Глава 1. Пленение

1374 год по Айлийскому календарю,

три года назад

Я иду по полю, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат трав и цветов. Солнце клонится к закату, а прохладный воздух касается щек и моих босых ступней. Из леса по левой стороне доносится пение вечерних птиц вперемешку с трещанием сверчков. Лето подходит к концу, а впереди – лишь холодные и дождливые дни, окрашенные золотом опавших листьев. Если все сложится удачно, то это время я уже буду коротать в столице, имея пристанище и теплую пищу. Сейчас же мне надо добраться до ближайшего города прежде, чем стемнеет и на лес опустятся сумерки.

Мой путь лежал в столицу, в которую я изначально не стремилась, но за годы жизни в деревне поняла, что в сельской местности выжить можно только с близким или семьей и что на одинокую девушку смотрят как минимум подозрительно, как максимум – неблагопристойно. Впрочем, в городе ситуация была не лучше, но по крайней мере там я могла найти более-менее постоянную работу и пристанище.

За последние дни мое настроение немного улучшилось, и, шагая по дороге, я уже не плакала. Наверное, выплакала все слезы.

Все-таки терять тех, кто заменил тебе родных, очень больно.

Меня терзала неопределенность: я осталась без гроша в кармане и без надежды на какое-либо будущее, поэтому всячески старалась отвлечься и не думать о том, что произошло. Ни неделю, ни двенадцать лет назад.

Мертвецы мертвы и никак не могут помочь живым. Этот урок я усвоила хорошо.

Тем не менее, как бы ни старалась, я не могла выкинуть случившееся из головы. С утратой я столкнулась уже дважды, и еще раз пережить подобное я бы не сумела, поэтому постепенно начинала верить в то, что надо мной висел какой-то злой рок и что мне уготована печальная судьба вечно быть одинокой. Но это бремя я несу уже давно и стараюсь с ним свыкнуться. Особенно сложно из-за того, что мне не с кем поделиться. Но станет только сложнее, если обо мне узнают правду. То, что ни в коем случае нельзя о себе рассказывать.

У Избранных нашими богами открывается Дар, и таких людей называют Одаренными. Часто этот Дар проявляется в то время суток, которое связано с богом, что их одарил.

Рассвет, Утро, День, Вечер и Закат.

Пять богов и все мужчины.

Люди по-доброму относятся к тому, что ты одарен Пяти. Тебя сразу возводят в ранг святого и начинают всячески почитать, ведь ты сможешь приносить пользу.

Если у тебя Дар Рассвета, ты – эмпат и можешь изменять эмоции и помогать людям выходить из травматических душевных состояний.

Если же тебя одарил бог Утра, то проявляется телепатия. Такие люди очень полезны для внутреннего дворцового круга нашего Императора.

Дар Дня хранит в себе повышенную физическую силу и выносливость, а это несравненное преимущество в быту или на войне.

Вечерний Дар наделяет тебя убеждением. Здесь все ясно без слов.

И Дар Заката – провидение. Самый редкий, но самый нужный Дар, за который многие отдали бы все.

Я бы хотела знать будущее, но вместо этого моя фантазия и интуиция воображали лишь плохие картины.

Если ты оказываешься тем счастливчиком, одаренным Пяти, то тебя ждет всеобщая любовь. Избранные очень редки, поэтому даже в отдаленной глуши их встречают с распростертыми объятиями.

Но не меня.

Ведь моя покровительница Ночь.

Зачастую люди забывают, что и Вечерние, и Рассветные Избранные тоже являются своего рода манипуляторами, и всю свою ненависть отчего-то изливают только на Ночных, встречающихся столь редко, что их можно пересчитать по пальцам одной руки.

То, что скрывает Ночь, не ясно даже мне. Я старалась разобраться в своих способностях, но за эти года выходило из ряда вон плохо. Возможно потому, что я была полностью представлена самой себе, или же просто не горела желанием узнавать все грани своих возможностей. Этот Дар словно злой рок, который спасает и губит меня одновременно. Моя жизнь полна фальши и лжи, но без этой маски я просто не выживу. А мне так хочется спокойного существования! Но как на зло, судьба насылает мне все новые и новые трудности.

