– А я тут при чем? Пусть подчиняются… пока не додумаются, что подчиняться надобно одному лишь императору. В общем, никто никуда не едет, баню истопить сей же минут, а потом мне завтрак. И кофий.

– Вещи уже сложены, – почти взвыл Остерман.

– Прикажи разложить. А приедет Свет… Меньшиков – не принимать ни под каким видом. Сказать: государь делами наиважнейшими занят.

– Слушаюсь, ваше императорское величество. Все исполним. А я…

– А ты сегодня неотлучно при моей персоне будешь. Что забуду – напомнишь, где запнусь – подскажешь. Уразумел?

– Как не уразуметь, – бормотал Остерман, кланяясь и пятясь к дверям. – Сейчас распоряжусь – и тут же обратно, к вашей высокой персоне. Все исполню, не сомневайтесь.

Пётр и не сомневался. Разве что в том, что крутовато взял, с места в карьер. Ну, да у него голова ушиблена, на это многое списать можно.

Через полчаса он уже парился в небольшой баньке, причем прислуживали ему… две абсолютно голые девки, одна другой аппетитнее. То есть – вознамерились прислуживать, но Пётр быстро положил этому непотребству конец. Девок выгнал взашей, а явившемуся на шум Остерману закатил скандал:

– Что ж ты творишь, Андрей Иванович? Куда смотришь? Я еще в подобающие лета не вошел, а ты мне тут срамниц всяких подсовываешь. Зачем?

– Так ведь… ваше императорское… завсегда сами требовали таких вот… попышнее…

– А ты и рад глупостям мальчишеским потакать. Женилка у меня, может, и выросла, только до кондиций нужных я еще не дошел. Или ты уморить меня вздумал до срока?

Остерман бухнулся на колени и непритворно зарыдал:

– Прости, Пётр Алексеевич раба твоего неразумного… Впредь – ни-ни. Только не извольте гневаться.

– Ладно, не изволю. Парнишку какого-никакого пришли, спину потереть. Долго я размываться не намерен. Позавтракаю потом.

– Как прикажешь, государь.

– Вместе с тобой позавтракаю. А потом к делам приступим.

Остерман, окончательно утвердившийся в мысли о том, что ушиб головы императора привел к каким-то коренным переменам в его характере, исчез за дверью. Вскоре Пётр, до скрипа отмытый благообразным отроком в белой рубахе и портах, вышел и направился обратно в опочивальню, где его тут же обрядили в белые чулки и панталоны с бантами над коленками, белые же башмаки с серебряными пряжками и шитый серебром белый камзол.

– Пожалуйте трапезничать, ваше императорское величество, – услужливо пригласил его ливрейный лакей в пудренном парике. – Господин Остерман вас уже дожидают.

Действительно, Остерман сидел в столовой (во всяком случае, Пётр для себя именно так определил помещение) за накрытым на двоих столом. Только тут Пётр понял, насколько он на самом деле проголодался. Запахи над столом вились умопомрачительные.

– Ну, приступим, благословясь, – весело сказал Пётр и соорудил себе здоровенный бутерброд из мягчайшего белого хлеба и разных мясных деликатесов. – Ты давай, ешь, Иваныч, а то на пустой желудок думать трудно.

Проглотив первый – самый вкусный – кусок Пётр поискал взглядом на столе, чем бы эту благодать запить. Но узрел только графин, причем явно не с соком.

– Это что? – строго спросил он у Остермана, который только что слегка расслабился и поэтому чуть не подавился куском сыра. – К чему сей графин, когда я приказал кофию мне подать?

– Так ваше императорское величество завсегда с вином завтракали… – забормотал перепуганный Остерман. – А к кофию особой склонности не высказывали.

– Так вот сегодня высказал. И сахару не забудьте, чтобы не горько было. А вино – вон. Ты разума лишился, Андрей Иванович: малолетку спаивать?

Андрей Иванович стал совершенно зеленого цвета и начал бормотать про то, что, мол, так завсегда было… и Светлейший строго приказал не ограничивать в желаниях, а всячески им потакать… а с него, Остермана, какой спрос – он все больше по учебной части.

