У Заводи вошло в привычку носить потрепанный платок, драный кусок неотбеленной ткани, когда-то закрывавшей глаза покойника. Вряд ли мертвец в нем нуждался, поскольку в гробнице в любом случае не было света, а даже если щели между могильными плитами что-то и пропускали, то все равно в тряпке этой не было никакого смысла, рассудила Заводь. Умение мыслить логически являлось одним из ее талантов.

Она вспомнила, что вместе с ней в могиле той ведьмы был ее старый приятель Бренох. Проблема с расхищением гробниц заключалась в том, что каждый раз кто-нибудь из конкурентов оказывался там раньше. В некоторых местах разграбление захоронений считалось преступлением и каралось смертью, что Заводь вполне одобряла, поскольку это означало возможность найти хоть одну клятую могилу, в которой еще никто не порылся.

Бренох разбрасывал ногами какой-то мусор в дальнем конце склепа, где сводчатый потолок уходил вниз. Он сказал, что заметил нечто блестящее, и Заводь не стала ему мешать – ее радовало уже то, что она стоит возле открытого саркофага, на известняковом краю которого виднелись следы от лома: какой-то опередивший их подонок-воришка отковырнул грохнувшуюся по другую сторону крышку. Но эта подробность не особо заинтересовала женщину. Заводь лишь напомнила себе, что неплохо бы в следующий раз, когда они полезут в очередную могилу, прихватить с собой пару ломиков. Ее вполне устраивал вид ссохшегося тела ведьмы и покрывавших его красивых тканей.

Большинство расхитителей гробниц – мужчины, а мужчины понятия не имеют об изяществе. Даже если бы ткань была вся в грязи и обрывках высохшей кожи, испещренная пятнами той загадочной жидкости, что вытекает из мертвецов, – мать Заводи называла ее Худовым медом, – она все равно оставалась бы тканью, причем очень красивой.

Так что Заводь забрала с глаз трупа полоску материи, обнаружив под нею две золотые монеты, аккуратно вставленные в глазницы. Она быстро их спрятала, но Бренох что-то заметил, и у него возникли подозрения. В конце концов пришлось рассказать приятелю про монеты, просто чтобы отвязался уже. Бренох сперва разозлился, потом в нем проснулась зависть, а вслед за нею алчность, и в конце концов Заводи пришлось убить напарника: тот все-таки украл эти клятые монеты, хотя и упорно отрицал свою вину. Бедняга Бренох пополнил длинный список ее бывших друзей.

Теперь Заводь носила платок, чтобы скрыть татуировку в виде веревки у себя на шее. Кто-нибудь мог спутать изображение с петлей висельника, что само по себе было смешно: с какой стати, спрашивается, делать такую татуировку, самому напрашиваясь на неприятности? Но золотая веревка толщиной с палец, опоясывавшая шею Заводи без начала и без конца, символизировала ее призвание и готовность убить столько людей, сколько потребуется… Что ж, это было по-своему даже изысканно.

В профессии наемного убийцы имелись свои риски, и Заводь, скорее всего, не взялась бы за подобное ремесло, если бы не та ночь, когда на нее вдруг снизошло откровение. Кто же это был из ее старых друзей? Ах да, Филбин. Он кое-что понимал в магии – точнее, неплохо разбирался в магическом Пути Рашане, сладостном волшебстве теней. Филбин не спеша обучал Заводь кое-каким штучкам, когда ее вдруг как ударило.

«Котильон, мой покровитель, Повелитель Убийц. Его еще называют Узел. Но погодите-ка… Он ведь был только одной половиной целого, да? Они вместе с Престолом Тени создали Малазанскую империю. Клинок и магия, связанные воедино. Веревка и Тень. Хорошо, но почему для этого нужны двое? Убийца-маг! Ну не странно ли, что никому это раньше не приходило в голову?»

Заводь должна была стать первой и самой лучшей. Она продолжала учиться у Филбина всему, чему только могла, пока ей не пришлось… что ж, бедняга Филбин.