В горле снова встает ком, а мысли уносятся в те времена, когда я практически отпустила прошлое. В тот июнь, когда я, счастливая, живая и с горящими глазами, танцевала на деревенском празднике и водила хороводы. В какой-то момент я даже поверила, что все будет хорошо: Джон снова меня робко поцелует, мы будем гулять по березняку, а потом поженимся и создадим нормальную счастливую семью. Я думала, что смогу стать простой девчушкой, которая выйдет замуж и обретет поддержку мужа.

Сейчас же, выходя на проселочную дорогу, я понимаю одно: я трусиха, которая вечно от чего-то бежит, хоть и не всю свою жизнь, но с частой периодичностью. Мне в голову уже не раз приходила мысль просто остаться в деревне. Да, пришлось бы пережить слухи и сплетни, попроситься жить в чужой дом и придумать причину того, как я спаслась и почему убежала в ночи. Вынести тяжелый период осознания того, что близких больше нет, принять поддержку Николь и попытаться преодолеть несчастье. Но я сбежала, позорно поджав хвост и приняв это за знак свыше. Отправилась дальше, хоть и знала, что эта дорога приведет меня к еще большим проблемам.

Менять уклад жизни всегда сложно. Но адаптироваться к новой реальности куда сложнее.

В любом случае, пути назад уже нет. Нельзя же просто свернуться калачиком и плакать о своей судьбе всю оставшуюся жизнь?

Хотела бы я хоть одним глазком подглядеть, что ждет меня в столице, смогу ли я осесть там. И заглянуть еще в прошлое ради спокойствия… Что-то подсказывает мне, что такой сильный пожар не был случайностью.

Но кто мог сжечь дотла целую семью? Соседи любили меня – за исключением, разве что, старой карги Инги да нашего кота Маркиза. Первая вечно бубнила, что я не на своем месте (что, кстати, было правдой), а второй всячески меня избегал. Но ведь невинная старуха не могла лишь из неприязни поджечь нашу избу?

Нет, не могла.

Возможно, все это и было случайностью, но уж слишком много таких «случайностей» произошло в моей жизни. Найти связующую нить этих событий я не могла – не позволяли скудные знания. Поэтому оставила все как есть и просто решила идти дальше, куда дорога приведет.

Она привела меня в небольшой городок, который мы часто посещали с приемным отцом Эрнестом. Благодаря тому, что мы часто выезжали за пределы нашей деревни на ярмарки, я довольно хорошо знала дорогу до столицы.

Эрнест был любящим отцом и большим добряком. В городе он всегда покупал мне леденец в лавке, чем поднимал мое настроение. Хотя денег у нас водилось не много, леденец являлся традицией. Я до сих пор помнила его приторно-сладкий вкус.

Мелисса всегда бурчала о растрате средств, но я видела, как она совала мужу монетки перед каждым нашим отъездом. Она была довольно строгой матерью, но тоже очень сильно любила меня.

Однажды Мелисса, урожденная северянка и дочь вэльского купца, остановилась вместе с отцом в деревне, где жил Эрнест, и безвозвратно влюбилась. Да так, что разорвала все связи с родней и переехала к жениху. С ее слов, она ни разу не пожалела о своем решении, – тем более вскоре у них родилась замечательная Алекса. Девочка пошла в отца: почти у всех ладорганцев были темные волосы и карие глаза. А вот Мелисса со своими светлыми локонами и серыми глазами выглядела в деревне совсем чужой.

Воспоминания о приемной семье отвлекали меня встающими перед глазами образами родителей. И Алексы, место которой я заняла.

За прошедшие годы вина за содеянное хоть и притупилась, но каждый раз возвращается с удвоенной силой. Эрнест и Мелисса растили чужого ребенка. Любили, кормили, лелеяли… и за это расплатились жизнями.

Но я не могла поступить иначе! Тогда я бездумно сделала все это ради одного: своей безопасности. И теперь у меня на душе было гадко.

