– Не может быть, – девушка округлила глаза. – А с виду такой… порядочный. Он красивый. Благородный.

– Смотри-ка, уж не влюбилась ли ты? – хохотнула Таня, но как-то нервно. – Слушай, а ты точно раба? – спросила она и потянулась к руке девушки.

Знак рожденного в рабстве никуда не пропал, тот же квадрат с цифрой в треугольнике.

– Не знаю, может, ты рождена от хозяина, и он тебя обучал? А потом ты ему надоела, или как-то сильно провинилась, и он тебя нам продал? – предположила брюнетка.

– Не знаю, – в очередной раз пожала плечами неизвестная. – Может, и так, и меня везли к вам, только я из поезда выпала.

– Как это из поезда? Ты и на поезде ехала? Это откуда же тебя перевозили? – Таня не на шутку взволновалась, и снова потянулась к руке с татуировкой.

– Я очнулась рядом с железнодорожным полотном. Я сначала подумала, что разгружала уголь, – улыбнулась девушка.

– Уголь? Почему?

– Не знаю, я была в фуфайке. И у меня все болело, и рядом проносились поезда.

– Да, ты загадочная, – проговорила Таня. – Только, если мы не будем работать, нас просто прибьют, и твоя загадочность тебя не спасет. А может… как раз она и спасет… – проговорила она задумчиво.

Вечером они легли рядом на одну кровать. Смотрели на звезды, обнявшись, словно согревая друг друга душевным теплом.

– Знаешь, – обратилась Таня к подруге. – Ты завтра утром испачкай лицо землей.

– Зачем это?

– Это мой тебе дружеский совет. Не хочу потерять подругу, – мрачно сообщила Таня. – Просто сделай, как я сказала, и тогда, возможно, взгляд Генриха тебя не убьет, как других.

Совершенно неосознанно эта черноволосая девчонка почувствовала в своей новой подруге что-то такое, что притягивает к ней мужчин. А если еще они несут в себе зло, как хозяин этих проклятых плантаций, то это странное загадочное существо притянет и его. А так жалко потерять близкую душу, а Таня уже считала ее именно такой, поверив ей и практически влюбившись в ее сосредоточенный серьезный взгляд, задумчивые глаза и поразительно гармоничные черты лица, наполненные каким-то смыслом, одухотворенные и притягательные. Жаль, что вся ее жизнь пройдет на этом поле, и она обречена на долгую жизнь в неволе и мучительную смерть. Но пусть лучше живет так, чем умрет.

Большой абсолютно круглый диск луны, белый, светящийся, словно внутри него включилась лампочка, заглянул в окно напротив кровати двух девушек, тесно прижавшихся друг к другу.

– Морей неведомых далеким пляжем идет луна, жена моя… – услышала Таня тихий голос девушки и пораженная приподнялась на локте.

– Слушай, а это еще откуда?

– Я не знаю.

– Ты ничего не знаешь, ничего не помнишь, а выдаешь такое… Я за один день знакомства с тобой уже устала удивляться.

– Красиво, правда? – улыбнулась девушка, ее глаза в темноте блестели, отражая свет луны.

– Нет, ты не можешь быть рабой, рожденной в рабстве. Ты слишком много знаешь для этого, – рассуждала Таня, снова улегшись на подушку. – Или у тебя все же был покровитель, который тебя всему обучил.

– Слушай, Таня, а ты знаешь, чьи это стихи? – оживилась вдруг девушка.

– Нет, не знаю. Я поэзией никогда не увлекалась.

– А чем ты тогда увлекалась?

– Ну, фэнтэзи любила читать. Знаешь, что это такое?

– Фэнтэзи? – девушка проговорила это слово, будто пробуя на вкус. – Нет, не знаю.

– Знаешь, конечно. Знаешь, но не помнишь. Теперь я в этом уверена, – заключила Таня. – Только вот что, – она снова приподняла голову и обратилась к подруге, – поменьше болтай со всеми, ладно? И никому не смотри в глаза – дольше проживешь.

– Хорошо, спасибо, – кивнула девушка, приобнимая подругу.

– Надо же, какая вежливая, опять «спасибо», – улыбнулась Таня и сладко зевнула.

– Приятных снов, – сказала ей девушка.

– И тебе, – произнесла ошарашенная голубоглазка.

Утро выдалось хмурое. Низкое небо затянули матово-белые облака, и тусклый глаз солнца едва угадывался сквозь их пелену. Какой-то серый свет лился на землю, мягкий ветер обволакивал, неся свежесть с гор. Девушка отчаянно зевала, ей ужасно хотелось спать.

Разбудил ее, как и всех ее соседок по бараку, стук железного прута о рельсу. Очень не хотелось раскрывать глаза, но Таня отчаянно трясла ее за плечи.

– Вставай сейчас же, – шептала она недовольно. – Чего разлеглась? Ты не на курорте. Нет, ну как ты так можешь-то, а? Совсем ведь без меня пропадешь. И как ты только дожила до своих лет с такой любовью поспать!