Ключом ко всему было сохранение магической тайны. И потому от татуировки, хотя на первый взгляд та и могла показаться идиотской, имелась определенная польза. Подумать только – объявить всем о своей преданности Повелителю Убийц! Кто бы стал так поступать? А Заводь именно так и делала, особенно когда хотела сбить других с толку.

«Допустим, ты знаешь, что некий человек – в данном случае я – наемный убийца и может за тобой охотиться, – рассуждала она. – Прекрасно, ты полностью сосредоточиваешься на том, как ему помешать, оставляя окутанный тенью магический Путь открытым. И прежде чем ты успеваешь что-либо сообразить, я уже тут как тут: появившись из твоей собственной тени, бью без промаха – раз, и готово!»

Сержант Дрючок знал о талантах Заводи и надлежащим образом их использовал. Он никогда не спрашивал, почему она вступила в ряды малазанских морпехов, хотя могла бы выбрать безмятежную жизнь в роскоши какого-нибудь большого имперского города, беря заказы у постоянно враждующих между собой представителей знати. Она вполне могла одеваться в шелка и всячески холить свои длинные иссиня-черные волосы. Заводь была интересной женщиной, или, по крайней мере, нисколько не сомневалась в собственной неотразимости, вот только простые солдаты вряд ли могли оценить ее по достоинству. Оставалось лишь гадать, с какой стати она вдруг поступила на службу в армию. Однако сержант никогда ее ни о чем не расспрашивал.

Среди морпехов и раньше попадались наемные убийцы – Отброс, Бродяга Лурвин, Калам Мехар. Рано или поздно приходилось прибегать к их услугам, а потому неудивительно, что Дрючок давал поручения Заводи.

Она носила платок из скромности, чтобы не пугать своих товарищей. Солдаты знали о татуировке, но отчего-то при взгляде на ее шею всех бросало в дрожь. А может, вовсе и не в татуировке было дело, а в паре пятен от Худова меда на платке, напоминавших глаза. С другой стороны, даже мертвец не смог бы что-то увидеть сквозь золотые монеты, верно?

Заводи всегда было интересно, куда же Бренох спрятал те монеты. Наверное, проглотил. Жаль, что тогда это не пришло ей в голову, – она могла бы вспороть мерзавцу брюхо и достать их.

* * *

– Да уж, веселого мало, – проворчал Перекус, когда они шли обратно в сторону немногочисленных палаток, в которых жили бойцы их взвода.

В казармах было полно места, но никому из выживших, похоже, не хотелось там спать, слушая всю ночь лишь пустые отголоски эха.

– Можно подумать, нам когда-то бывает весело, – парировала Аникс Фро. – Поселок Серебряное Озеро – не там ли случилось восстание теблоров? Я слышала, будто в ту ночь сгорела половина домов, а с тех пор как угасла работорговля, денег там ни у кого больше нет. Какой смысл туда отправляться?

– Приказ составлен весьма замысловато, – заметил Фолибор, и Заводь увидела, как он нахмурился.

– Вовсе нет, – возразила она. – Все предельно ясно: наша задача – усилить тамошний гарнизон на неопределенный срок.

Фолибор, однако, покачал головой:

– В том-то и дело. Насколько неопределенный? Мы вполне можем там состариться: так и будем торчать в этом треклятом поселке, пока не помрем, истратив впустую лучшие годы жизни, и нас похоронят в каком-нибудь мрачном кургане. Между прочим, зимы возле этого ледникового озера весьма холодные – как будто мертвецам и без того не зябко. Мне все это крайне не нравится, к тому же я не уверен, что капитан выразился достаточно точно. Говорят, будто тот гарнизон почти полностью перебили восставшие рабы. Сколько солдат там осталось – семеро? Так что, строго говоря, это они будут усиливать нас, а не мы их.

Дрючок, их сержант, шел в нескольких шагах впереди, но, как обычно, предпочитал помалкивать.

Зато вмешался Перекус:

– Мы идем на север к Серебряному Озеру, Фолибор. Это все, что тебе следует знать.

– Тогда почему Грубьян попросил Штыря остаться? Чтобы о чем-то поговорить с ним наедине? Можно сделать кое-какие выводы.

– Штырь есть Штырь, – произнесла Аникс Фро, как будто это все объясняло.