Я почти бездумно вхожу в ворота города, ничуть не смущаясь того, что нигде не видно миротворцев. Впрочем, улицы тоже пусты. Мои шаги эхом отдаются от каменных стен, не заглушаемые шумом города. На зданиях реют одинокие серые флаги Империи с изображением медведя – символа правящего дома Раквар.

Когда я понимаю, что что-то не так, становится слишком поздно.

Я не останавливаюсь, но краем глаза замечаю движение. Чувствую, как меня начинают окружать, отрезая возможность побега.

Вот же дура! В уголках моих глаз появляются предательские слезы.

Как же вовремя!

Чьи-то сильные руки хватают меня так быстро, что я не успеваю даже пикнуть. Людей точно двое, но один из них держит меня так, будто не человек вовсе. Я пытаюсь сопротивляться, но все тщетно – меня волокут к повозке с железной клеткой. С нее сдергивают огромный кусок брезента, и, к своему ужасу, я вижу в клетке людей в кандалах и с кляпами во ртах.

Работорговцы!

Я вспоминаю, что мне еще не заткнули рот, и пытаюсь закричать, чтобы воззвать о помощи, но мой крик обрывается, так не успев сорваться с губ. Меня бьют в живот, и из горла вырывается один лишь стон. Потом мне в рот засовывают кляп, фиксируют на затылке железной застежкой, а на руки вешают кандалы. Раскрывая дверцу клетки, меня швыряют внутрь как мешок с зерном, отчего я падаю на пол клетки и больно ударяюсь боком. Дверца закрывается на ключ, брезент возвращается на свое место, и наступает темнота. А на меня устремляются несколько пар сочувствующих глаз. Кто-то помогает мне сесть, хотя со скованными руками сделать это весьма затруднительно.

По моим щекам текут слезы, кляп вызывает тошноту. Наверное, я захожусь беззвучным плачем, потому что неожиданно ощущаю, как меня ласково гладят по спине. Я оборачиваюсь, и, хотя увидеть что-либо в темноте трудно, мне все же удается рассмотреть уже не молодую женщину, чье лицо испещрено морщинами. От ее жеста, полного жалости и сострадания, я чувствую себя еще хуже, и слезы начинают литься сильнее. Надо же было так попасться!

Через час я успокаиваюсь. По крайней мере, мне кажется, что прошел час – из-за брезента невозможно что-то разглядеть.

Другие пленники сидят смирно. Видимо, свыклись уже со своим положением.

Работорговля – главный бич Ладоргана. Беспризорных детей, бездомных, грязных юношей и девушек отлавливают близ деревень и в городах, а иногда могут случайно забрать и из обычной семьи. И тогда человека можно считать без вести пропавшим. Если ты попался, то разговаривать с тобой никто не будет – просто потому, что от кляпа тебя освобождать не собирались, а с ним из горла вырывалось лишь невнятное мычание.

Тут я в полной мере осознаю тот ужас, который почти десять лет назад пережила моя приемная мать. Они думали, что Алексу забрали работорговцы, что она покинула их навсегда. В какой-то мере все так и было. И сейчас я, вероятно, расплачиваюсь за свой обман.

Никто не желает себе такой участи.

Больше я себе не принадлежу. От меня совершенно не зависит, что со мной сделают дальше. И никакой Дар здесь не поможет.

Повозка начинает двигаться только после того, как отлавливают еще троих и заталкивают в клетку. Становится так тесно, что теперь мне трудно дышать. Но кого это волнует? Работорговцы уже с улюлюканьем везут нас на встречу с худшим кошмаром наших жизней.

Мы останавливаемся всего один раз, поэтому на следующий день прибываем в место назначения. Когда нас начинают выводить из клетки, я понимаю, насколько затекло мое тело и занемели суставы. Каждый шаг дается с большим трудом, едва ли не становясь пыткой, а отвыкшие от света глаза слезятся. Я уже готова свалиться от бессилия, ведь за последние сутки ничего не ела и не пила, как вдруг меня дергают за цепь кандалов. Только это и спасает от встречи лицом с твердой землей.

Мыслей в голове нет – одна лишь пустота.

