2 глава. Сюси-пуси, суслик, слабак

Столько всего хотел написать, но не знаю, с чего начать, событий не слишком много, а вот эмоций… Папа бы сказал, соплей с пузырями. Начну с важной мысли, чтобы потом не забыть, когда сам вырасту и обзаведусь потомством. Никогда не говорить своим детям «не знаю». Если что-то спросят, не отмахиваться от них этим дурацким объяснением. Уж лучше промолчать и потом найти ответ, чем вот так расписаться в своём неведении. Мне было лет восемь, когда я понял, что мой папа не всемогущий. Рано, конечно. В этом возрасте ещё положено смотреть на родителя как на всезнающее божество и пытаться ему подражать.

Мы ехали в папину мастерскую по-простому «гаражи». Не его, конечно, он там работает, просто я всегда её так называл. Мамина музыкалка, папины гаражи. За работой я его видел так же часто, как и за бильярдным столом. Не трудоголик он, хотя рукастый. Любит ковыряться во всяком мазутно-радиаторном, что потом, как говорит мама, не отстираешь даже хлоркой с молитвами. Сейчас часть тех гаражей снесли и построили безликую многоэтажную коробку, но в аренду так и не сдали, она до сих пор пустует и постепенно разваливается. Мрачная никому не нужная громадина. Раньше на её месте было офигенное кладбище старых машин. Покореженные ржавые кузова, накренившиеся стопки колес, кучи металлического хлама и, словно лавочки в парке, то тут то там старые автомобильные кресла, живописно прожжённые сигаретами. В детстве я постоянно играл на этой свалке, представляя, что это детали космических шаттлов или недружелюбная планета роботов.

В самом большом гараже, выполняющем роль офиса и заодно комнаты отдыха, расположился бильярдный стол и парочка тренажёров, таких же страшных и древних, как обломки машин на свалке. Да и стол был ненамного лучше. Сетки по углам давно превратились в клочья, если кто-то выполнял удачный удар, то шар просто скатывался в бездонную лузу, падал на пол и пускался в бега. Естественно, никто не хотел прерывать игру и резво скакать за шаром, для этого механики брали своих детей. Поначалу я тоже участвовал в гонках. Мы даже соревнования устраивали, кто первый нагонит шар и вернёт на место, а наши папы делали ставки. Подозреваю, сбежавшие шары потом обнаруживались в самых неподходящих местах, в первую очередь в смотровых ямах, хорошо, если не в отремонтированных машинах.

В общем, папа взял меня с собой, потому что мама ушла в музыкалку, а одного меня тогда не оставляли. Хотя я не хулиганил, вроде не давал поводов мне не доверять, не то что Саня. Тот в каждую отлучку родителей что-то разбивал или поджигал.

В восемь лет я изучал насекомых и выпрашивал на Новый год в качестве подарка домашнюю саранчу, был у меня такой странный период.

Я спросил папу:

– Что едят стрекозы, чем отличается нектар от пыльцы?

Он даже не задумался, сразу отбрил:

– Понятия не имею. Насекомые же, наверное, жрут что-то растительное, вот! Может, как раз пыльцу и едят. Нектар и пыльца почти оно и то же, все в мёд идет. Не знаю. Какая разница?

Позже я сам узнал и о том, что стрекозы хищники, и о том, что нектар и пыльца совсем не одно и то же. Вроде мелочь, папа и не заметил, что его авторитет знатно пошатнулся.

Вообще, он у меня очень простой, и самое удивительное, что его это абсолютно не парит. Счастлив и доволен быть, как говорит мама, пэтэушником. При этом он обладает житейской мудростью кота Матроскина, знает, как правильно есть бутерброд и разговаривать с сантехниками. Я много об этом размышлял. Наверное, потому что мне не хватает этой незамутнённой уверенности в себе, такой железобетонной. Папа всегда говорит, что я слишком много думаю.

Пока наши папы ремонтировали машины, пили пиво, время от времени тягали гантели и много рассуждали «за жисть», мы с пацанами изучали свалку. Сначала играли в прятки, потом они нашли полупустую пачку сигарет и решили приобщиться к взрослой жизни. Я тоже попробовал. От одной неглубокой затяжки едва не скопытился. Почудилось, будто к горлу подкатили кишки. Тошнотворное состояние. Надо мной, естественно, посмеялись, обозвали слюнявой девчонкой. Я решил, что научусь курить позже без свидетелей и буду шмалить по десять пачек в день, они ещё завидовать будут, какие офигительные дымные кольца я носом выдуваю.