Фолибор, прищурившись, взглянул на нее, но ничего не сказал.

Вернувшись в расположенный сразу за западной стеной форта лагерь, они обнаружили у костра Пледа, который готовил чай. Аникс сделала вид, будто ее сейчас вырвет, и ретировалась в палатку. Дрючок не стал ничего изображать, просто молча нырнув к себе. Перекус хотел было принести свою жестяную кружку, но, проходя мимо Пледа, похоже, передумал и направился в «Торговую таверну» чуть дальше по дороге, зажимая рукой нос и рот.

Один лишь Фолибор присел на бревно рядом со своим товарищем.

– Ну и воняет от тебя, Плед.

– Это вонь торжества.

– Нашел, значит?

– Ты удивишься, что можно найти, стоя по колено в дерьме и моче с ситом в руках.

– С ситом в руках? – переспросила Заводь, державшаяся поодаль. – И где, интересно, ты его взял?

– Одолжил у Чашки, – ответил Плед.

– А он знает?

– Ему незачем знать. Я уже потихоньку вернул сито обратно.

– Как я понимаю, мыть ты его не стал?

– Да я и сам не умывался. Где бы, интересно, я мог это сделать?

– В форте есть колодец.

– Меня бы туда все равно не пустили. Гарнизонная стража нас не любит.

Чай между тем вскипел. Фолибор достал кружку, и Плед, как воспитанный человек, прежде чем налить себе, наполнил ее до краев. Подобные жесты со стороны Пледа выглядели странно. Заводь не доверяла людям с хорошими манерами. С теми, кто доброжелателен, внимателен к окружающим и готов им помочь, полагала она, явно было что-то не так. Вне всякого клятого сомнения.

– Мы получили новый приказ, – объявил Фолибор, дуя на кружку, и, шумно отхлебнув чая, добавил: – Серебряное Озеро.

– Вот уж точно приятного мало, – заметил Плед.

– Знаю, – кивнул Фолибор. – Я сразу так и сказал, но никто даже не стал меня слушать. А капитан велел Штырю остаться и что-то обсуждает с ним с глазу на глаз.

– Еще того хуже.

– О чем и речь.

Плед надул измазанные в дерьме щеки.

– Серебряное Озеро… Это не там ли Бог с Разбитым Лицом впервые столкнулся с Малазанской империей?

– Что? – удивленно спросила Заводь.

– Я как раз собирался это добавить, – проговорил Фолибор, – но никто меня все равно не слушал.

– Плед, – Заводь рискнула шагнуть ближе, но тут же снова отпрянула, – ты о чем это толкуешь?

– Бог с Разби…

– Ты про Тоблакая, что ли? Но он возродился из пепла восстания Ша’ик. Это Семиградье, Рараку, а не какое-то гребаное Серебряное Озеро.

– До Рараку было Серебряное Озеро, – настаивал Плед. – И это не настоящий Тоблакай, а какой-то теблор. Из тех падших невежественных горных дикарей с севера. Помнишь историю про так называемую Идиотскую атаку? Ну, когда трое теблоров напали на гарнизон? Так вот, это произошло как раз у Серебряного Озера.

– Разве? Я думала, это было в Стопе Вестника.

– Стопы Вестника тогда еще даже не существовало, – объяснил Плед. – Поселенцы не добрались дальше Серебряного Озера. Нет, Идиотская атака случилась у Серебряного Озера, Заводь. И ее возглавлял тот, кто потом стал Богом с Разбитым Лицом.

– Дурные знамения, – пробормотал Фолибор, прихлебывая чай. – Перемены… следствия… нечто кипящее под обманчиво безмятежной гладью.

– И между прочим, один из тех троих считал себя псом.

Заводь ошеломленно уставилась на Пледа:

– В каком смысле?

– Трудно сказать. – Плед пожал плечами.

– Но что-то это точно значит, – заявил Фолибор.

Оба его собеседника кивнули и продолжили пить чай.

Заводь покачала головой:

– Я думала, Идиотская атака была… не знаю, лет сто тому назад… А Стопа Вестника тут явно ни при чем, – добавила она, – поскольку, как ты говоришь, этот поселок возник совсем недавно – ему лет десять, не больше. Не знаю, почему я вдруг связала одно с другим. Хотя, в конце концов, я ведь не специалист по северным поселениям, верно?