Слабость и смирение.

Пусть делают, что хотят. Все равно я сейчас не живее куклы.

Кляп из моего рта исчезает, но это мало что решает – сил на крик больше не осталось. Потом меня практически волоком дотаскивают до какого-то сарая и бросают на сено. Зрение постепенно возвращается, и я мельком осматриваю окружающую меня местность: пару заброшенных сараев, лес, дорога – вот и все, что мне удается разглядеть.

Рядом со мной приземляется какой-то мальчишка, совсем тощий и рыжий. Рекиец. Редкий товар. По слухам, рабы не из Ладоргана ценятся значительно выше.

Нам швыряют бурдюк с водой, и мальчишка хватает его. Напившись, он внезапно подносит сосуд к моим потрескавшимся губам. Я с жадностью делаю глоток за глотком, захлебываясь водой. Бурдюк вдруг исчезает, зато мое сознание немного проясняется.

Нас снова поднимают на ноги и заталкивают в один из сараев, не давая опомниться. Внутри приятно пахнет сеном.

Кандалы сковывают пленников единой цепью, которую работорговцы вешают на высокий, доходящий до крыши железный столб. Затем они бросают несколько буханок хлеба и уходят, запирая нас на засов снаружи. Мы сразу же набрасываемся на еду, и мне достается довольно приличный кусок. Желудок урчит, радуясь пище, вот только я переживаю, как бы меня не стошнило. Поэтому я стараюсь есть осторожно, попутно размышляя над нашим положением. Возможен ли побег?

Через какое-то время я нахожу ответ на свой вопрос: невозможен. Столб даже не покачнуть, а каким-то другим образом снять цепь не получится. Зато у меня получается рассмотреть пленников, пока лучи солнца все еще пробиваются через щели в стенах сарая.

Кроме меня, работорговцы схватили еще семь человек разных возрастов. Я узнаю старуху, которая успокаивающе гладила меня по спине. Она улыбается мне, и я неуверенно киваю ей в ответ. Мальчишка-рекиец помогает ей сесть на сено. Рядом уже растянулась девушка с золотистой кожей, лохматыми волосами, но с чистым и красивым лицом. Я также замечаю мужчину средних лет, который держится от нас подальше. От него воняет мочой. Еще двое пленных – мальчик с девочкой чуть младше меня. Наверное, брат и сестра. У них обоих светлые волосы, которые сразу напоминают мне о Мелиссе.

Последний пленник – худой смуглый парень, коршуном смотрящий на меня, отчего становится не по себе.

Вскоре усталость дает о себе знать, и я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне снится, как я снова несусь в лес в тот злосчастный день, а когда возвращаюсь, то меня обвиняют в поджоге, заковывают в цепи и ведут на пустырь, чтобы свершить правосудие. Я встречаюсь с хмурым взглядом Джона, замечаю в толпе Николь, которая смотрит на меня с укором. Я хочу крикнуть во весь голос, что не виновата, но в этот момент все исчезает. Появляется огонь, и я вижу, как Мелисса и Эрнест тянут ко мне свои горящие руки…

Я просыпаюсь с криком, который скорее похож на хрип.

Мне уже давно не снились кошмары, а теперь их, похоже, стало на один больше.

Из-за моего крика просыпаются некоторые пленники. Они непонимающе смотрят на меня сонными глазами.

– Простите, – виновато бормочу я и не узнаю собственного голоса. Он прозвучал так хрипло и чуждо, что я начинаю волноваться, не сменила ли я случайно свою внешность.

К сожалению, я практически не умею контролировать свой Дар. Единственное, что в моих силах – делать движения полностью бесшумными. А чтобы изменить внешность, мне хватало здорово испугаться.

В первый год жизни в приемной семье я часто после пробуждения бросалась к зеркалу, чтобы удостовериться в том, что внешность не поменялась. Позже я поняла, что вернуть свое лицо будет практически невозможно, и поэтому просто убрала воспоминания о своей истинной внешности в дальний уголок сознания и больше их не трогала.

Сейчас мне вновь остро хочется увидеть свое отражение.

