Сознание возвращалось постепенно. Он еще ничего не видел вокруг себя, но чувствовал, что лежит на чем-то гораздо более мягком, чем прокаленная солнцем земля Пальмиры. И тишина вокруг была – полная.
«Завалило, – отрешенно подумал Пётр. – Завалило наглухо и контузило, ясное дело. Хорошо, если догадаются пошарить под развалинами…»
Голова у него все-таки побаливала, теперь он это ощущал. Терпимо, но побаливала. Он попробовал пошевелить руками и обнаружил, что делает это совершенно свободно. Уже хорошо. Попытался дотянуться до верхней плиты – рука ушла в пустоту. Это уже становилось интересным.
Глаза привыкли к темноте и он стал кое-что различать. Например, неяркий огонек на расстоянии от него. Определить природу этого явления Пётр не смог, и на всякий случай полежал еще немного с закрытыми глазами. Потом предпринял попытку ощупать себя на предмет возможных повреждений, и чуть не завопил от страха.
Мало того, что он был по плечи прикрыт мягким и теплым одеялом, так под ним уверенно прощупывались контуры фигуры… ребенка. Не грудного, слава Богу, но уж точно не мужчины в расцвете сил.
«Последствия контузии, – успокоительно подумал Пётр. – А одеяло – так это я в медсанчасти лежу. Раскопали, стало быть».
Он снова открыл глаза. Возможно, раскопали. Но находился он точно не в медсанбате. Скорее в больнице типа санаторий. Хотя… что-то он не слышал о таких больницах-санаториях, где наволочки подушек были бы обшиты кружевами.
«Глюки, – обнадежил себя Пётр. – Стопудово – нормальные глюки после контузии».
В помещении стало как-то светлее, и Пётр заметил, что слабый свет просачивается через что-то, прикрытое тканью. Не дневной свет, скорее – рассветный. Значит, скоро утро. А утро вечера… правильно, мудрёнее.
Через какое-то время обнаружилось, что Пётр лежит на широченной кровати с какими-то столбиками по углам и шатром сверху, что под ним – очень мягкий матрас (а может, и не один) и что огонек в дальнем углу – это лампада перед какой-то иконой.
«Цветной, широкоформатный глюк в формате блюрей, – утвердился в своих догадках Пётр. – И вижу я его либо под землей, поскольку меня еще не нашли, либо на поверхности земли, поскольку меня откопали и поместили… Вот только куда поместили? А-а-а, меня наверняка оперировали! Это наркоз отходит. Ну и пусть себе отходит, а я пока еще посплю. Голова-то болит».
Сказано – сделано. Пётр устроился поуютнее на боку, подумал – и вообще свернулся калачиком и сладко заснул. Что бы там ни было, боевики пленным наркоз не вводят, у них другая анестезия – ножом по горлу или пулю между глаз. Так что можно расслабиться и в кой веки раз выспаться. Благо, тишина – абсолютная.
Следующий раз он проснулся от странного звука: было полное ощущение, что где-то звонят колокола. В комнате прибавилось света, и Пётр разглядел вычурную белую мебель, ковер на полу и прочие прибамбасы. Оставалось выяснить, что за окном, которое уже явственно обозначилось за занавесками.
Он откинул одеяло, спустил ноги с кровати и обомлел. Взору его представились две худенькие и не слишком чистые конечности… мальчишки, но уж никак не ноги сорок шестого размера лейтенанта Петра Романова. И руки были детские – с обкусанными ногтями, узкими ладошками и полным отсутствием мускулатуры.
Остальное, как говорится, соответствовало. Пётр с опаской заглянул под надетую на него ночную сорочку (разумеется, с кружевами) и с некоторым облегчением убедился, что его мужское достоинство, по крайней мере, не пострадало. То есть не слишком пострадало: по сравнению со всем остальным было достаточно развитым.
«Мамочки мои! – мысленно взвыл Пётр – Это в кого же меня превратили? И кто я такой теперь?»
Он пересек комнату и раздернул тяжелые занавески на окне. Снаружи почти под окном текла какая-то речка и пышно зеленели деревья на другом ее берегу. И что?