– Да уж, – согласился Плед. – Ты в этом мало что понимаешь.

– Ну и ладно, – нахмурилась Заводь. – Тебе-то уж точно без разницы, разбираюсь я в этом или нет. Суть в том, что я никогда не связывала Тоблакая с Идиотской атакой. И вообще ни с чем в Генабакисе. Говоришь, он теблор? И к какому клану он принадлежит: сунидов или ратидов?

– Ни к тому, ни к другому, – ответил Фолибор, снова подставляя кружку, которую Плед послушно наполнил чаем. – Дальше на севере живут и другие кланы, выше в горах. Суниды и ратиды – это те, кого истребили работорговцы, хотя, как оказалось, не всех. Восстание на самом деле стало освобождением сородичей. Могу предположить, что мы направляемся к Серебряному Озеру, поскольку что-то встревожило теблоров. В очередной раз.

– На этот раз их встревожил Бог с Разбитым Лицом, – сказал Плед.

– Да ты что? Разве он здесь?

– Нет, Заводь, его здесь нет. – Плед нахмурился. – По крайней мере, я об этом не слышал. Но опять-таки – кто знает, где бродят боги и чем они занимаются?

– Бог с Разбитым Лицом живет в хижине в окрестностях Даруджистана, – изрек Фолибор.

– Правда? – Заводь уставилась на него. – И какого хрена он там делает?

– Этого никто не знает, – ответил Фолибор, – но Бог с Разбитым Лицом вот уже много лет сидит на одном месте. Рассказывают, якобы он отказывается Взойти. А еще говорят, будто он лупит всех своих поклонников, стоит им лишь появиться. Угадай, к чему это ведет? К появлению новых поклонников, представь себе. Знаю, людей понять нельзя – так было, есть и будет всегда. Чем-то похоже на плохо составленный приказ. Можно велеть кому-то уйти, и человек уходит лишь для того, чтобы назавтра вернуться с другом или даже с несколькими. – Он пожал плечами.

– Но среди теблоров наверняка уже возник культ этого бога, – заметил Плед.

– Что верно, то верно, – пробормотал Фолибор.

Со стороны палатки Аникс Фро послышался громкий шорох, и из-за полога высунулась ее голова.

– Может, заткнетесь уже наконец? Я пытаюсь заснуть.

– Но сейчас середина дня, Аникс! – бросила Заводь. – Да внутри палатки свариться можно!

– Потому я и хотела, чтобы лагерь разбили с восточной стороны форта.

– Но тогда с рассветом ты просыпалась бы вся в поту, как мы тебе и говорили.

– А я вам говорила, что я ранняя пташка!

– Так иди поставь свою палатку с другой стороны форта!

– Как-нибудь без ваших советов обойдусь! – Голова убралась обратно.

Какое-то время все молчали, затем Заводь спросила у Пледа:

– Ну что, найдешь теперь надежное место для своего амулета?

– Хочешь увидеть огненный пердеж?

Капитан Грубьян расхаживал по шатру.

– И все же мне хотелось бы посмотреть, как это у вас получится.

Он остановился, глядя на сержанта Штыря. Странно было видеть перед собой настоящего бывшего сжигателя мостов, но тот выглядел совершенно обычно, не считая разве что вонючей власяницы. Грубьян всегда тайно восхищался извращенными проявлениями моды, но это было уже чересчур.

И тем не менее перед ним сидел сейчас, сгорбившись на табурете, человек-легенда, один из прославленных сжигателей мостов. Пусть и не кто-то из по-настоящему знаменитых героев, но, поскольку никого больше не осталось, то, что он был последним из выживших, уже само по себе повышало престиж Штыря в глазах окружающих. Хотя вполне вероятно, что и по значимости, предположил Грубьян, он тоже был последним. Возможно, именно этим и объяснялась крайняя неразговорчивость сержанта.

– Ну так что, вы попытаетесь?

– Полагаю, верность его под большим вопросом, капитан.

Грубьян ловко развернулся кругом и снова начал ходить туда-сюда.