Не успеваю я бездумно вскочить на ноги, как старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:

– Бедняжка. Вчера так долго плакала.

Ее слова меня немного отрезвляют. Значит, все в порядке. Она меня узнала!

– Ага, все мы тут бедняжки! – ворчит дурно пахнущий мужчина. – Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, уже терять нечего, а вот остальным сочувствую. – Говорит он с явным вэльским говором, а из его рта несет прокисшим молоком.

Я морщусь и отворачиваюсь от него, свернувшись в клубок. Старуха тоже замолкает и ворочается на сене. Почти до самого утра я лежу, уставившись вперед, и лишь на пару часов проваливаюсь в дрему.

Когда приходят похитители, в этот раз мне ничего не мешает их рассмотреть. Это трое крепких мужчин, одинаково коротко подстриженных и мускулистых. «Наемники», – проносится в голове, когда меня и других пленников начинают выводить из сарая, предварительно отстегнув цепь от столба. С «товаром» они не церемонятся – тащат почти что волоком, хоть я и стараюсь шагать сама, тем более что за ночь мне удалось немного отдохнуть. Работорговцы снова заталкивают нас в клетку, вот только в этот раз поездка длится недолго.

Мы подъезжаем к какому-то особняку на отшибе леса, где нас выстраивают в линию, добавляя к пленникам, которых схватили другие работорговцы. Солнце жарит нестерпимо, и мой лоб покрывается испариной, пока я стою в неопределенности, ожидая своей участи.

Вскоре мы слышим стук копыт и видим, как к нам подъезжает богатая карета, запряженная четверкой вороных коней. Из дверцы выскальзывает мужчина, очень суровый на вид. У него выправка военного, но он одет в обычные штаны и рубашку.

Она направляется к нам, на ходу отдавая приказы:

– Тех, кого отберу, в отдельную клетку и отправить за каретой. Остальных, менее пригодных, на скотобойню. Графиня в этот раз дала заказ только на смазливых.

– Да, командир.

Слово «скотобойня» эхом отдается у меня в голове.

Что же, получается, мои выводы были неверны? Они дали нам еду и воду, а это означало, что мы нужны им живыми. Теперь же в этот план внесено изменение: живыми нужны лишь некоторые из нас.

Пока командир медленно осматривает лицо и тело каждого пленника, отбирая понравившихся, я шумно дышу через рот. В моей голове мечется мысль, что будет, если я окажусь недостаточно хорошей и меня отправят на скотобойню? Я пытаюсь сосредоточиться и хоть как-то улучшить свой внешний вид, но в панике осознаю, что мой Дар ослаб и сейчас не в силах мне помочь.

Я начинаю переживать еще сильнее и стараюсь хоть за что-то ухватиться – выудить из памяти свои детские черты лица. Но тут до меня доходит, насколько все это глупо. Я ведь больше не ребенок.

В голове вспыхивают лица моих биологических родителей, и когда видения рассеиваются, передо мной возникает лицо командира. Он задирает мой подбородок и внимательно вглядывается в лицо. Непростительно долго.

Только не на скотобойню! Только не туда!

– Эту забираю, – наконец выдает он, и я с облегчением выдыхаю. Увидев, что я обрадовалась его словам, он тише добавляет: – Не радуйся, девочка. Тебе только предстоит узнать, что было бы для тебя хуже.

Я содрогаюсь.

Всю дальнейшую дорогу прокручиваю в голове его слова и размышляю о том, что ждет меня впереди. Я отметаю самые радужные варианты и понимаю всю тяжесть своего положения.

Когда меня и нескольких других пленников привозят в полупустой клетке в богатую усадьбу, я практически ничего не соображаю от тревоги. Меня моют, расчесывают волосы, а потом отводят на осмотр к лекарю. Кормят хорошо, почти до боли в животе. Дают удобную комнату без окон на троих девушек. Учат благовоспитанному поведению и показывают, как правильно есть с вилкой и ножом.

В последующие дни мне становится понятно, для чего все это: нас приводят в порядок, чтобы продать подороже. Окончательно отобрав все, что раньше принадлежало только нам.