Пока они курили и кашляли, словно старые астматики, я мартышкой болтался на скелете ЗИЛа. Раскачивался и спрыгивал, каждый раз стараясь приземлиться дальше. На третьей попытке я напоролся коленом на торчащую железяку и окончательно расстроился. Не смог курить, так ещё и ласту в фарш раскровякал. Пришлось идти к папе сдаваться. Я знал, что он будет меня ругать, поэтому медлил. Когда вошёл в гараж, носок уже пропитался кровью, немного хлюпало и в кроссовке. Я тогда ещё решил, что, видимо, повредил сонную артерию и мне скоро хана, а значит, можно не торопиться. Лучше последние секунды жизни провести, глядя на тёплое солнышко, а не на разъярённого папу.

Папа оценил кровавую ногу протяжным присвистом, вытер грязные руки ещё более грязной тряпкой и поманил пальцем.

– Иди сюда.

Я покачал головой и отступил.

– Уже зажило и не болит.

Он оглядел моё колено и снова присвистнул.

– Ёкарный бабай. Где ты ногу так распанахал?! Люся меня убьёт. Что у тебя там? Показывай.

Как только я приблизился, он схватил меня за руку и выволок на улицу, прямо к колонке. Стянув окровавленную кроссовку вместе с носком, он подставил мою ногу под напор воды. Когда смылась бордовая подсохшая корка, стало видно, что акула не откусила мне голень, рана выглядела на удивление скромной – вспоротая аккуратная розочка прямо под коленкой. Я заволновался, что не видать мне первого места во дворе за самую страшную травму, не переплюнуть Санину историю с переломом руки и рассечённый качелями висок Серёги.

Папа провёл экспресс-лечение бабкиным методом – приложил к ранке промытый водой лист подорожника и дал мне профилактический подзатыльник, чтобы я больше не лез, куда не следует. В тот день я не полез, не до конца поверил, что не помереть мне от страшной болячки типа африканской дизентерии, и пошёл в гараж за папой.

Игра в бильярд была в самом разгаре, догоняльщиками шаров самоназначились братья Тищенко. Оба сидели прямо на полу в напряжённых позах, в любой момент готовые сорваться вслед за шаром. Я же сел поодаль, на один из скрипучих тренажёров. За игрой не наблюдал, прислушивался к своему организму, то и дело отлеплял подорожник и проверял, не видно ли раздробленную кость или кишки. Мне казалось, что я бледен и холоден, умираю прямо на глазах равнодушной толпы, и никто не в силах мне помочь.

От стола то и дело доносился смех, эмоциональные ругательства, поначалу приглушенные, а чуть позже произнесенные в полный голос. Я не вслушивался, пока не уловил знакомое имя «Лиля».

Говорил папа:

– …ой, а что там сложного? Даже мой Рыжик может захомутать Лильку, если сделает всё как нужно. Хотя бы чуть бицухи подкачает, а потом можно и впечатлять чем-нибудь оригинальным.

– Чем же?

– Ну, для начала цветы? Какая баба не любит цветы?

Я тогда едва не провалился под землю вместе с ржавой скамьей. Даже дельный совет про цветы вспомнил спустя несколько лет и только потому, что этот разговор клеймом отпечатался в моей памяти. Папа сдал меня своим друзьям! Так просто разболтал мою великую тайну о любви к Лиле! А его друзья ещё и поржали.

Я вскочил. Ощущая себя пылающим факелом, подбежал к папе и застыл в бессильной ярости. Ругательства, в том числе живописный мат авторства Лопаты столпились за зубами, я был так зол, но ни одно из этих слов не отражало моего кипящего состояния. Я пыхтел, сжимая кулаки, заикался и наконец выдал:

– Папа, папа… ты пенис сатаны!

Он сначала рассмеялся, а потом отвесил мне очередной подзатыльник.

– Поговори мне еще!

Его голос прозвучал пристыженно, он явно пожалел, что сдал меня с потрохами, да ещё так легкомысленно, походя.

Вот так моя тайна перестала быть тайной. Лиле донесли уже на следующий день. Мама тоже узнала, правда, не смеялась, мечтательно вздохнула и потрепала меня по рыжей башке.

С тех пор папа только и делает, что дает мне «мужицкие советы» насчет Лили. То советует пересидеть во френдзоне и подкрасться с тыла под видом понимающего безобидного друга, то уверяет, что самый действенный способ – заставить ревновать. Я уже устал отбиваться от его замечательных идей. Папа бесится, будто это его личная боль и безответная любовь. А может, вину до сих пор заглаживает за то, что когда-то разболтал тайну моего сердца? Об этом нужно подумать.

