– Ну, я тут думал… правда ли, что они сотворили людей? А если да, то на хрена им это понадобилось? И мало того, нет бы оставить нас в покое и дать жить по-своему, так ведь боги еще и вечно лезут в наши дела. Ну словно бы какая-нибудь клятая старуха-соседка, которая не отходит от тебя ни на шаг во время празднества, а когда ты положил глаз на красотку и вы оба ищете, в каких бы кустах спрятаться… – Увидев скептический взгляд сержанта, Омс быстро потер лицо и глуповато улыбнулся. – Сакув меня побери, ну и устал же я.

– Отведи лошадь в конюшню, Омс, – сказал Штырь. – Может, еще успеешь перекусить.

– Угу, сейчас.

– И ты отлично справился с… возложенной на тебя миссией.

Кивнув, Омс вернулся к своей лошади.

Солнце казалось ярко-белым диском на фоне белесого неба. Еще не наступил полдень. Слышалось журчание талой воды в узкой канаве, тянувшейся параллельно стене. Кукарекавший с самого рассвета петух вдруг издал сдавленный хрип и зловеще замолк.

Рядовая по имени Заводь смотрела, как рослый солдат облачается в кольчугу. Как обычно, железные звенья цеплялись за его длинные грязные волосы, вырывая их с корнем, так что местами поверх вороненого железа виднелись золотистые пряди. Хотя он не издавал при этом ни звука, его рябое лицо покраснело, а в голубых глазах стояли слезы.

Надев кольчугу и опустив и без того покатые плечи, солдат подобрал с земли пояс с мечом. В бронзовых деталях ножен каким-то образом тоже застряли длинные обрывки светлых, с рыжеватым оттенком волос. Затянув пояс на бедрах, он почесал расплющенный кривой нос, тайком смахнув слезу с левого глаза, отряхнул потертые кожаные штаны и повернулся к Заводи.

– Во имя хромого Сакува, Фолибор, мы всего лишь идем в штабной шатер, – проговорила она и показала на другую сторону центрального плаца. – Вон туда. Как обычно.

– Я всегда считал, что надлежащая подготовка – спасение для солдата. – Фолибор прищурился, вглядываясь в даль. – К тому же, Заводь, наибольшую опасность таят в себе те пути, которые кажутся легкими. Мне позвать Пледа? Он в нужнике.

Заводь поморщилась. Плед постоянно выводил ее из себя.

– И давно он там торчит?

– Понятия не имею. И не знаю, сколько он там еще пробудет, – пожал плечами Фолибор.

– Живот скрутило?

– Да нет. Плед сейчас в нужнике в буквальном смысле. – Фолибор помедлил. – Уронил туда амулет, который подарила ему бабушка.

– А, тот самый амулет, надпись на котором гласит: «Убей этого мальчишку, прежде чем он вырастет»? Что это за подарок на память? У Пледа, похоже, не все в порядке с головой.

Фолибор вновь неловко пожал плечами.

– Ладно, не важно, – бросила Заводь. – Идем. Вряд ли капитан будет рад видеть Пледа по уши в дерьме.

Они зашагали в сторону штабного шатра.

– Не обращай внимания на других, – сказал Фолибор. – Что касается меня, то я ценю твой прирожденный ум.

– Мой… что?

– Прирожденный ум.

Заводь насмешливо взглянула на своего спутника. У тяжелых пехотинцев имелись свои странности. Впрочем, стоило ли удивляться? У этих кольчужных кулаков, что имелись в каждом взводе, была только одна задача – нырять головой вперед в любой обрушившийся на них водоворот. Выступать в первых рядах, отражать натиск, а затем наносить ответный удар. Все просто.

– Тебе даже грамотным быть не обязательно, – заметила она.

– Опять ты за свое, Заводь? Слушай, читать научиться легко. А вот ты попробуй написанное в голове прокрутить. Сама подумай – десять человек могут прочесть одни и те же клятые слова, но при этом дать им десять разных объяснений.

– Угу.

– Недаром нам, тяжелым пехотинцам, никогда не отдают письменных приказов.

– Потому что они вас только путают.