«Спаивали, значит, мальчонку, – зло подумал Пётр, барабаня пальцами по столу. – К разврату приохочивали. А к государственным делам готовить – зачем? Тут, похоже, Меньшиков всем рулит, вот с него и начнем. Хватит, поцарствовал со своей любовницей, которую сам же и на трон подпихнул. Думает, что и впредь так же будет. А вот хрен вам всем, господа хорошие. Сам царствовать буду… со временем. Вот получусь, чему надо, и буду. Не глупее же я Елизаветы Петровны, которая двадцать лет Россией правила?»

Кофе принесли много – крепкого и ароматного, и Пётр слегка смягчился. Интересно, сколько времени он в императорах? Похоже, не очень долго, если Меньшиков тут всем командовать пытается.

– Напомни, Андрей Иванович, как давно я державу принял?

Бедный Остерман уже ничему не удивлялся.

– Так ведь… послезавтра будет две недели, государь.

Всего-то?!

– И чем я эти две недели занимался?

– Как – чем? Праздновать изволили ваше восхождение на престол. Вчера вот скачки устроили… после обеда знатного. Ну… и не удержались на лошадке-то.

Праздновал, значит? Все, напраздновался, государь-император всея Руси. Делами нужно заниматься.

– Какие-нибудь бумаги я за это время подписывал?

Остерман замотал головой.

– Не успели, государь. Третий день документ лежит о присвоении Светлейшему князю Меньшикову титула генералиссимуса, ждет вашего решения.

– Это за какие же такие заслуги?

Остерман молчал.

– Сейчас у него звание какое, напомни.

– Генерал-фельдмаршал… Но есть еще трое: князь Михаил Голицын, князь Владимир Долгорукий и князь Иван Трубецкой.

– А Меньшиков, стало быть, хочет выше других подняться? Обойдется. Где, говоришь, документ?

– Так в кабинете вашем, государь.

– Ну, так сей же момент туда и отправимся – с бумагами разбираться. Я, чай, не одна она там лежит.

– Остальные – у Светлейшего, – почти прошептал Остерман.

– Почему?

Ответа не последовало. Зато двери столовой с грохотом распахнулись и явился смутно знакомый Петру мужчина в годах, одетый в роскошный, шитый золотом и драгоценными камнями мундир и со множеством орденов.

«Меньшиков, – догадался Пётр. – Ну, сейчас главное – наглость и упрямство. Иначе он меня в момент вокруг пальца обведет и в своем дворце поселит. Фига ему с маком. Не поеду. Император я или и не император?»

– Ты что же, Петруша, делаешь? – с порога начал Меньшиков. – Мы тебя в моем дворце ждем, за стол не садимся, а ты тут с Остерманом прохлаждаешься. Негоже.

«Ну и хамло. Он что о себе возомнил-то? Я не дедушка покойный, чтобы его в уста сахарные целовать, да все прощать. Впрочем, я читал, что и дед его не раз дубиной своей охаживал. Распустился при покойной государыне, полюбовнице своей давней».

– Ты с кем разговариваешь, холоп? – ледяным тоном осведомился Пётр. – Я тебе не Петруша, а император всея Руси. И у тебя мне гостить – зазорно.

Меньшиков побагровел.

– Это… это ты – мне?

– Тебе, тебе, не сомневайся. Ты один со мной себе позволяешь дерзко вести. А сие холопу не подобает.

– Я не холоп, я князь!

– Князем тебя мой дед покойный сделал, которого ты, мерзавец, всю жизнь обворовывал. Удивительно, как он тебя не повесил – не успел, видно. Ну, это дело недолгое.

– Грозишься, шенок? Да за мной гвардия…

Ну вот, теперь самое время.

– Гвардия, говоришь? Гвардия мне присягнула совместно со всем народом российским. А ты из подлого сословия вышел – туда и вернешься. Не надобен ты мне. И не вздумай даже заикаться о том, чтобы я на девке твоей женился. За конюха ее выдавай – он ей ровней будет.

Меньшиков из багрового стал синюшнее-белым и… рухнул на пол без памяти.

– Врача надо скорее, – встрепенулся Остерман.