Чувство вины может принимать причудливые формы. Я знаю яркий пример виноватой любви и виноватой дружбы. Костя, мой одноклассник, уже четыре года встречается с Полей, а когда-то он её унизил. Я и сам одно время чуть не переключился с Лили на Полю, потому что слишком много проводил с ней времени, заботился и оберегал. Читал как-то в одной умной книжке, что это тоже путь любви.

Это было в пятом классе. Полю перевели с наш класс в начале года. Она тогда была невыразительная такая, как коричневый лист в наборе цветного картона. Класс принял её холодно, точнее, девчонки, они тогда как раз отрастили зубы и воевали за право экзотично выпендриваться. Начали повально стричься, даже краситься, носили украшения, а вместо формы – джинсы. Лиля верховодила всей этой пестрой компанией. Не до новенькой им было. Поля подружилась с такой же блеклой одноклассницей и не отсвечивала.

Произошло это в конце осени на уроке математики. Поля сидела за последней партой, никто не видел, как это случилось, но услышали все. В общем, она описалась. Учительница не сразу заметила, что та подняла руку и просит к ней подойти. Когда Вероника Евгеньевна обратила внимание на Полю, весь класс уже шушукался. Она подошла к ней, выслушала сбивчивый шепот и заставила встать. Наверное, хотела как лучше, когда решила вывести её в коридор, но теперь все увидели пятно. Когда они шли между партами, в классе то тут то там раздавались сдавленные смешки. Они становились всё громче, сплетались с оскорбительными фразами. Поля плакала, а Вероника Евгеньевна несла её портфель и что-то успокаивающе шептала. Стоило двери за ними закрыться, как по классу прокатился уже ничем не сдерживаемый хохот. Костя смеялся громче всех и, если вдруг кто-то не заметил, громко орал, что Поля описалась.

Тогда меня впервые прорвало. Теперь-то я знаю, что иногда у меня слетает крыша, и я веду себя как самый настоящий холерик. Ладно, буду честным, как псих. Я разозлился на одноклассников, кричал, что они свирепые собаки и тупорылые уроды, грозился убить любого, кто завтра напомнит о том, что произошло. И подействовало! Правда, сомневаюсь, что дело в моих угрозах. Со стороны я смотрелся смешно и на голос совести тянул слабо. Большинство самостоятельно додумались до понимания, что они повели себя по-свински, всё же по-настоящему жестоких и равнодушных в классе не было. Тот же Костя стушевался и присмирел.

После уроков остальным не осознавшим своей вины, мозги промыла Малика Андреевна. А позже я слышал, как она разговаривала с Вероникой Евгеньевной. Отругала она и её. Голос не повысила, но даже мне стало жутко. Умеет же классуха забраться под кожу и достучаться до совести, при том что сама-то едва со школьной скамьи и мелковата ростом. С ней даже директор считается и на всякий случай держит ухо востро. А ведь она права, в тот момент мне и в голову не пришло, но подумать головой полагалось учительнице, а тащить Полю через весь класс было не лучшей идеей.

На следующий день в школе я приятно удивился и даже испытал чувство гордости за одноклассников. Они вели себя как обычно, будто ничего не случилось. Не обзывались и не намекали. Поля заметно трусила и по цвету сравнялась со стеной. Почти на всех уроках она сидела одна, поэтому я, не раздумывая, перебрался к ней за парту. Решил, что буду её охранять, а если вдруг казус повторится, выручу.

На самом деле мне было совестно за свое бездействие, стыдно за учительницу, которая не додумалась проявить деликатность, жутко неудобно за смех одноклассников. Малика Андреевна права: о нас говорят наши поступки по отношению к слабым, в том числе к животным. Заступиться бывает не столько страшно, сколько стыдно. Почему? Ещё один вопрос, который не даёт мне покоя.

В общем, после того случая я подружился с Полей и даже едва не влюбился, но тут вмешался Костя. Он, в отличие от меня, не пытался отсидеться во френдзоне, а сразу пошёл в нападение. Они до сих пор вместе, и Полька давно уже не коричневый лист картона. Как говорит мама, она «расцвела». Как говорит папа «созрела».

А Лиля всё равно красивее.

