Всемирной историей движет геополитика. На облик мира в современную эпоху в большей степени, чем какая-либо другая из великих держав, оказала влияние Британская империя. С 1688 по 1815 год с британцами за глобальное господство боролись французы. Несмотря на то что Франция превосходила Британию размером территории и численностью населения, последняя в итоге взяла верх – по большей части благодаря более совершенному, небольшому фискально-военному государству [6]. К моменту окончательной победы над Наполеоном, одержанной в коалиции с другими странами, Великобритания была первой державой мира. Более того, ее усиление совпало с упадком Китая при династии Цин, благодаря чему британская мощь – политическая, военная, промышленная, культурная и фискальная – стала подлинно глобальной. Уместное определение «над ней никогда не заходит солнце», использовавшееся для описания размеров империи, сложилось применительно к Испанской империи, возникшей еще до Британской, но эти слова применялись и прилипли к последней. Однако в 1870-е годы мир, где верховодили британцы, испытал два потрясения: устроенное князем Отто фон Бисмарком объединение Германии, реализованное благодаря победе, одержанной Гельмутом фон Мольтке-старшим на поле боя, и вылившееся в молниеносное появление новой мощной державы на европейском материке; и реставрация Мэйдзи в Японии, положившая начало стремительному возвышению новой державы в Восточной Азии. На беспокойной западной границе Российской империи неожиданно возникла самая динамичная из новых мировых держав, а на ее малонаселенных восточных рубежах – самая динамичная держава в Азии. Россия вступила в новый мир. И именно в этом мире родился Сталин.
Даже тот набор атрибутов, который мы называем современностью, был следствием не какого-то неизбежного социального процесса, выхода за рамки традиций, а жестокой геополитической конкуренции, участникам которой приходилось не отставать от других великих держав в том, что касалось современного сталеплавильного производства, современных вооруженных сил и современной политической системы, опирающейся на массы, – иначе имелся риск быть раздавленным и даже превратиться в колонию [7]. Этот вызов в первую очередь был брошен консервативному истеблишменту. Всем известно, что фигура Карла Маркса, радикального немецкого журналиста и философа, не нависала ни над одной другой страной так, как над Российской империей. Но на протяжении большей части жизни Сталина над Российской империей нависала фигура другого немца – к тому же консерватора: Отто фон Бисмарка. Этот сельский помещик, родившийся в протестантской юнкерской семье из восточного Бранденбурга, учился в Геттингенском университете, вступил в Burschenschaften (студенческое братство), был известен как большой любитель выпивки и женского пола и до 1862 года не занимал никаких административных должностей, хотя и был послом в России и во Франции. Однако менее чем за десять лет он превратился в «железного канцлера» и, опираясь на Пруссию, создал новую могучую страну. Пруссия, известная как «армия в поисках нации», нашла себе нацию. В то же время этот немецкий канцлер правого толка подал пример того, как укрепить современную государственную власть, взращивая широкую политическую базу, развивая тяжелую промышленность, насаждая социальное обеспечение заключая и перезаключая всевозможные альянсы с одними амбициозными великими державами против других.