– Успеется, – охладил я его рвение. – Лучше охрану покличь. Пусть господина Меньшикова отвезут домой – под арест. Ему все равно постельный режим теперь понадобится. А мы пойдем бумагами заниматься.

Охрана не слишком удивилась приказу арестовать всесильного князя Меньшикова и поместить его в доме под надзором медиков и крепкого караула. Россия… Сегодня ты на самом верху, а завтра – хорошо если с головой на плечах в Сибирь отправился, остроги пересчитывать. Судьба, значит, такая.

А Пётр с Остерманом направились в соседнюю комнату, которая именовалась кабинетом. Книжные шкафы вдоль стен стояли полупустые, стол вообще был девственно чист, с одной-единственной бумагой. По-видимому, тем самым манифестом о присвоении Меньшикову звания генералиссимуса.

– Печку растопите, – велел Пётр. – Знаю, что тепло, она мне для другого надобна. А ты, Андрей Иванович, присаживайся, разговор у нас с тобой долгим будет. А может, и не только с тобой, как получится.

Остерман, который, похоже, уже ничему не удивлялся, осторожно присел на краешек кресла. Пётр же удобно устроился в другом и взял со стола злополучную бумагу.

– Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить, – вынес он свой «вердикт», разобравшись в документе, написанном непривычным ему старорусским языком. – Из грязи в князи вылез, туда и вернется. Небось, и без него найдется, кому мне помогать державою править.

Печь как раз разгорелась и Пётр бросил в огонь красивый лист с печатями. Потом вернулся в свое кресло.

– Андрей Иванович, мы с тобой прекрасно понимаем, что сам я государством управлять не могу – мал еще. Но император – это символ верховной власти и негоже, чтобы его, как куклу, туда-сюда дергали. Помогать ему править Россией – дело другое, для того и был Верховный Тайный Совет создан. Заседал он хоть один раз во время моего царствования?

– Так когда же? – развел руками Остерман. – То Меньшикову недосуг, то тебе, государь.

– Значит, сейчас вот и соберем, – решительно сказал Пётр. – Досуга у меня – хоть отбавляй, а к верховникам пошли курьеров, чтобы сей момент тут были. Усвоил?

– Сей момент ко всем трем князьям весть отправлю.

– Вот-вот. А мы пока моими личными делами займемся. Как ты, Андрей Иванович, образованием моим занимался?

Вместо ответа Остерман достал из шитого обшлага камзола две бумаги и протянул их Петру.

На первом листе был аккуратно составленный план обучения императора, состоявший из древней и новой истории, географии, математики и геометрии.

«Читать историю прежних времён, перемены, приращение и умаление разных государств, причины тому, а особливо добродетели правителей древних с воспоследовавшею потом пользою и славою представлять. И таким образом можно во время полугода пройти Ассирийскую, Персидскую, Греческую и Римскую монархии до самых новых времён, и можно к тому пользоваться автором первой части исторических дел Яганом Гибнером. Новую историю можно трактовать по приводу г. Пуфендорфа новое деяние каждого, и пограничных государств, представлять, и в прочем известие о правительствующей фамилии каждого государства, интересе, форме правительства, силе и слабости помалу подавать императору…»

Географию учить по глобусу… План обучения включал также и развлечения: бильярд, охота и прочее. По плану Остермана, Пётр должен был по средам и пятницам посещать Верховный тайный совет.

Вторая бумага была писана другим – корявым и полудетским почерком – и являлась ничем иным как личным планом Петра об его времяпрепровождении»

«В понедельник пополудни, от 2 до 3-го часа, учиться, а потом солдат учить; пополудни вторник и четверг – с собаки на поле; пополудни в среду – солдат обучать; пополудни в пятницу – с птицами ездить; пополудни в субботу – музыкою и танцами; пополудни в воскресенье – в летний дом и в тамошние огороды».

«Час в неделю на обучение – это круто, – подумал Пётр. – Другого мальчишку просто высекли бы примерно за такое нерадение. Но ведь император… Придется самому себе наряды вне очереди выписывать, если что… Учиться-то многому предстоит, ой, многому».