Всю следующую неделю Антонина доказывала себе, что, если они договорились, чтобы он при во зил молоко, – это ещё ничего не значит. Здравый смысл подсказывал, что между ею и этим деревенским красавцем не может быть ничего общего. Но всякий раз, когда она была готова согласиться с доводами рассудка, вдруг совсем некстати вспоминалась улыбка Ильи, его взгляд, лёгкость, с какой они перешли на «ты». И, невольно повторяя ошибки женщин многих поколений, она по малейшим чёрточкам и интонациям придумывала своего героя.

Антонина решила встретить Илью сдержанно. Накануне она сходила в парикмахерскую. Правда, её стрижка была запланирована на следующую неделю, но почему бы не подстричься перед выходными? Она долго не могла решить, как одеться, чтобы не показалось, будто она вырядилась нарочно. Шли часы, и сдержанность покидала её, просеиваясь сквозь сито ожидания и волнения. Она поймала себя на том, что прислушивается к каждому шороху на дороге и вздрагивает, заслышав возле калитки шаги.

Он не появился.

По пути на электричку, трясясь в рейсовом автобусе, Антонина испытывала жгучий стыд за свои неуместные фантазии, как будто совершила что-то непристойное. Неужели она всерьёз возомнила, что у неё будет роман? И с кем?

Прошедшие выходные надо просто вычеркнуть и забыть. На перроне стояла холодная и собранная деловая женщина. Издалека донёсся гудок электрички. Ожидающие засуетились. Антонина подошла поближе к краю платформы. Вдруг кто-то тронул её за локоть.

– Ух, думал, не успею!

Перед ней, широко улыбаясь, стоял Илья и протягивал банку молока.

– Откуда вы… ты… – от неожиданности она не знала, что сказать.

– Я раньше заехать не мог, а твоя матушка сказала, что ты уже уехала, вот я и гнал прямо с дачи.

Подошла электричка – люди ринулись на посадку. Возле каждой двери образовалась куча-мала.

– Я не сяду, – раздосадованно сказала Антонина, не зная, радоваться или огорчаться.

– Не волнуйся. Сейчас устроим, – пообещал Илья, крепко обхватил её и, врезавшись в толпу, стал протискиваться к входу в вагон.

Антонина чувствовала его руки, сильные руки мужчины, который ведёт тебя и решает твои проблемы. Когда Илья посадил её в поезд и, оттеснённый толпой, отошёл в сторону, она ощутила лёгкое разочарование, что их встреча была такой мимолётной.

Электричка тронулась.

– В субботу приезжай, – крикнул он на прощание.

Ноги у Антонины ослабли и сделались ватными. Чтобы не упасть, она прислонилась к стенке. Она стояла в прокуренном тамбуре и прижимала к груди банку парного молока.

 
Я засыпаю и вижу чудо.
Ты стоишь рядом и держишь меня за руку;
В твоих глазах весна.
Я просыпаюсь и вижу чудо.
Ты стоишь рядом.
А может, мне снится пробуждение?
 

* * *

Антонина всегда выглядела моложе своих лет и, когда подружки начали встречаться с мальчиками, была ещё не сформировавшимся, угловатым подростком. Всё её время занимала учёба. Она была лучшей ученицей, лучшей студенткой и аспиранткой, откладывая личную жизнь на потом, когда получит образование и у неё появится больше свободного времени. А после она осознала, что время безвозвратно упущено. Пока она защищала кандидатскую, подруги вышли замуж и обзавелись детьми. Теперь у них были другие заботы и интересы. Они всё реже виделись, ограничиваясь телефонными звонками.

Романтическая любовь, которую девушки переживают в юности, шквалом обрушилась на Антонину с опозданием на десять лет.

Встреча с Ильёй казалась невероятной, как всегда кажется невероятной первая любовь.

Горячка встреч сменялась агонией расставаний. Безумие прикосновений, объятий, поцелуев чередовалось с пыткой ожидания мгновений счастья. Здравый смысл и трезвый расчёт были скомканы и отброшены прочь, как ненужная ветошь.

… Жаркий шёпот в полутёмном коридоре:

– Подожди, не здесь. А вдруг нас услышат?

– Ну и пусть. Кому какое дело?

– А если кто-нибудь выйдет? Ты с ума сошёл.

– А кто меня свёл с ума?..