– Именно. Мы попадаем в ловушку всевозможных интерпретаций, нюансов, умозаключений и предположений. Возникает куча проблем. Что в конечном счете на самом деле имеет в виду командир, когда он пишет, допустим: «Наступать по всему фронту»? Фронту чего? А что, если я столкнулся с каким-нибудь ростовщиком и теперь на мне висит долг? Тогда правильнее было бы сказать «отступать по всем фронтам», верно? В смысле, если бы я отнес этот приказ на личный счет?

Заводь снова бросила взгляд на его внушительную фигуру с массивной угловатой головой, осмотрела костистые надбровья и копну спутанных длинных волос, приплюснутое лицо, в основном скрытое рыжей бородой, громадный кривой нос, маленькие голубые глазки с мягкими ресницами.

– Полагаешь, так и произошло с Первым взводом? Тяжелые пехотинцы получили приказ, а полколокола спустя все были мертвы?

– Я не говорил, что случилось именно это, – ответил он. – Просто одна из длинного списка возможностей. И ты, вероятно, знаешь это лучше меня.

– Так что, по-твоему, стряслось с Первым взводом, Фолибор?

– Ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать? Кто вообще может это знать?

Заводь нахмурилась:

– Кто-то наверняка знает.

– Это ты так думаешь. Слушай, забудь уже про Первый взвод. Их больше нет. Все погибли. Та еще была заварушка.

– В каком смысле?

– Да что ты ко мне пристала?

Они уже подходили к штабному шатру, когда их перехватил капрал Перекус:

– Как раз вас двоих я и ищу!

Заводь поморщилась, заметив многозначительный взгляд Фолибора и вспомнив его предупреждение насчет легких путей.

Перекус изо всех сил пытался застегнуть пояс, в замешательстве шаря по своему объемистому брюху, как будто не ожидал его там обнаружить.

– Где Плед? – спросил он. – Нам нужен весь взвод. Капитан ждет.

– Плед в сортире, – объяснила Заводь. – Плавает в моче и дерьме в поисках любимого амулета.

– Который он держит у себя в заднице?

– Хорошее предположение, – заметила Заводь.

– И который как-то раз вылетел у него из задницы в струе пламени?

– Лучший огненный пердеж, какой я когда-либо видел, капрал, – торжественно произнес Фолибор и кивнул. – Могу поспорить, ты до сих пор жалеешь, что пропустил такое зрелище.

– Жалею – не то слово, – ответил Перекус. – Ладно, идите вытаскивайте его оттуда. В смысле, оба. И давайте без споров.

– Тогда мы все трое опоздаем, – предупредил капрала Фолибор. – Может, тебе стоит пересмотреть свой приказ, вызванный накопившимся раздражением? Ведь если сейчас не хватает лишь одного солдата, то так не будет хватать сразу троих. А это половина Четвертого взвода, капрал.

– Даже больше половины, – вставила Заводь. – Никто уже много дней не видел Аникс Фро.

Перекус поднял густые брови:

– Аникс все еще в нашем взводе? Я думал, ее перевели.

– Да неужели? – спросила Заводь.

Капрал нахмурился:

– А что, разве нет?

– Вроде приказа не поступало?

– Никакого приказа я не видел. – Перекус развел руками. – Так или иначе, но Аникс Фро перевели от нас!

– Неудивительно, что ее нет, – заметил Фолибор.

– Погоди, Перекус, – вмешалась Заводь. – Ты же наш капрал: как так получилось, что ты не знал ни о каких переводах, приказах и прочем? Наш сержант не из тех, кто никогда ничего не говорит личному составу.

Перекус недоверчиво уставился на нее, его мясистая физиономия побагровела.

– Представь себе, дело обстоит именно так, тупоголовая ведьма! Он и впрямь никогда нам ничего не говорит.

– Во всяком случае, половину уж точно говорит, – заявила Заводь. – Фолибор прав. «Кто здесь представляет Четвертый взвод?» – «Капрал и сержант. Остальные купаются в гребаном нужнике». Не слишком ли дурно это станет попахивать, когда сержанту в ответ на вопрос, где его взвод, ничего не останется, кроме как пожать плечами?