Такие политики, как Бисмарк, появляются раз в сто лет. Он умело опрокинул легионы своих противников – как в германских княжествах, так и за их пределами – и спровоцировал три стремительных, решающих, но ограниченных войны, в ходе которых сперва разбил Данию, затем Австрию, а потом и Францию, но оставил на Дунае Австро-Венгерское государство ради сохранения баланса сил. Он создавал предлоги для нападения, когда занимал господствующее положение, или хитростью побуждал противников к объявлению войны после того, как добивался их дипломатической изоляции. Он принимал меры к тому, чтобы иметь альтернативные варианты, и сталкивал их друг с другом. При этом у Бисмарка не было продуманного плана по достижению германского единства: его методом была импровизация, в какой-то мере диктовавшаяся внутриполитическими соображениями (необходимостью обуздать либералов в прусском парламенте). Но он непрерывно обращал обстоятельства и счастливые случайности себе на пользу, прорываясь сквозь структурные преграды и создавая новые реалии на низовом уровне. «Политика – не столько наука, сколько искусство, – говорил Бисмарк. – Это не предмет, которому можно научиться. К ней нужно иметь талант. Даже от самого лучшего совета не будет пользы при его неправильном исполнении» [8]. Более того, он сравнивал политику с картами, игрой в кости и другими азартными играми. «Можно быть прозорливейшим из прозорливейших и все равно в любой момент уподобиться ребенку в темноте», – отмечал Бисмарк по случаю победы в спровоцированной им в 1864 году войне с Данией [9]. Он сетовал, что это была «неблагодарная работа… Приходится считаться с множеством возможных и невозможных обстоятельств и основывать свои планы на этих расчетах». Бисмарк никогда не ссылался на добродетели – только на соображения власти и интересы. Впоследствии его стиль правления станет известен как «реальная политика»: это выражение принадлежит Августу фон Рохау (1810–1873), германскому либеральному националисту, разочарованному тем, что 1848 год не принес Германии конституцию. Изначально под «реальной политикой» понималась эффективная практическая политика, направленная на реализацию идеалистических целей. Стиль Бисмарка имел больше сходства с понятием raison d’etat: просчитанными, аморальными государственными соображениями. Место принципов занимали цели, место морали – средства [10]. Бисмарк вызывал к себе всеобщую ненависть до тех пор, пока не добился блестящих успехов, после чего он приобрел непомерную славу человека, раздавившего Францию, превратившего Австрию в вассала и объединившего Германию.
Затем Бисмарк заключил Тройственный союз с Австро-Венгрией и Италией (1882) и подписал секретный «Договор перестраховки» с Россией (1888), предусматривавший нейтралитет в случае конфликта и тем самым устранявший возможность войны на два фронта – с Францией и Россией – и подчеркивавший господство новой Германии на материке. Его таланты относились к числу скрытых. Он не обладал ни сильным голосом, ни уверенностью на трибуне и мало вращался среди публики. Более того, он не правил страной, а лишь исполнял приказы короля (а затем кайзера) Вильгельма I. В рамках этих наиважнейших взаимоотношений Бисмарк выказывал талант психолога и упорство, неустанно и умело манипулируя Вильгельмом – угрожая отставкой, прибегая к всевозможным актерским уловкам. В свою очередь, Вильгельм зарекомендовал себя усердным, внимательным и разумным монархом, достаточно мудрым для того, чтобы прислушиваться к Бисмарку в вопросах политики и поглаживать своего «железного канцлера» по распускаемым им бесчисленным перьям [11]. Бисмарк в своем стремлении стать незаменимым старался как можно сильнее запутать любые дела с тем, чтобы лишь он один мог в них разобраться (именно так он выстраивал свои «комбинации»). Во всякий момент времени он жонглировал таким количеством шаров одновременно, что не мог ни на миг остановиться, чтобы не уронить ни одного из них, несмотря на то что к уже имеющимся шарам непрерывно прибавлял новые. Следует также иметь в виду, что в распоряжении Бисмарка находилась сухопутная армия, на тот момент самая сильная в мире (а также, возможно, второй по силе флот).
Прочие подающие надежды политики со всей Европы учились у Бисмарка его примеру «политики как искусства» [12]. Вообще говоря, в глазах Лондона с его прочно утвердившимся правовым государством Бисмарк представлял собой угрозу. Но в глазах Петербурга, нуждавшегося в оплоте против левого экстремизма, Бисмарк казался спасением. С любой точки зрения осуществленное им усиление Пруссии посредством объединения Германии – без опоры на какое-либо массовое движение, без серьезного предыдущего опыта управления страной, в условиях противодействия со стороны множества грозных игроков – входит в число величайших дипломатических достижений двух последних столетий [13]. Более того, косвенным образом воздавая должное побежденному им повелителю, французскому императору Наполеону III, Бисмарк ввел в стране всеобщее избирательное право для мужчин, увязав политические успехи консерваторов с крестьянским германским национализмом с тем, чтобы обеспечить доминирование парламента. «Если бы Мефистофель влез на кафедру и стал читать Евангелие, сумел бы он вдохновить кого-нибудь своей проповедью?» – возмущалась газета проигравших немецких либералов. Более того, Бисмарк выманил у немецких консерваторов согласие на учреждение обширной системы социального обеспечения, тем самым выбив почву из-под ног и у социалистов. Еще больше грандиозности достижению Бисмарка придавало то обстоятельство, что Германия вскоре после своего объединения совершила феноменальный экономический рывок. Буквально в одночасье страна обогнала первую державу мира, Великобританию, в таких ключевых современных отраслях, как выплавка стали и химическая промышленность. После того как Великобританию поразил относительный «упадок», новый бисмарковский рейх взял курс на переустройство мирового порядка. Как отмечал один русский наблюдатель, Германия уподоблялась «громадному паровику, с чрезвычайной быстротой генерирующему избыток паров, которым нужен выход» [14]. Как мы увидим, российский истеблишмент – или по крайней мере его более способные элементы – был одержим Бисмарком. Не один, а два немца – Бисмарк и Маркс – составляли второго двуглавого орла, нависшего над Российской империей.