… Солнце просеивается сквозь листву берёз. Кроны мерно покачиваются, и кажется, что деревья движутся в медлительном хороводе.

Губы пахнут малиной. С жалобным треском ломаются ветки.

– Сумасшедший. Тут же крапива.

– Плевать. Ты мне нужна прямо сейчас…

… Терпко пахнет свежее сено. От него идёт тепло, и оно колется сквозь тонкий ситец сарафана.

– Ой, вон корова идёт.

– Чего ты испугалась, дурёха? Она сюда не залезет.

– Я боюсь коров.

– Со мной ничего не бойся.

Его рука скользит под сарафаном по её бедру. Сено мягко пружинит и шуршит.

* * *

– Знаешь, Тонечка, дело твоё, но мне кажется, что Илья тебе не пара, – осторожно начала разговор Евдокия Степановна.

Антонина напряглась, как натянутая струна, вот-вот готовая лопнуть. Она ожидала этого разговора. По подчёркнуто холодной вежливости, с которой Евдокия Степановна обращалась к Илье, Антонина поняла, что мать не одобряет их отношений.

– Конечно, он простой тракторист и не имеет университетского диплома, – с сарказмом сказала Антонина.

– Диплом тут ни при чём, – поджав губы, возразила Евдокия Степановна.

– Именно поэтому ты при нём сервируешь стол, как в учебнике по этикету, с тремя вилками. Думаешь, я не понимаю, что ты хочешь унизить его, показать, что он лезет не в свой круг? В этом, по-твоему, интеллигентность? – разозлилась Антонина.

– Девочка, неужели ты не видишь, что он просто красивый самец? Вам с ним даже говорить не о чем. Его интересует только плотское.

Антонина взорвалась. Сколько ещё она могла быть послушной девочкой? И к чему эти фальшивые разговоры про устройство личной жизни? Стоило ей полюбить, как тут же нашлась тысяча причин, почему её избранник пришёлся не ко двору. Она зло сощурилась и, чеканя каждое слово, произнесла:

– Я горжусь тем, что нашёлся мужчина, которого я интересую, как женщина.

Хлопнув дверью, она выбежала во двор.

* * *

– Что это ты, Илька, задумал? Тебе что, наших девок мало? Кажен день к дачникам шлындаешь! Чем уж она тебя приворожила? – ворчала мать Ильи, шинкуя капусту.

– Она, мать, кандидат наук. Это звучит гордо. Ты по своей деревенской серости хоть слова такие знаешь? – улыбнулся Илья.

Он любил раззадорить мать, нарочно подшучивая над ней.

– Да хоть раскандидат. На кой тут в деревне её книжки? Коровам нотации читать? Тебе уж давно пора жениться и остепениться, а не шашни заводить.

– Так вот я и женюсь. Нарожаем тебе академиков, – Илья озорно подмигнул.

– Я те женюсь! Всё у тебя хиханьки да хаханьки. Жену надо с умом выбирать, чтоб хозяйка была и по дому, и в огороде. Мы и без учёности прожили.

– Сердцу не прикажешь. Может, у меня любовь? – Илья продолжал подначивать мать.

– Я те покажу любовь, паршивец! У тебя кажный месяц новая любовь, а корову матери доить. Уж когда только мне покой будет?! Мне б помощницу на старости лет. Я те дам любовь! – мать стала гонять Илью по кухне, охаживая его полотенцем. Он, по-мальчишески хохоча, увёртывался, пока наконец ему не удалось вынырнуть во двор.

– Да ладно, ма, не серчай. Что ты меня всё ожениваешь? Должен же человек перед женитьбой нагуляться, а то потом и вспомнить будет нечего, – крикнул он из-за двери, смахивая выступившие от смеха слёзы.

Леса одевались в пёстрый осенний наряд. Антонина с ужасом ждала наступления холодов. Илья не заговаривал о зиме, как будто не задумывался о том, что их частым встречам придёт конец.

– Скоро надо будет забивать дом на зиму, – исподволь начала Антонина.

– Я помогу, – пообещал Илья. – Двум бабам без мужика в семье трудно.

Она ожидала, что он скажет что-то ещё, но он промолчал, и Антонина постеснялась продолжать разговор. Чем больше она думала, тем больше приходила к выводу, что причиной всему её мать. Евдокия Степановна не скрывала своего неодобрения, не удивительно, что Илья не осмеливался сделать предложение.