– Знаешь, Заводь, – произнес Перекус, – я с трудом удерживаюсь от смеха.

– Это еще почему?

– У тебя такое невинное выражение на милом личике. Ага, – добавил он, глядя за ее плечо, – а вот и она.

Заводь и Перекус повернулись и увидели Аникс Фро, которая сгорбившись брела в их сторону. Капрал шагнул вперед:

– Аникс! Ко мне, будь ты проклята!

Аникс изо всех сил пыталась идти по прямой, однако не слишком в этом преуспела. Женщина была очень бледной. Правда, она всегда так выглядела, хотя сейчас синяки у нее под глазами были чуть больше обычного. На Аникс Фро лежало проклятие, каковым стало для нее постоянное недомогание.

– Бедняга Аникс, – проговорила Заводь, когда та подошла к ним.

– С чего это я вдруг бедняга? – возразила Аникс. – Что вы все на меня так смотрите?

– Капрал Перекус сказал, что тебя перевели в другой взвод, – объяснил Фолибор.

– Что, правда? Слава богам.

– Нет! – рявкнул Перекус. – Никто тебя никуда не переводил, во имя Худа. Просто ты уже много дней болтаешься неизвестно где.

– Вовсе нет. Лично я знаю, где я была все это время. Что, объявлен общий сбор Зачумленной роты?

– Нам не нравится это прозвище, – заявил Перекус.

– Да неужели? – удивилась Аникс. – А разве мы не сами его придумали? Вот что, капрал…

Их разговор прервал появившийся из штабного шатра сержант Дрючок.

– Все здесь, сержант, – суетливо доложил Перекус. – Не считая Пледа, который срет амулетами в нужнике. В смысле…

– Капрал имеет в виду, – любезно пришла ему на помощь Заводь, – что Плед оказался с головой в дерьме.

– До чего же я тебя люблю, Заводь, – хмыкнул Фолибор. – Всегда найдешь подходящее слово.

– А что я такого сказала? – Она снова повернулась к Дрючку. – Суть в том, сержант, что от отсутствия Пледа собрание ничего не потеряет. Поскольку без своего амулета он и пернуть не в состоянии.

– Вряд ли это впечатлит капитана… – начала Аникс.

Недовольное ворчание сержанта заставило замолчать ее и остальных. Все взгляды устремились на Дрючка, который уставился в почти полностью белое небо. Помедлив, он крепко зажмурил свои карие глаза, сжал пальцами переносицу над громадными ноздрями, развернулся кругом и направился обратно в штабной шатер, едва заметным жестом велев остальным следовать за ним.

Заводь быстро толкнула Перекуса в плечо:

– За ним, идиот. Все хорошо.

В штабном шатре было тесно. Хорошо, что народу немного. Если бы здесь собрались все солдаты Второй роты Четырнадцатого легиона, то было бы вообще не продохнуть. Заводь попыталась представить набившиеся в шатер двенадцать взводов и с трудом подавила улыбку, по привычке прижавшись спиной к парусиновой стене. Вообще-то, прямо скажем, поводов для улыбки не имелось, учитывая жалкое состояние Второй роты: увы, многих знакомых лиц она никогда больше не увидит.

«Да что со мной такое?» – мелькнуло в голове у Заводи.

Все присутствующие были не в духе, чему вряд ли стоило удивляться. В подчинении у капитана остались три жалких взвода, по крайней мере до прибытия новобранцев. Но когда это еще будет? Вполне возможно, что и никогда. Заводи вдруг вспомнились все ее погибшие друзья, о которых она прежде никогда не думала как о мертвых.

Скрестив руки, она посмотрела на капитана, который окинул взглядом выстроившихся в круг морпехов. Еще пара мгновений, и он встанет и начнет говорить – и тогда любой, кто никогда раньше не был с ним знаком, кто знал этого человека только по имени, изумленно уставится на него, не веря собственным ушам.

Имя капитана наверняка было настоящим. Даже давно покойный Кривозуб не смог бы придумать ему такое прозвище – это выглядело бы совсем уж по-идиотски. Заводь смотрела, как капитан бросает взгляд на свою шелковую рубашку цвета лаванды, поправляет манжеты и разглядывает тонкие кожаные перчатки на длинных тонких пальцах.