Личность Сталина как будто бы не представляет для нас тайны. Старая песня – отцовские побои, притеснения в православной семинарии, развившийся у него «ленинский комплекс», требовавший превзойти наставника, интерес к Ивану Грозному и последовавшее за всем этим уничтожение миллионов людей – давно потеряла всякую убедительность, даже в своих изощренных версиях, сочетающих в себе анализ русской политической культуры с изучением личности Сталина [15]. Унижения в самом деле нередко порождают жестокость, но неизвестно, в самом ли деле Сталин пережил такое травматичное детство, которое ему обычно приписывают. Несмотря на телесные недостатки и многочисленные болезни, он был обладателем живого интеллекта, стремился к самоусовершенствованию и проявлял задатки лидера. По правде говоря, он любил пошалить. «В детстве Сосо был большим шалуном, – вспоминал его товарищ Георгий Елисабедашвили. – Он любил стрелять из самочинно сделанного лука, любил бросать камни из рогатки… Помню, однажды вечером, когда стадо возвращалось из нагула, Сосо со своим самочинным луком накинулся из-под угла на стадо и мигом вонзил стрелу в мошку коровы. Корова взбесилась, стадо замешалось, пастух погнался за Сосо, Сосо исчез» [16]. Однако кузенам, знавшим молодого Сталина, удавалось поддерживать с ним связи вплоть до его смерти [17]. Кроме того, успели оставить воспоминания многие из его школьных учителей [18]. Более того, даже если его детство было совершенно несчастным, каким многие однобоко рисуют его, этот факт мало что объяснял бы в личности позднего Сталина. Не слишком нам поможет и Лев Троцкий, объявивший Сталина не более чем порождением бюрократии, «комитетчиком par excellence» – то есть предположительно более низшим существом, чем настоящий пролетарий или настоящий интеллигент (читай: Троцкий) [19]. Отец и мать Сталина родились крепостными и не получили никакого формального образования, но он появился на свет в семье целеустремленных людей, включая и его оклеветанного отца. При этом родной город Сталина, Гори, имевший репутацию глухой провинции, располагал довольно значительными возможностями в плане образования.
