ГЛАВА 2

Ее вели мимо странных одноэтажных строений, напоминающих хижины. Хижины? Хм, хижина дядюшки Тома. Плантации. Плантации? Девушка округлила глаза: время от времени ей попадались люди, бедно одетые, с повязанными на головах платками или тюрбанами, так как солнце пекло нещадно, несмотря на то, что местами лежал снег. На лицах печать уныния, замкнутость, отстраненность. Сломленные души. Это откуда? Почему? Кто сломал? Зачем? Она крутила головой во все стороны, пока не получила затрещину.

– Чего лыпаешь? Иди, давай, да под ноги смотри, и так тебя все заждались, – грубый окрик охранника вернул ее к действительности.

На все ее вопросы никто не хотел отвечать, и пока ее отвязывали в кузове машины, хранили молчание. Подтолкнули в спину, чтобы спрыгнула на землю, ткнули в бок, чтобы шла по тропе. Она ничего не понимала. Ей было нужно домой. Так это и есть ее дом?

– Мы идем домой? – спросила она, попытавшись оглянуться на двух своих провожатых, но тут же получила очередной тычок, принудивший ее опять отвернуться.

– Домой, домой, тебе тут будут рады.

Девушка улыбнулась. Наконец-то.

Мужчина сидел в плетеном кресле, курил сигару и читал стихи. Вернее, держал в руках томик стихов Бальмонта, но не видел ни строчки. Легкий ветер трепал его волосы, то закидывая ему челку на глаза, то отбрасывая ее назад. Мужчина не обращал на это внимания. Уже несколько минут он наблюдал за девушкой, идущей к нему с таким спокойствием, словно на встречу с долгожданной судьбой, всегда относившейся к ней благосклонно. Одухотворенность, вот как можно назвать выражение ее лица.

Мужчина всегда искал это в женщинах, но ему редко везло. Мучить пустых и никчемных телок было скучно, неинтересно, а вот таких, в глазах которых горит особенный свет, искрится ум, отражается внутренний мир, он обожал. Только такой случай выпадал нечасто. Сломать сильную личность, поработить многогранную душу, подавить несгибаемую волю, найти предел их мужества, насладиться их падением, подойти к границе их морального и физического терпения…. О, вот истинное наслаждение, вот ради чего стоит жить.

Генрих ждал. Он во все глаза смотрел на девушку, которая должна подарить ему минуты истинного счастья. А может, и часы, смотря, на сколько ее хватит. О, он как истинный гурман, растянет удовольствие на долгие недели. Он постарается.

– Генрих, товар прибыл, – сообщили охранники, приблизившись к крыльцу красивого домика.

– Отлично, отлично, – мужчина обнажил крепкие белые зубы в искренней улыбке. О, эти зубы умеют рвать нежную женскую плоть. Их уже сводит в предвкушении. – Определите ее в сектор «Б», пускай с месяц в поле поработает, пообвыкнет, осмотрится, а там, возможно, я определю ее в дом.

Охранники снова толкнули девушку в спину, она нервно заозиралась, удивилась, что в дом ее не пустили. Разве она шла не сюда?

– Да, и вот еще что, – остановил Генрих ретивых провожатых, – покормите ее с дороги, устала, наверное, – и он долго смотрел ей в след, пока озадаченные мужчины вели девушку на кухню.

На их памяти еще ни разу не было такого, чтобы доставленный товар кормили, прежде чем отправить на поля.

* * *

– Ты слишком долго копаешься, – услышала она шепот за спиной.

Обернулась. На нее с опаской смотрела черноволосая девушка с голубыми глазами. Все остальные трудились, не поднимая головы, а она с интересом ее рассматривала своим цепким взглядом.

– Медленно, говорю, все делаешь, – улыбнулась голубоглазка.

– Но надо же тщательно пропалывать.

– Ага, а потом тебя тщательно накажут за низкие показатели, – скривилась брюнетка.

– А что же делать? – удивилась девушка.

– Порасторопнее надо быть, порасторопнее. Руками шевели и поменьше думай, – проворчала та. – Кстати, о чем ты все время думаешь? У тебя такой отстраненный вид.

– Не знаю, – пожала плечами, продолжая прореживать растения, девушка. – Я мало что помню. Вот пытаюсь вспомнить… осень.

– Осень? – брюнетка опять скривилась. – А чего ее вспоминать? Слякоть, дождь, холод, брр, – она поежилась, будто оказалась на пронзительном ветру в хмурый пасмурный день. Хорошо, что здесь тепло и светит солнце. И этот свежий ветер с гор. Это порой может примирить с той участью, которая постигла смешливую от природы и неугомонную девушку.

Хмурый пасмурный день… Листья, много листьев. Низкое небо, затянутое облаками, мелкий-мелкий дождь, почти изморось, и… счастье. Что такое счастье? Вот это томление, которое теснит сейчас грудь, когда хочется петь и плакать? А почему этого хочется? Осень – это что-то хорошее. Это что-то… приятное. Что?

