизни – ещё не были русскими. Мы были советскими, а после – гражданами СНГ.

Он спросил с опаской:

– И что теперь?

– Да, так что теперь – стенка на стенку? Упаси боже. Про реализацию национальной идеи в Германии мы не забыли. И про интернациональную в Советском Союзе – про счастье во всём мире – тоже.

Он думал, думал и ничего не сказал.

Я, помня о своём обещании не цепляться к нему, поинтересовалась:

– А твои студенты тебя расспрашивают?

Он тоже поинтересовался:

– Как ты себе это представляешь? Что кто-то посреди лекции обращается ко мне: «Господин профессор…

– …господин профессорша… (Это я с юмором вставила).

– …вы за Россию или за Украину?»

– И что ты им отвечаешь?

– Они не задают мне таких вопросов.

– Странно. Ведь если так дальше пойдёт, они останутся без работы.

– Почему?

– А кому будет нужна славистика?

– Не утрируй.

И, слово за слово… от моих благих намерений не осталось и следа. Я заверила поначалу, что не утрирую. Он заверил, что ещё как утрирую и что Путин оттяпал Крым!

А я ему:

– И правильно сделал!

– Ты в своём уме?! – вскричал он.

Я попыталась ему объяснить, что этот придурок Хрущ подарил Крым – вот так вот взял! и подарил! – своей любовнице!

А он мне про суверенную Украину начал и прочее.

– А теперь ещё, – он сказал, – всплывает вопрос о Новороссии! Целые украинские области вы уже называете Новороссией!

Я хотела ему объяснить, что такое Новороссия, исторически объяснить, а он мне:

– Ты целиком и полностью находишься под воздействием вашей пропаганды!

– А ты не находишься?!

– У нас не пропаганда, у нас – свобода слова!

Вот тогда-то я, кажется, в первый раз и вылетела из дома и, пылая, долго прочёсывала все окрестные улицы.

Ну, а сегодня Розвита, хозяйка дома, пока мы с ней перекуривали, возмущалась американцами: как они могли, до чего они дошли, избрали Трампа! Она такого никак, ну никак не ожидала от великой нации! Была уверена, что Клинтон изберут!

– А я, представляешь, так и знала, что не изберут.

Она глазами, полными ужаса, вытаращилась на меня.

А мне-то что, пусть таращится. У них тут как всегда, точнее, как в эти три года, кого-то демонизируют: сначала Путина, нынче Трампа.

Аксель

Суббота! Я отрывался по полной. Читал, спал, не выползал из постели. Только когда Людмила приехала, я пошёл принять душ. Мы собирались на музыкальный вечер к друзьям, на суаре. Я очень надеялся, что обойдётся без политики. Очень рад был, что Людмила лишь в двух словах рассказала про чтения. Я устал от поляризации общества и моей семьи, от вечных споров и своей беспомощности… Я безуспешно пытался понять, что происходит. Я подозревал, что меня, что нас водят за нос, и ловил себя на традиционной симпатии к американцам. Они помогали берлинцам, изолированным в 48-ом году от всего мира, не умереть с голоду.

– Сначала они разбомбили ваши промышленные города.

– Была война, – сказал я и замер. Я что, уже вслух рассуждаю?

Или она мои мысли читает?

А что ж, такое случается с теми, кто долго вместе живёт.

А мы долго жили!

И верю, что долго ещё проживём!

– Был конец войны. А они выжидали. Кто кого. Когда стало ясно, что мы побеждаем, они…

– Они что?

– …присоединились к нам, к победителям.

Так говорит, будто сама лично сражалась.

Я промолчал. Сам я не видел, но сестра рассказывала про «Rosinenbomber»^[4]. Эти самолёты союзников снабжали продовольствием и другими предметами первой необходимости западные секторы Берлина по воздушному мосту во время блокады Западного Берлина в 1948 году.