Он дернул за ручку окна, но она не поддалась. Присмотревшись, Пётр обнаружил, что окно законопачено по-зимнему, отчего в комнате было, мягко говоря, душно. И жарко. К тому же Петру не нравился собственный запах: похоже, прошлый раз он мылся пару месяцев тому назад. Или пару лет.
Часы прозвонили внезапно: Пётр даже вздрогнул от неожиданности. Оказывается, они стояли напротив кровати на какой-то затейливой подставке. Шесть часов – замечательно, потому что довольно скоро должен кто-нибудь появиться. Или – теплилась надежда, что дверь распахнется и в комнату ввалятся его приятели по службе с гоготом:
– Классно мы тебя разыграли?
Правда, надежду эту на корню убивал, во-первых, внешний вид самого Петра, а, во-вторых, вид из окна. В Сирии таких пейзажей не бывает по определению, а в Россию его вряд ли поволокли, хоть раненым, хоть контуженным и уж тем более – мертвым. Поскольку Пётр начал задумываться над тем, жив ли он вообще на привычном свете. Может быть, он уже на ТОМ? Точнее, его душа переселилась в полном соответствии с известной теорией.
Успокоиться на этой мысли мешало только то, что чувствовал и мыслил он как двадцативосьмилетний мужик с высшим военным образованием и званием лейтенанта Генштаба, а не как мальчишка лет тринадцати. Зеркало, во всяком случае, отражало именно пацана примерно такого возраста – худого, довольно высокого, узкоплечего, зато с роскошными золотыми локонами. Как раз к кружевам на ночной рубашке.
«НЕТ, КОРОЧЕ, ВО ЧТО Я ВЛЯПАЛСЯ?!?»
Пётр обнаружил на прикроватной тумбочке кувшин с каким-то напитком и тяжелый хрустальный бокал. Налил где-то на четверть и с опаской попробовал. Квас, елки-палки. Очень даже неплохой квас, хотя теплый, зараза. Но если квас – значит, Россия, в других местах этот напиток не жалуют, во всяком случае, у кровати не ставят.
Так, а что у нас под кроватью? Под кроватью у нас… фига с маслом, если не считать шлепанцев. Быстро осмотрев по периметру комнату, Пётр не обнаружил ничего похожего на вход в туалет. Но грустил недолго, потому что догадался заглянуть собственно в тумбочку. Где искомый предмет – ночная ваза – и обнаружил. Тяжелый и – приколитесь, ребята! – кажется, золотой. Ну, это уже вообще…
«Может, я царь? Кто у нас в России в такие юные годы на золотой горшок ходил? Петруша, который потом стал первым? Хорошо бы, только масть не совпадает: великий реформатор и прорубатель окон в Европу был брюнетом. Ваня, ставший впоследствии Грозным? Опять же брюнет, да и часы с боем у него вряд ли были, не говоря уже о том, что спаленка отделана по-европейски. Остальные трон занимали в достаточно зрелом возрасте, кроме… кроме…»
Как-то на ночном дежурстве Петру попалась забытая кем-то замусоленная книга Пикуля «Слово и дело». От скуки он ее прочел, даже с некоторым интересом, а на память никогда не жаловался. Был такой император-юнец в русской истории, один-единственный, но был. Пётр Второй Алексеевич, унаследовавший трон после супруги своего великого деда – Петра Первого. Блондинчик, в меру субтильный, большой охотник до выпивки и до баб. Тот еще персонаж, между прочим.
Умер глупо: простудился на охоте, а потом еще где-то оспу подцепил. Лечиться правильно не желал – ну и не вылечился. Дважды был обручен с девицами старше себя – Марией Меньшиковой и Екатериной Долгорукой. До свадьбы дело так и не дошло, обе «государыни-невесты» сгинули в сибирской ссылке. Жалко, конечно, девчушек…
Стоп. Это все его домыслы, построенные исключительно на золотом ночном горшке и квасе. Все может быть не так, не там, и не тот. Хоть бы пришел кто-нибудь, что ли, хоть какие-то сведения бы получить можно было бы. Интересно, во сколько у них тут подъем?