– Возможно, ты удивишься, друг мой, но как раз это мало меня беспокоит. – Он снова остановился, бросив взгляд на сержанта. – И знаешь почему? – Грубьян слегка приподнял бровь. – Да, любопытство воистину не порок, и я незамедлительно его удовлетворю. Однако не могу не признать, что кое-что меня все же волнует, а именно: как бойцы моей роты примут новость.

– Примут, никуда не денутся, – ответил Штырь.

– Ага! Единогласная поддержка, стало быть? Какое облегчение!

– Они примут новость, капитан. Другое дело, смогут ли они ее пережить.

– Гм… да, вижу разницу. – Грубьян вдруг просиял. – Но что, если ты вразумишь их и успокоишь? Наверняка этого будет более чем достаточно… Ох, похоже, я тебя не убедил.

– Лично я это переживу, – помедлив, произнес Штырь.

Его полностью бесстрастная реплика не слишком успокоила собеседника.

– Ты воистину испытываешь мою веру, сержант.

– Понимаю, капитан.

Грубьян воздел к небу руки:

– Послушай! Мы снова забегаем вперед. Один мост зараз, как говорится. Итак, первый и на данный момент единственный значимый вопрос, который требует ответа прямо здесь и сейчас, мой дорогой сержант Штырь, гласит: сможете ли вы это сделать?

Штырь встал, потирая зад:

– Это будет нелегко.

– Почему?

Сержант пожал плечами:

– При первом знакомстве я приставил ему нож к горлу, капитан.

– Но это было давно, все уже в прошлом!

– А теперь вы хотите, чтобы рота под его командованием присоединилась к нам, чтобы мы слились в единое целое.

– Именно так, и разве это не поэтичное решение?

– Угу, будто глоток душевного яда.

Грубьян побелел:

– Дорогой мой, что за поэзию ты читаешь? Не важно. В нашем плачевном состоянии это остается вполне изящным решением.

– В нашем плачевном состоянии повинны именно они, если вы забыли, капитан.

– Стоит ли вспоминать старое?

Штырь уставился на Грубьяна, будто вновь усомнившись в своем командире:

– Кажется, вы что-то говорили насчет уверенности?

– Воистину. Это у Балка в крови. Мы с ним во многом похожи.

– Неужели?

– Да, мой дорогой. Положение обязывает. Некоторые добродетели остаются неизменными.

Штырь немного помолчал, а затем поинтересовался:

– А в каком он будет звании, капитан?

– Гм… хороший вопрос… Ах да, знаю. Лейтенант Балк. Звучит очаровательно, не правда ли?

– Так точно, капитан.

– Штырь, ты же понимаешь, что переговоры вести должен ты. Уж точно не я.

– Честно говоря, никак не возьму в толк, почему именно я.

– Да потому, что это был твой нож! Это ты вынудил всех разбойников сдаться.

– И что, после этого они должны были проникнуться ко мне теплыми чувствами?

– Ну… если бы ты перерезал Балку глотку…

Штырь продолжал непонимающе таращиться на капитана, пока Грубьян, вздохнув, не понял, что нужно выражаться более доходчиво. Он взглянул в глаза сержанту, и в голосе его послышался легкий холодок:

– Если бы тогда к глотке Балка оказался приставлен мой нож, сержант, то я бы отпилил ему голову.

Глаза Штыря слегка расширились. Последовала долгая пауза.

– Ладно, спрошу его, – буркнул наконец сержант.

Грубьян облегченно улыбнулся:

– Отлично, мой дорогой сержант.

Уже на пороге штабного шатра Штырь остановился и оглянулся:

– Капитан?

– Да?

– Вы когда-нибудь… марали руки подобным образом?

– Сладость небесная! Даже сосчитать не могу, сколько раз.

Штырь молча кивнул и вышел.

«Интересно, – рассеянно подумал Грубьян, – почему подобного рода признания, похоже, застигают людей врасплох? Казалось бы, шкура у солдат должна быть толстая. Любопытно, в чем тут дело».

Пожав плечами, он сел за свой стол, взял зеркало и, негромко напевая себе под нос, начал заново красить губы.