– Слушай, ну ты даешь, – брюнетка хохотнула, дернув ее за рукав. – Опять задумалась? Мечтательница. Ты это дело брось, здесь это не приветствуется, – тут же с мрачным видом посоветовала она.

– А почему? Это… плохо?

– Для тебя – да. Будешь хуже работать – запорют. Здесь хоть умри, а свою норму сделай. Иначе – не жить, – и она провела ребром ладони по своему горлу.

– Как это? – удивилась девушка.

– Ну что ты глазами хлопаешь! И это, что ли забыла? – недоверчиво покосилась на нее голубоглазка.

– А что, должна помнить?

– А как же. Ты знак свой видишь? – она взяла девушку за тонкую кисть, поднесла к ее глазам. Квадрат в треугольнике с цифрами внутри. – Помнишь, что это означает? Что это такое?

– Нет, не помню. Я… не знаю… А что это означает? Скажи мне, пожалуйста. В голове полный сумбур.

– Сумбур? Ну надо же, как ты выражаешься, – голубоглазая девчонка недоверчиво взглянула на нее.

– Да, я ничего не помню.

– «Не помню», – передразнила брюнетка и недоверчиво на нее посмотрела. – Это знак раба.

– Я раб? А ты?

– И я, – вздохнула брюнетка.

– Но у тебя он другой, – девушка взглянула на треугольник, навсегда впитавшийся черными чернилами в кожу красивой брюнетки.

– Ясное дело, я из свободных, – почти гордо заявила черноволосая девушка, и добавила с грустью: – Была…

– А что это значит? А я из каких?

– Ну ты чего, совсем ничего не помнишь? Здорово же тебя приложили. За побег, что ли, или за воровство? Или хозяину отказала?

Девушка неуверенно улыбнулась и лишь пожала плечами.

– Короче, я из свободных. А ты – раба от рабы.

– А это плохо?

– Да как сказать, – брюнетка вдруг спохватилась и тоже принялась работать. Руки резво выдергивали траву, сказывался опыт в этом деле. – Я сюда попала из своей нормальной жизни. Восемь лет назад. Поэтому у меня знак отличия – просто треугольник с личным номером. А ты уже родилась здесь, от рабы, которая, может, была свободной когда-то, а может, и нет.

– А это как?

– Нет, ну ты как малый ребенок, – притворно возмутилась рассказчица. – Впрочем, ты и есть ребенок. Вы все, рожденные в рабстве, как дети.

– Почему? Мы никогда не будем большими?

– Нет, не в этом смысле, – брюнетка посмотрела на девушку с жалостью. Сердце ее защемило. Такую обидеть – все равно что дитя ударить. А ее вон как, что ничего не помнит. Мозг, наверное, отказывается вернуться в кошмарную реальность.

Голубоглазая красавица вздохнула.

– Работай давай, чего на меня смотришь. Слушай, дети рабов ничего не знают и ничего не понимают.

– Это как? Совсем-совсем?

– А кто будет их обучать? Кто будет читать им сказки? Их выращивают для работы. Вот. И интеллект им не нужен. Они иногда и говорить-то толком не могут, просто не умеют. Зато работают лучше обычных людей. Просто как роботы.

– Роботы?

– Вот-вот, ты даже не знаешь, что это такое. Они ничего не знают, ничего не понимают, они глупы, – она покосилась на девушку, внимательно и с интересом ее слушающую. – Ну, в общем, они не развиты, вот и все. Просто с самого рождения их не считают за людей. Их готовят только для работы. Они не люди.

– А кто же?

– Никто! Просто никто, понимаешь? – глаза голубоглазой красавицы сверкнули.

– Вот как? Но это же… плохо, – девушка отвлеклась от работы и задумалась вновь. Разве так бывает? И разве так правильно?

– Нет, слушай, ты и здесь долго не протянешь. Тебя опять высекут, и снова все забудешь, даже то, что я тебе рассказала, – заворчала болтушка. – И знает откуда-то, что правильно, что не правильно, – она осекалась и внимательно посмотрела на девушку. – А что правильно?

– Я не знаю, – она пожала плечами.

– Знаешь, откуда-то знаешь, но… не помнишь, – брюнетка смотрела на нее с любопытством. – Но молчок!

– Почему?

– Работать надо! – воскликнула брюнетка. – Ладно, потом поговорим, – буркнула она и замолчала.

В столовую они отправились вместе. Черноволоска взяла ее под руку и доверительно зашептала ей на ухо.

– Главное, ни на кого не смотри, а то…

– Почему?

– Да потому! Посмотришь в глаза, и получишь на орехи.

– На орехи?

– Дуреха, изобьют тебя.

– Опять изобьют?

– Опять и снова. Всегда. Здесь бьют всех и постоянно.

– Но… зачем?

– Ой, святая простота! – девчонка даже руками всплеснула от возмущения. – Чтобы боялись, чтобы слушались, чтобы исполняли приказы, понятно?