Ну а потом, плавным движением поднявшись с табурета, он поднес левую ладонь к уху, шевеля пальцами, и его напудренное, белое, как у мертвеца, лицо расплылось в слегка раздвинувшей красные губы улыбке.

– Добро пожаловать, дорогие мои солдаты!

«Да, дамы и господа, это и есть Грубьян, наш любимый капитан».

Голодранка стояла как можно дальше от сержанта Штыря, отгородившись от него Омсом, Бенгером и капралом Моррутом. Она бы втолкнула туда и Никакнет, да вот только Никакнет, будучи левшой, всегда сражалась слева от Голодранки, и ничто не могло избавить ее от этой привычки.

Дело было вовсе не в том, что Голодранке не нравился сержант, или она ему не доверяла, или еще что-нибудь. Проблема заключалась в том, что от него жутко воняло. Вернее, вонял не он сам, а его власяница.

Она слышала, будто Штырь – последний из оставшихся в живых сжигателей мостов, но сомневалась, что он когда-либо оказывался в столь дурном обществе. Подобные слухи постоянно ходили насчет некоторых солдат, отличавшихся довольно странными манерами. Люди нуждались в подобных сплетнях. В них нуждались малазанские войска.

Все эти странные намеки, необычные тайны, истории, что солдаты рассказывали шепотом: якобы они видели одинокую фигуру, которая бродила в окрестностях лагеря глубокой ночью, общаясь с лошадиными духами Смертной роты. С самим Сакувом Аресом, хромым стражем врат Смерти.

Лишь последний оставшийся в живых сжигатель мостов мог пребывать в подобном обществе, – по крайней мере, так утверждалось. Среди давно умерших старых друзей, чьи тела превратились в туман, а лошади покрылись инеем. В компании павших товарищей, все еще забрызганных предсмертной кровью, которые обменивались шутками с сержантом, от чьей власяницы воняло смертью.

Что ж, сама Голодранка никогда не видела, чтобы Штырь болтал с духами в поле за лагерными кострами. А смертью от его власяницы воняло потому, что она была сделана из волос его покойной матери или, может, бабки. Хотя не исключено, что это тоже было выдумкой. Кто станет носить подобное? Несмотря на все свои странности, сумасшедшим Штырь точно не был. С другой стороны – откуда-то ведь взялась эта власяница? И она вполне могла быть сделана из спутанных волос какой-нибудь старухи, черных пополам с седыми.

Но что толку от объяснений, если вонь никак не зависит от того, известен или нет ее источник? Во всяком случае, про сжигателей мостов говорили, будто на лбу у каждого из них имелась татуировка – естественно, в виде пылающего моста, – но высокий лоб Штыря украшали лишь оспины, которые могли взяться откуда угодно. Куда вероятнее, что это были следы какой-нибудь перенесенной в детстве болезни, нежели отметины от морантской взрывчатки, которую к тому же никто не видел вот уже десять с лишним лет.

Сжигатели мостов. Охотники за костями. Вороны Колтейна. В истории Малазанской империи было немало погибших армий. Все они были мертвы, но не забыты. Не в этом ли и заключалась проблема? Мертвецы нуждались в забвении, однако, как любила повторять Никакнет, одно дело помнить, но совсем другое – по какой причине.

Голодранка взглянула на свою подругу, всегда стоявшую в строю слева. Никакнет посмотрела на нее в ответ и пожала плечами.

Вот именно, Никакнет всегда так говорила. Но что это могло значить, во имя всех черных перьев мира?

Капитан Грубьян закончил прихорашиваться и встал.

Изыск и Громоглас из Второго взвода нашли себе общую скамейку, на которой им оказалось тесно, поскольку оба были весьма крупными парнями, но никто не хотел подвинуться. В результате между ними завязалась титаническая борьба, в процессе которой каждый пытался столкнуть другого со скамьи всеми возможными частями тела.