И мне кажется, папа неправ, с френдзоной плохая идея. Оттуда живьём не выбираются. Между прочим, папа сам никогда не отсиживался. Он маму даже похищал один раз, а сколько «широких жестов» на ней опробовал! Начиная с их знакомства – сплошной аттракцион. Мама, судя по рассказам папы, мастерски портила ему кровь, раз в месяц кто-то из них пускался в бега и ставил точку в их качельных отношениях.

Познакомились они в студенческие годы. Мама пела в женском трио под названием «Радуга», кроме моей огненно-рыжей родительницы, там ещё была природная блондинка и принудительная брюнетка. Её уговорили перекраситься, чтобы соответствовать духу группы. По отдельности девушки обладали приятными, но не очень сильными голосами, а вместе звучали громко и красиво. Достаточно слаженно, чтобы регулярно украшать мероприятия местного уровня.

Папа увидел маму на сцене, влюбился, пока звучала песня, раздобыл букет и полез прямо под софиты. Мама не могла не оценить такую смелость. Папа пёр тараном и не давал времени на обдумывание. А потом, собственно, качели и начались.

Мама больше замалчивает, от неё я знаю только то, что они постоянно ссорились и разбегались. Папа рассказывает больше, но подозреваю, местами привирает. Любит он живописать, как похитил маму из семейного санатория (уверен, будущие теща и тесть не оценили), как на экзамене уговорил препода поставить ей пятерку, а потом сделал предложение, пролетая на тарзанке.

Уверен, что я знаю не всё. Некоторое, как они говорят, не для моих ушей. Папа и по части пикантного большой мастак. Когда он завуалировано намекает на какое-то событие, мама, густо краснея, сверкает глазами в мою сторону и по-особенному произносит имя папы.

– А-а-ндр-р-рей.

«Ан» вытягивается, а «Р» больно царапается и вибрирует.

Я и сам не горю желанием выслушивать подобные истории. Алё, родители! Вы должны думать, что я ничего не знаю о сексе, а я не должен знать, что вы меня создали кустарным методом. Лучше уж представлять версию бабушки: якобы детей выдает Дед Мороз. Детям он дарит игрушки – а взрослым вот «такое». За хорошее поведение, конечно же.

Подозреваю, мои родичи вели себя не очень хорошо. Раз я до сих пор единственный ребенок в семье. Мама очень хотела ещё детей. Несколько раз они заводили со мной беседы на тему, хочу ли я братика или сестрёнку, я всегда соглашался, но мама попадала в больницу раньше, чем я замечал у неё круглый живот. Возвращалась она печальная… и без братика. Не получилось у них пополнить рыжее племя.

Перечитал свои записи. Да уж. У меня биполярное расстройство как минимум. Начал об одном, перескочил с темы, а потом вообще ушёл в другую сторону. Ладно, типа подытожу планами на будущее. Лилю я добьюсь, с «мужицкими» советами или без, она обратит на меня внимание. Может, и правда придумаю «широкий жест». Папа до сих пор, как накосячит, так творит что-нибудь масштабное. Мама каждый раз восхищается и, естественно, прощает. Всё-таки любят они друг друга. Аж тошно иногда смотреть на их сюси-пуси. Тошно и завидно.

Опустив дневник на колени, Наташа вытянула босые ноги и пошевелила пальцами. Ходить без обуви было непривычно и почему-то неловко, будто её могли отругать за эту вольность или сделать замечание. Какими же беззащитно-белыми выглядели её ноги, будто она ими и не пользовалась раньше, только достала из упаковки. Чёрный педикюр только усиливал ощущение кукольности стоп.

Прикрыв глаза, Наташа подставила лицо ласковому вечернему солнцу и слабо улыбнулась. В голове всё ещё перекатывались чужие мысли – мысли Рыжика. Она обдумывала прочитанные откровения. Жаль, что он не ставил даты, да и сами записи вел хаотично, сумбурно выплескивал эмоции и действительно перескакивал с одного события на другое. Удивительно, но исправлений практически не было, словно он писал потоком и не перечитывал. Если он так хотел впечатлить потомков, стоило позаботиться хоть о какой-то хронологии. А так, вообще непонятно, где происходят события. Да она даже имени его не знает. Просто Рыжий. Интересно, добился ли он в итоге любви Лили и появился ли у него братик? Наташа разрывалась между двух желаний: прочитать все залпом и, возможно, найти ответы и растянуть процесс чтения как можно дольше. Ей нравилось нырять в его жизнь и читать наивные, но порой довольно взрослые размышления.