И вдруг всё решилось само собой. Когда Антонина узнала, что у неё будет ребёнок, она поняла: теперь никто не встанет у них на пути. Они поженятся, и Илья будет принадлежать только ей. Она не могла дождаться, когда он придёт. Стоило Илье переступить порог, как она, не в силах больше носить эту радость в себе, ошеломила его новостью.

Илья молчал. Антонина подумала, что он ничего не понял из её восторженных восклицаний.

– У нас будет ребёнок, – улыбаясь, повторила она.

Илья понял всё, но ему нужно было прийти в себя. Он не любил бурных сцен расставаний, слёз, упрёков и радовался, что с Антониной всё будет иначе. Дачный сезон окончится, и под летним романом будет подведена черта. Кто же думал, что эта баба подложит ему такую свинью?

– Ядрёнать! – в сердцах бросил он.

Антонина ощутила привкус беды.

– Ну и что будешь делать? – как-то отстранённо спросил Илья.

От вопроса пахнуло холодом.

– Что я буду делать? – переспросила она. – А ты не хочешь спросить, что мы будем делать?

– А при чём тут я?

Антонине казалось, что это кошмарный сон. Этот человек не мог быть её Ильёй, честным, открытым, улыбчивым и понимающим.

– То есть как это при чём? Это ведь твой ребёнок, – тихо проговорила Антонина.

– А почём я знаю, что мой? Может, ты за моей спиной его нагуляла, а я теперь крайний.

– Ты думаешь, о чём говоришь? Ты ведь знаешь, что был у меня первым, – её губы задрожали от обиды.

Он не мог поступить с ней так жестоко. Пусть бы он просто отказался жениться, но зачем выливать ушат грязи?

Илья понят, что зашёл слишком далеко, но он не позволит себя захомутать.

– Ну ты не больно сопротивлялась, – ухмыльнулся он. – К тому же я тебе ничего не обещал. Как говорится: встретились и разбежались. Ты – не школьница. Должна была понимать, отчего дети родятся.

 
Слова любви – сосуд,
в котором бурлит пьянящее вино страсти.
Припади к живительному источнику.
Пусть его безумие и сила вольются тебе в кровь.
Как скоро вино испито.
Сосуд опустел.
Неужели бесполезные черепки, устилающие землю, —
это слова любви?
 

Антонина испытала облегчение, когда у неё родилась девочка. Ей казалось, что, если бы у неё родился мальчик, она не сумела бы его полюбить, потому что вся горечь и ненависть к мужчинам перешли бы и на него. Нерастраченную любовь Антонина вложила в крошечное существо, просиживая над кроваткой бессонными ночами и поставив под угрозу блестящую карьеру.

Клюшка подрастала. От отца ей достались густые платиновые волосы с лёгким золотистым отливом и выразительные серые глаза, обрамлённые пушистыми ресницами. Антонина не хотела этого сходства. Когда белокурая Клюшка стала привлекать внимание, в матери поселился страх. Красивой девочке ничего не стоило попасть в грязные лапы охотников позабавиться. Антонина Павловна была уверена, что все мужчины сволочи и развратники. Она молча терзалась беспокойством, а по ночам просыпалась в холодном поту. Её долг был оградить Клавдию от нечистоплотных мыслей и похотливых рук.

Сама не осознавая, что делает, она с раннего возраста внушала дочери, что та страшненькая и старалась сделать её неприметной. Волосы прятались в туго заплетённую косу и зализывались так, чтобы нельзя было заподозрить, как они великолепны. Ещё до школы выяснилось, что у Клавдии небольшое отклонение в зрении, и Антонина надела на дочь очки.

Все в один голос говорили, что в этом нет необходимости, к тому же очки безобразили девочку, но Антонина настояла на своём. «Здоровье – прежде красоты», – безапелляционно заявила она. Она даже себе не признавалась, что лукавит. Её мучили красивые, серые глаза, которые она когда-то видела на другом лице.

«Придёт время, и девочка сама во всём разберётся. Главное – чтобы какой-нибудь подонок не испортил ей жизнь», – говорила себе Антонина Павловна. Она не подозревала, до какой степени исковеркала психику дочери своими стараниями.

К тому времени, как Клавдия выросла, она знала, что должна держаться от мальчишек подальше, потому что любовь – не для таких страшилищ, как она. Над ней парни могут только насмехаться. В девятнадцать лет девушка смирилась с мыслью, что её ждёт участь старой девы.