Из их ноздрей со свистом вырывалось громкое дыхание, а скамейка аж трещала от напряжения. Друг на друга противники не смотрели – в этом не было никакого смысла. Даже внешне оба были похожи: крепкие, коренастые, бородатые, с маленькими глазками, приплюснутым носом и будто неспособным улыбаться ртом.

За ними наблюдал Трындец, стоявший почти на расстоянии вытянутой руки от Громогласа, чуть позади от остального взвода сержанта Шрейки. Его перевели сюда из Первой роты, когда распределяли ее остатки. До этого он служил в Семнадцатом легионе, пока не вспыхнул мятеж в Грисе, который удалось подавить ценой жизней половины солдат. Хотя Трындец и сумел тогда выжить, на нем это отразилось не лучшим образом – он превратился в человека, оставлявшего на своем пути смерть и разрушения. Неудивительно, что никто во взводе не встретил его с распростертыми объятиями.

Правда, Трындец вполне достойно проявил себя в стычке с наемниками Балка – хотя бы в этом ему следовало отдать должное. Отваги ему всегда было не занимать. Он даже сумел подставить свой щит под острие копья, метившего в грудь капрала Подтелеги, за что последний был вынужден благодарно кивнуть ему. А может, капрал просто бросил взгляд на собственную грудь, убеждаясь, что та цела.

В любом случае основная работа легла тогда на плечи двоих тяжелых пехотинцев. Изыску и Громогласу, как оказалось, был свойствен дух соперничества, особенно в бою. Собственно, как начал понимать Трындец, соперничество этой парочки дошло до патологических крайностей, превратившись в открытую ненависть. Эти двое никогда не обменивались ни единым словом, даже взглядом, никогда не делились содержимым фляжки. И тем не менее они никогда не отходили друг от друга ни на шаг.

Пожалуй, человека, которому больше повезло в жизни, это могло бы позабавить. С точки же зрения Трындеца, бесконечные сражения между двумя тяжелыми пехотинцами приобрели черты болезненной одержимости. И в данный момент он ждал, когда скамейка взорвется.

– Увы, – сказал Грубьян после теплых приветственных слов, – в каждой местности есть свои бандиты. – Он поднял руки, словно бы пытаясь подавить возражения, которых, насколько могла понять Заводь, ни у кого, похоже, не имелось. – Знаю, дорогие мои, знаю! Кто из бандитов способен бросить в бой, по сути, целую роту хорошо экипированных, исключительно хорошо обученных и впечатляюще дисциплинированных солдат? Кулак в очередной раз заверил меня вчера вечером, что на внушительную мощь войск Балка в докладах разведчиков не было даже намека. – Он помедлил, окинув взглядом окружавшие его лица. – Соответственно, наша рота заплатила немалую цену, нанеся ему поражение.

– Но мы вовсе не победили, – возразила сержант Шрейка из Второго взвода, накручивая на палец прядь длинных черных волос. Ее апатичный взгляд скользнул в сторону Штыря. – Если бы мы не захватили в плен самого Балка и если бы не удивительная лояльность, которую проявили его войска, сложив оружие, как только Штырь приставил командиру нож к горлу… в общем, никого из нас сейчас бы здесь не было.

– Уверяю тебя, Шрейка, – улыбнулся Грубьян, – я как раз собирался воздать хвалу впечатляющему успеху Третьего взвода, захватившего в плен предводителя бандитов.

– Если уж на то пошло, это был ваш план, капитан, – заметил капрал Моррут, стоявший, как обычно, рядом со Штырем. – Штырь всегда поступает как должно.

– Выражаясь точнее, план заключался в том, чтобы отсечь змее голову, – ответил Грубьян, поскольку, несмотря на всю свою показную манерность, он был не из тех, кто начищает до блеска свой рог. («Пожалуй, все же не слишком удачное сравнение», – подумала Заводь.) – Разве не очевидно, что любой из подчиненных Балка смог бы продолжить сражение? Так что гибель командира мало бы что изменила. В результате, – заключил он, вновь поводя левой рукой, – угроза Штыря убить главаря бандитов, так и оставшаяся неосуществленной, привела к наиболее благоприятному для нас исходу. Короче говоря, дорогие мои, нам чертовски повезло.

На этот раз все кивнули, соглашаясь с капитаном.