– Но я и так все исполняю. И слушаться готова, если это разумно, – девушка удивленно смотрела на свою приобретенную подругу.

– Разумно? – глаза брюнетки расширились. – Ты сказала «разумно»? Ну ты даешь! Откуда ты такое-то слово знаешь?

– А ты не знаешь?

– Ну я-то, допустим, много чего знаю, у меня вообще два курса политеха за спиной, а вот тебе откуда такое словечко известно? Хотя, слышала, наверное, от кого-то. Пошли, нам еще очередь занимать.

И она потащила новую приятельницу под навес, где в длинный ряд выстроились мрачные хмурые люди в ожидании своей порции похлебки.

– Как тебя называют? – спохватилась вдруг черноволосая девушка. – Столько времени уже болтаем, а я даже не знаю твоего имени. Я – Таня, а вам обычно имен не дают, но ведь как-то надо вас звать, и придумывают простые, например, Лена, или Ира, или Юля. Или клички дают. Такие, чтобы легко и быстро позвать. У нас одна девочка есть, так ее Муркой зовут, – Таня было усмехнулась, но, тут же согнала улыбку с лица, глянув на девушку. Все равно что смеяться над ней.

– Я не знаю, – девушка удивленно посмотрела на новую подругу, попутно озираясь вокруг.

Они как раз вошли под темный навес, покрывающий довольно большую площадь с земляным полом. Сюда не проникали жаркие лучи солнца, было сумрачно и как-то неуютно. И люди здесь все какие-то… потерянные, несчастливые. И повара у огромной походной кухни неулыбчивые. По очереди мрачно зачерпывают огромными черпаками дымящуюся жижу, равнодушно разливая в подставленные миски. Кругом печать уныния, и только Таня оживлена. А, нет, вон еще несколько девушек шушукаются, и даже улыбаются, но как-то не смело, не уверенно, тайком.

– Я не помню своего имени, – произнесла девушка. – Надо спросить у кого-нибудь. Только у кого? Не подскажешь?

– Ладно, спросишь у старшего смены вечером, когда сдавать работу будешь. Ты же должна быть записана у него, – и Таня внимательно посмотрела на девушку.

Они уже получили свою порцию странного супа сомнительного наполнения, и прошли к одному из столов, грубо сбитых из неструганых досок. Скамьи также не отличались качеством. Все было сделано наспех, неаккуратно и кое-как. Это даже покоробило девушку.

– Спасибо за совет, – она осторожно присела, чтобы не занозиться.

Таня не сводила с нее удивленных глаз. По опыту она знала, что у рабов нет чувства осторожности, почти напрочь отсутствует рефлекс самосохранения. Им его просто отбивают.

– Надо же, «спасибо», – усмехнулась она. – Скажите пожалуйста, рабы какие нынче вежливые пошли. Ну ты точно странная.

– Я не знаю. Я такая, какая есть, – пожала плечами безымянная девушка.

Таня захлопала глазами и даже недоверчиво покачала головой. Вдруг она, глянув куда-то поверх головы безымянной подруги, напряглась и резко наклонилась над тарелкой. Словно неожиданно сильно проголодалась и решила суп просто выпить, не тратя время на долгую работу ложкой.

– Наклонись, живо! – скомандовала она почти грубо. – Не поднимай голову, прямо сейчас, слышишь? – потребовала она, и даже потянула девушку за рукав, при этом больно ущипнув.

– А что такое? Что случилось? – девушка неуверенно подчинилась, но ее одолевало любопытство.

– Сиди и молчи, – почти не шевеля губами, потребовала Таня.

Девушка пригнула голову, как ей и велели, искоса огляделась. Почти все, кто сидели за столами, также опустили головы и ели медленно и тихо, не слышен был даже стук алюминиевых ложек о металлические миски. Мимо навеса, импровизированной столовой в полевых условиях, неспешно прогуливался красивый мужчина, брюнет с аристократическими чертами лица. Он словно кого-то выискивал среди обедающих, но так, не спешно, не срочно, а просто, чтобы по-приятельски кивнуть и поприветствовать.

Девушка узнала его, и улыбнулась Тане.

– Я его знаю, – шепнула она подруге, но та, шикнув, незаметно для других показала кулак и с силой пнула под столом.

– Молчи, дуреха, если жизнь дорога, – прошипела она с таким выражением, что девушка почла за лучшее подчиниться и больше не высовываться.

Оказавшись в поле, принявшись за работу, девушка решила вернуться к интересующему ее вопросу.

– Таня, а почему на этого человека нельзя смотреть? – спросила она.

– Почему нельзя? – глаза девушки были серьезны. – Были, кто смотрел, и были они симпатичными, даже красотками, вот в тебе что-то такое же есть. Так вот, все они мертвы.

– Как это? – удивилась девушка. – У него такое свойство что ли, он взглядом убивает?

Таня изумленно поглядела на нее.

– Слушай, ну у тебя и шутки, подруга… Нет, у него свойство мучить и убивать.