Девушка распахнула голубые глаза и улыбнулась ей.

– Доброе утро, – сказала она.

– Когда это оно бывает добрым, – ворчала брюнетка, застегивая пуговицы на сарафане. – За восемь лет ни одного такого не было. Разлеглась тут. Кнута отведать хочешь?

– Нет, конечно, не хочу, – девушка резво вскочила с кровати и принялась одеваться, но на лице осталась загадочная улыбка, отзвук ночного сна.

Таня, поспешно заплетая косу, наблюдала за ней.

– Чего улыбаешься-то? Приснилось что ли что хорошее? – поинтересовалась она.

Она уже давно не видела никаких снов. Первый год после того как ее поймали и продали сюда, на плантации, ей каждую ночь снился родной дом и любимый парень из соседнего потока, а потом… все забылось, запылилось. За столько-то лет она успела примириться со своей участью. Человек ко всему привыкает.

– Да, приснилось, и очень хорошее, – девушка потянулась, выгибая спину, и столько было в ней грации, что Таня засмотрелась на нее.

Ее удивили крепкие мышцы на руках и крепкий пресс таинственной незнакомки. Откуда все это? Нет, она не простая рабыня, у нее есть какая-то тайна, о которой она сама, к сожалению, не помнит… если не врет… Хотя, нет, у нее очень честные глаза. Такой человек не может врать и изворачиваться.

– Ну так расскажи, – добровольная покровительница потащила девушку к выходу, где столпились все их соседки и дежурный пересчитывал их, сверяясь со списком. Та на ходу застегивала пуговицы серой застиранной блузки с чужого плеча.

– Это сложно объяснить, – девушка задумалась. – Мне приснилось лицо…

– Ну чего молчишь-то? – толкнула ее в бок товарка после долгих минут молчания. – Скоро на поле уж придем, а ты все в облаках витаешь…

Они поднимались по узкой протоптанной тысячами пар ног тропе на вершину склона тонкой вереницей.

– Если бы я умела рисовать, я бы его нарисовала для тебя, – сказала девушка.

– А ты не умеешь рисовать? – Таня тихо рассмеялась, чтобы не привлекать к себе внимания. – Мне казалось, что ты умеешь все.

– Понимаешь, это такое лицо… очень красивое. Такое гордое, правильное, такие глубокие глаза… кажется, серые, но это было видно не четко. Длинные волосы. Такие красивые, их еще ветер развевал.

– Так это женское лицо, раз волосы длинные.

– Нет мужское. Очень сильный мужчина.

– Как ты это поняла? Если только одно лицо видела.

– Я не могу объяснить, но это очень удивительный человек, в его посадке головы, во взгляде, во всех чертах просматривается такая сила, гордая и неукротимая, что дух захватывает, и глаз не оторвать.

– Ну ты даешь! – только и произнесла удивленная Татьяна. – Это надо же так описать. И надо же такое увидеть! Тебе это приснилось? Ты его раньше видела?

– Не знаю, – был ответ, как всегда лаконичный и конкретный.

– А что-нибудь еще видела? – Тане было интересно. Она словно читала интересную книгу, слушая эту незнакомую девушку. В ее жизни так давно не было ничего красивого.

– Кажется… не помню… как будто… ощущение такое, будто это осень.

– Почему осень? Опять осень?

– Да, может быть, поэтому и приснилось так, потому что накануне я об этом долго думала, словно пытаясь что-то вспомнить…

– Если ты помнишь осень, значит ты не вечно жила на юге. Где же ты была? Кто же ты?

– Там много желтого, багряного, золотого… и голуби. Я как бы и не видела их, а слышала их воркование. Ну знаешь, как они переговариваются между собой?

Таня только кивнула, раскрыв рот.

– И шуршание листьев слышала. И легкий шум ветра. Будто одежда на ветру трепещет. И волосы у него развевались. Красиво. И лицо красивое, и ощущения красивые. Замечательный сон. Как жаль, что короткий, – девушка вздохнула.

– Пойдем, подойдем к дежурному, может, он скажет, как тебя называют, – Таня потащила подругу за собой к мужчине, который шел впереди толпы, недавно всех пересчитавший в долине.

Девушки и женщины уже расходились по полю, занимая свои грядки, закрепленные за ними. Им предстоял длинный день, нудная изнурительная работа и тоскливое ожидание вечера, когда все закончится и можно будет забыться коротким тревожным сном.

А Татьяне так хотелось увидеть это красивое лицо. И вспомнить осень. Она так ее не ценила. Все время было некогда остановиться и рассмотреть мир вокруг себя. Стоило все это потерять, чтобы сейчас, находясь на другом конце страны, без прав и без будущего, слушать о красоте мира от девушки, рожденной в рабстве.

Дежурный хмуро смотрел на приближающихся к нему девушек.