Чтобы отвлечься, Пётр скинул дурацкую ночную сорочку и голышом попытался проделать самые простые упражнения из своей обычной утренней зарядки. Дыхалки хватило ровно на пять минут, а руки и ноги дрожали так, как будто он отмахал двадцать километров в полной выкладке по пересеченной местности. Вот ведь невезуха – до чего хлипкий мальчонка оказался. Как же он охотился, интересно? Про женщин – вообще молчок.
Наконец, Пётр отдышался после так называемой гимнастики и стал разыскивать, во что бы одеться. Голышом шариться было как-то некомфортно, а ночная рубашка с кружевами вызывала у него чувство глубокого и непреодолимого отвращения. Увы, его поиски успехом не увенчались и отвращение пришлось все-таки преодолеть.
«Ну, и долго этот цирк с конями будет продолжаться? – мрачно подумал Пётр, усевшись с ногами на кровать и обхватив руками коленки. – Жрать, между прочим, охота. Интересно, тут у них завтрак полагается в постель или куда-то надо еще идти? Времени-то почти семь часов…»
Как бы в ответ на его мысли часы прозвонили семь раз и на последнем ударе дверь начала приоткрываться. Пётр замер, боясь шелохнуться.
В комнату бочком просочилась фигура невысокого полноватого мужика средних лет в белом завитом парике и какой-то диковиной одежде: штаны до колен, на ногах – чулки и туфли с пряжками, одет в какой-то пиджак типа камзола. Кто таков?
– Изволили проснуться, ваше императорское величество? – сладким голосом произнес посетитель. – Что-то раненько вы сегодня. Головка беспокоит?
Слава Богу, говорил он по-русски.
– Беспокоит, – мрачно ответил Пётр. – И не только головка. Кстати, с ней-то что?
– Изволили запамятовать, государь Петр Алексеевич?
– Изволил. Я вообще ничего не помню.
– Лошадь-то понесла, когда вы с младшим Меньшиковым гонки устроили. Ну и ваше величество не усидели в седле-то. Слава Богу, легчайше отделались, там рядышком здоровый валун валялся. Вот ежели бы об него…
«Значит, я просчитал верно, – подумал Пётр. – Отрок-император, твою же дивизию! Что же мне теперь, перед Меньшиковым на задних лапках ходить, да потом еще с его дочкой обручаться? Вот это вряд ли…»
– Ты-то кто? – довольно грубо спросил он.
Круглое лицо посетителя омрачилось неподдельной печалью.
– И меня забыли, Пётр Алексеевич, светик наш? Ой, беда! Андрей Иванович я, Остерман, воспитатель ваш.
Это была хорошая новость. Остерман, кажется, был единственным человеком в этом гадюшнике, искренне привязанным к юному императору.
– Теперь вспомнил. Андрей Иванович, а почему я такой грязный?
Глаза Остермана расширились от изумления.
– Так ведь… ваше императорское величество… мытье-то не особенно жалуете… Ругаться изволите, ежели предлагают. Гневаетесь даже сильно.
Ну, это, по крайней мере, естественно. Ни один нормальный мальчишка мыться не любит. Только придется привычки менять, Петруша, негоже, чтобы от императора козлом несло.
– Больше не буду гневаться, Андрей Иванович. Наоборот: распорядись, чтобы мне в спа… в опочивальню каждое утро ставили ведро ледяной воды и таз. Как Александру Македонскому.
– Слушаюсь, – поклонился совершенно опешивший Андрей Иванович. – Только ваше императорское величество сегодня переезжать собирались…
– Куда еще?
– Так Светлейший приказал, чтобы вы у него проживали…
– Светлейший – это кто? – холодно осведомился Пётр, хотя и сам примерно догадывался.
– Так его светлость, князь Александр Данилович Меньшиков.
– Интересно, – протянул Пётр. – И с каких пор на Руси императорам приказывают?
– Так ему три коллегии и Сенат подчиняются…
О проекте
О подписке