«Изюмными» их прозвали после того, как по собственной инициативе американские экипажи перед посадкой в Темпельхофе стали сбрасывать берлинским детям небольшие пакеты со сладостями на самодельных маленьких парашютиках. В этих пакетиках был изюм, шоколад и жвачка. И моя шестилетняя сестрёнка их ловила. И с другими детьми играла в воздушный мост.

Идея сластей на парашютиках возникла у Гейла Хелворсена. Он первым начал привязывать носовые платки как парашютики к шоколадным вафлям, он получал их в посылках с родины, и сбрасывать этот груз перед посадкой в Берлине. Когда о тайных «бомбардировках» узнал командир, к акции подключились и другие пилоты, а сбор сладостей, получивший название «Operation Little Vittles»^[5], охватил всю Америку.

В «сладких» бомбардировках участвовали преимущественно американские самолёты С-54 «Скаймастер».

А в доставках продовольствия по Берлинскому воздушному мосту были задействованы пилоты и самолёты из нескольких стран, и заходили они не только в Темпельхоф, но и в аэропорт Тегель, построенный во время блокады. На Хафеле в районе Кладов садились британские гидросамолёты. Маршруты воздушного моста пролегали над густонаселёнными кварталами, где после школы собиралось много-много детей, ожидавших пакетики на парашютиках. И моя сестрёнка зачарованно в небо глядела. Своими огромными голубыми глазищами.

Галина, хозяйка, всех предупредила: никакой политики!

Гости мирно рассаживались вокруг рояля. Народу пришло ещё больше, чем обычно, и стулья поставили в двух комнатах. Кому мест не хватило, устраивались в третьей. У Галины и Петера большая квартира. Я вслед за Людмилой пошёл на балкон, где толпились курильщики и, увы, назревали первые разногласия: Алексей был за Трампа, хотя и не предполагал, что тот победит, а Зиги возмущалась недальновидными Amis^[6], голосовавшими за него.

– А за кого вы будете? – спросил Алексей. – Вы ведь за свою Меркель будете голосовать, ведь правда?

– Естественно.

– Да нет, – вмешался Клаус, – её не переизберут. Из-за её политики «Добро пожаловать, беженцы».

– Переизберут, – заверил Алексей, – вот увидите. Вы не любите перемен, это раз, вам нужна Мамочка, это два.

– Кто нам нужен?

– Ваша Muti, вы же её мамочкой называете?

К нам заглянула Галина:

– Начинаем!

Суаре вёл Андреас, пианист, дирижёр. Он обычно рассказывал о композиторах, играл что-либо из их произведений. В программу включал, кроме классики, мюзиклы и музыку к кинофильмам. Сегодня мы слушали Баха и Моцарта, Шопена и Рахманинова, а в конце «Говорите тише» Нино Роты из «Крёстного отца».

Мне так разбередило душу, что я едва справлялся со своими эмоциями.

Мы бурно хлопали, вызвали Андреаса на бис. Он поклонился.

– Сегодня в метро, когда мы с Ириной сюда ехали, мне пришла мысль. Я поделюсь с вами. Вы заметили, многие писали музыку для клавира, но клавир был лишь вспомогательный инструмент, а Шопен придал фортепиано главную роль – Шопен писал музыку только для клавира, исключительно для клавира.

Андрее сыграл прелюдию.

Ему преподнесли цветы.

Галина и Петер поблагодарили его.

Мы – тоже.

Изумительная традиция. Как в добрые старые времена собираются люди на домашний концерт. Слушают, сопереживают, делятся впечатлениями, о прекрасном говорят.

Не на голодный желудок, разумеется, Галина на кухне устроила шведский стол. Каждый принёс что-то своё – салат необычный, пирог, холодец, жена Андреаса Ирина, она из Тбилиси, приготовила потрясающе вкусные хачапури и лобио, пальчики оближешь.

Пока я облизывал пальцы, Алексей спросил Вероник, нашу француженку, кто у них там победит, правые или левые? Но Галина, хозяйка, всеми нами горячо любимая сибирячка, призвала всех к порядку.

– Алексей! – строго напомнила. – О политике ни слова!