– Чего надо? – грубо спросил он.

– Махмуд, – обратилась к нему Татьяна. – Скажи, у этой девушки есть какое-нибудь имя? – и она указала на молчавшую блондинку.

Махмуд прошелся тяжелым взглядом по лицу девушки, сплюнул в сторону и вновь уставился на Татьяну.

– А тебе какое дело?

– Ну, надо же ей знать, как ее зовут. И мне надо к ней как-то обращаться.

Он протянул руку, в которой был зажат кнут, и его концом поднял лицо девушки за подбородок. Та невольно поморщилась и отодвинула голову, отталкивая кнут. Мужчина неприятно оскалился.

– Строптивая, – процедил он. – Быть тебе битой. Уж Генрих позаботится.

– Так как на счет имени? – напомнила о себе Татьяна, с беспокойством глядя на мужчину. Чего это он так себя ведет? Ох, не стоило к нему подводить эту странную мечтательницу и лишний раз привлекать к ней внимание.

– Никак. У меня она стоит под номером семь, – бросил Махмуд, и замахнулся. – А ну пошли работать, твари.

Таня почла за лучшее тут же исчезнуть с его глаз долой.

– Семь, как же, – бурчала она, не выпуская руку девушки. – Звать тебя, что ли, Семеркой?

Спину нещадно ломило, сказывалась вчерашняя нагрузка. Не будучи привычной к долгому сидению на корточках, девушка страдала, не смея подняться, чтобы прогнуться в пояснице и хоть немного ослабить боль. Танины предупреждения о скором и быстром наказании возымели свое действие, и девушка предпочла встать на колени, чем немного облегчила свое положение. Правда, часа через три в такой позе колени были содраны в кровь.

Она видела, как несколько человек получили свою порцию наказания, слышала свист кнута, грубую ругань смотрителей, и скрипела зубами, не понимая, зачем это делать. Вряд ли на этом поле есть хоть кто-то, кто намеренно замедлял работу. Она видела слезы, стертые украдкой грязными ладонями, гримасу боли и слышала невольные вскрики. Боже, зачем же так?

Ближе к полудню на поле снова появился хозяин плантаций. Одетый во все белое, он шел так, словно гарцевал на ретивом скакуне, лицо его светилось каким-то внутренним светом, и девушка, заметив его издалека, засмотрелась на высокого рослого человека, уверенного и такого красивого. Конечно, его нельзя сравнивать с тем мужчиной из ее сна, но все же, по-своему, он тоже красив, также горд, разве что… в его лице есть что-то неуловимо опасное. Теперь она это чувствовала.

– Видишь его? – спросила тихо Таня, из-под ресниц наблюдая за ним. – У, гад, чтоб он сдох! – проговорила она с таким чувством, что ее соседка по грядке замерла, в удивлении уставившись на нее.

– Опусти голову, – проговорила тихо Таня. – Не забывай: он появляется – ты исчезаешь.

И словно в подтверждение сказанных слов об опасности данного человека, девушка стала свидетелем ужасной сцены.

Генрих подошел к одному из дежурных, приведших группу женщин из соседнего барака, и что-то зашептал ему на ухо, указывая пальцем вытянутой руки в сторону какой-то склоненной фигуры, одной из его подопечных. Дежурный с хищным блеском в глазах посмотрел в том направлении, и девушка, которая привлекла их внимание, сжалась, побледнев и замерев на месте. Дежурный дал знак своим помощникам, и те направились к девушке, которую указал им хозяин. Как только ее подняли под руки, грубо, рывком, она запричитала, заголосила, о чем-то умоляя их, пока ее тащили через все грядки в сторону хозяйского дома. Но ее просьбы были тщетны. Никто не собирался ей помогать, никто не мог отменить приказ хозяина.

Он хозяин плантации, он хозяин всех этих женщин. Он заплатил за их жизни деньги, они в его воле, в его руках, в его власти.

За большим домом, скорее даже, усадьбой, располагались конюшни, сараи и, как подозревали многие, шепотом передавая эту информацию друг другу вечерами в своих бараках, подвал для пыток в одном из служебных помещений хозблока.

Генрих с отстраненной улыбкой наблюдал за этой драмой, словно любовался забавной игрой ребятишек. Как только он повернул голову в сторону поля, все, как по команде, вновь склонили головы к земле.

Семерка молча наблюдала всю эту сцену, без единого выражения на лице, и лишь широко распахнутые глаза выдавали ее волнение. Неожиданно для Тани она зачерпнула рукой горсть земли, и стала водить ею по своему лицу, вымазывая себя с остервенением, говорившем об истинных ее чувствах. Обе не заметили, что Генрих орлиным взором наблюдал этот всплеск эмоций, и ироничная улыбка расползалась по его жестокому лицу. Что-то напевая себе под нос, нисколько не страдая от отсутствия солнечного света, он направился вслед за девушкой, крики которой доносились издалека словно писк странной птицы.