Авторы, на основе широкого спектра источников, ставших доступными в последние годы (включая и воспоминания, собранные и обработанные в 1930-х годах Лаврентием Берия), создавшие более свежий образ Сталина, изображают его способным и талантливым учеником. Впрочем, эти же мемуары использовались и для того, чтобы нарисовать портрет невероятного головореза, бабника и бандита-мачо живописной азиатской разновидности [20]. Это гарантирует увлекательное чтение. Помимо этого, такой подход дает несколько важных откровений. Но все-таки и этому новому образу не хватает убедительности. Да, у молодого Сталина был член, и он им пользовался. Но это не делало Сталина каким-то особенным Лотарио. И Маркс, и Энгельс прижили незаконных детей – у Маркса был ребенок от экономки, хотя его отцом великодушно объявил себя Энгельс, – но Маркс вошел в историю явно не по этой причине [21]. Саддам Хусейн в молодости писал стихи, однако этот уроженец Ирака десятилетиями был настоящим убийцей, прежде чем стать диктатором в Багдаде. Молодой Сталин был поэтом, но не был убийцей. Не был он и каким-то кавказским мафиозным крестным отцом, даже если Берия и считал, что этот образ льстит Сталину [22]. Молодого Сталина в разные моменты времени окружали небольшие группы сторонников, но постоянной группы у него так и не сложилось. Более того, все заслуги Сталина как революционера-подпольщика затмевает тот факт, что он так и не сумел создать прочной политической базы на Кавказе. Сталин не привез с собой в столицу какого-либо аналога «тикритского клана» Саддама Хусейна [23]. При трезвом рассмотрении выясняется, что молодой Сталин добился однозначно скромных успехов в том, что касается создания подпольных типографий, подстрекательства к забастовкам и организации денежных экспроприаций. Его закулисная роль в зрелищном ограблении, средь бела дня состоявшемся в 1907 году в Тифлисе – этот факт был установлен Миклошем Куном и прекрасно изложен Саймоном Себаг-Монтефиоре, – демонстрирует, что молодой Сталин был готов на все ради своего дела [24]. Но ограбление не было самоцелью. Главным было дело: установление социализма и социальной справедливости, наряду со стремлением Сталина к личному успеху. Ничто – ни девочки-подростки, ни насилие, ни дружба – не могло отвлечь его от того, что стало для него целью в жизни.
В нашей книге мы обойдемся без спекулятивных измышлений или часто встречающихся попыток заполнить лакуны в зафиксированной биографии Сталина [25]. Мы постараемся аккуратно проложить курс по морю живописных, но сомнительных рассказов. Прошлое будущего Сталина – его подпольная революционная деятельность на Кавказе – пострадало из-за лжи советской пропаганды, злословия соперников и пропажи документов [26]. Тем не менее мы можем сказать наверняка, что предъявлявшиеся Сталину обвинения в особенном коварстве, с которым он предавал товарищей, смехотворны в контексте того, что творилось в рядах социал-демократов. Сталин был властным (таким же властным, как Ленин и Троцкий) и вспыльчивым человеком (таким же вспыльчивым, как Ленин и Троцкий). Его память о мнимых обидах является практически штампом в кавказской культуре с ее обычаем кровной вражды, но в то же время эта черта часто встречается и у людей, склонных к нарциссизму (как опять же можно назвать многих профессиональных революционеров). Да, молодому Сталину в большей степени, чем многим другим, была присуща склонность постоянно отталкивать от себя товарищей своими претензиями на лидерство, не зависевшими от исполнявшихся им формальных поручений и его формальных достижений; после этих стычек он неизменно считал себя пострадавшей стороной. Сталин часто проявлял общительность, но в то же время бывал угрюмым и отчужденным, что делало его подозрительным. В целом он тянулся к таким же людям, как и он сам: парвеню-интеллигентам из низов общества. (Как впоследствии писал один из его врагов, «Окружал он себя исключительно лицами, которые преклонялись перед ним и подчинялись во всем его авторитету» [27].) Невзирая на революционное безумие 1905–1908 годов, молодой Сталин в основном занимался написанием работ, которые издавались небольшими тиражами. Но они были нелегальными и он постоянно находился в бегах, спасаясь от полиции, висевшей у него на хвосте во всех его стремительных перемещениях между Тифлисом, Батумом, Чиатурой, Баку и прочими местами на Кавказе, Таммерфорсом (в русской Финляндии), Лондоном, Стокгольмом, Берлином, Веной и прочими местами в Европе, Вологдой на севере европейской России и Туруханском в Восточной Сибири [28]. Хотя будущий Сталин отличался тем, что никогда не пытался эмигрировать, его ранняя жизнь – в промежутке между 1901 и 1917 годами включавшая примерно семь лет, проведенных в сибирской ссылке и тюрьме, и несколько недолгих поездок за границу, – была более-менее типична для революционного подполья. И до, и особенно после 1908 года он жил в нужде, просил у всех денег, лелеял обиды и большую часть времени, подобно прочим заключенным и ссыльным, проводил в смертельной скуке.
О проекте
О подписке