Вечер. Гюго ищет вдохновения, но строка не ложится. В доме всё покрылось пылью. В конце концов тоска выгнала его к мадам Розетт, в дом под красным фонарём – в самый отдалённый глухой квартал Парижа. Дом толерантности «la maison de tolerance» был привязан к слову «терпимость». Хотя предполагалось, что в этом доме не угнетали молоденьких девушек, а пользовались за деньги их расположением и услугами, что отвлекают мужчину от одиночества; но это лишь одна из сторон медали – та, что видна, скажем, на первый взгляд и поверхностна.
Внутренний устав и уклад жизни публичного дома, или, в обиходе, дома терпимости, был жесток и суров для многих девушек. Хотя на первый взгляд здесь всё выглядело культурно, чисто и толерантно.
В домах толерантности были столовая, гостиная, где присутствующие беседовали раскованно и непринуждённо. Милые девушки для коротких сеансов с мужчинами уединялись в многочисленных комнатах. Естественно, подобные дома отличались особым домашним бытом, уютом, зачастую даже и роскошью. Это объяснялось многим, в первую очередь тем, что здесь не только работали, но и жили. Радушие девушек, их опрятность и лоск были тем стимулом, который манил сюда мужчин. Они слетались на красный фонарь, словно мухи на мёд. Их количество отражалось на содержимом кошелька хозяйки.
Хороший тон в домах считался излюбленным коньком. Мадам – в лице хозяйки дома – с профессиональной хваткой предложила частому гостю новенькую девушку, неустанно нахваливая её, буквально как товар на распродаже:
– Молоденькая! Красотка!
Раскрывая все козыри подопечной, поспешила добавить, что девушка такая, каких ещё недавно, помнится, он, Гюго, любил и жаловал, одаривал мужским вниманием, смущая их своим обхождением. Они были не искушены взрослыми играми, по скудности общения не владели всеми тонкостями.
В доме была текучка. Девушки периодически исчезали. Мадам Розетт от вспышки сентиментальности вдруг замолкла, ушла в себя, погрузившись в мысли о чрезмерной заботе и внимании к бедняжкам, к «милым и пушистым козочкам», как она их называла.
На неё нахлынула волна воспоминаний – о том, как она принимала их слёзы стыда, вкрадчиво, по-матерински нашёптывая:
– Умоляю! Будьте милы с этим месье! Он очень известный человек во Франции, не опозорьте мой дом в его глазах! А я уж вам подскажу маленький приём из женских штучек. Не принимайте позу падшей, даже если он того пожелает. Лицом! Только лицом к нему поворачивайтесь. Он не насильник! Сразу поймёт, что перед ним не та, что его измучила и терзает его душу, а совсем другая! – прося снисхождения к Виктору, она поверяла им его тайну: – Мученик! Он хочет призреть всех женщин за одну, непутёвую. Безнадёжно влюбился, мается по ней… Как кобель по суке. – Затем принималась заверять: – Поверьте! Он не желает вам зла! Да и… В общем-то, вам и мне отлично платит за все ваши выкрутасы. Не рыдайте, а наслаждайтесь! По возможности – избегайте общения. – Если девушки продолжали рыдать, она, вмиг очерствев, сухо бросала: – Смойте сопли под краном и будьте ласковыми с месье! Тогда он одарит золотым. Не забывайте, у нас дом толерантности, а значит – надо проявлять внимание и уважение к клиенту. За деньги – любой каприз! За терпение и воздастся! Ваша жизнь не будет казаться страшной, если вы перестанете капризничать.
Девушки, сгорая от стыда, убегали к себе в комнаты и там шептались о нём. О Гюго! О мужчине, который виртуозно брал их достоинство. При этом ни одна не призналась вслух, что он им нравится. Он был красивый, статный, сильный. Ну и пусть заставлял их делать то, в чём стыдно признаться. Любая женщина этого желала бы, даже бесплатно.
Комната узкая, три кровати, стоящие у окна буквой П. Свет приглушён, отблеск от яркой луны и белые вязаные шторы наполняли каменный мешок кристальной чистотой. В комнате находились три девушки. Изабелла, Нора и Габриэлла. Сидя каждая на своих кроватях, прикрывшись пеньюарами с рюшами, они заговорщицки обсуждали приход месье, о котором ходило столько сплетен. Уже как месяц, если не более. Его имя не произносилось вслух.
За разглашение имён клиентов хозяйка, мадам Розетт, била своих подопечных мокрой плетью, сажала в сарай к псу, который мог сделать их калеками или напасть на них, как на дворовых сук. Мадам Розетт не раз приводила туда клиентов в подпитии, разумеется, за звонкие золотые. Они изъявляли желание посмотреть на такие страсти, моментально протрезвев от увиденного. Многие выбегали из сарая опрометью, сгорая со стыда. От всего увиденного блевали фонтаном, загаживая рвотой всё вокруг.
В дверь постучали. Девушки невольно замерли, их глаза загорелись от страха. В голове каждой мелькнул вопрос: кто будет первой? В комнату вошла мадам Розетт в лёгком вечернем пеньюаре со свечой в руке. Она ласково, по-матерински вкрадчиво обратилась к новенькой, Габриэлле:
– Ластонька моя!
Габи сжалась от нехорошего предчувствия. Мадам, не замечая этого или делая вид, продолжила:
– Тебе повезло! Пришёл месье, который как никто понимает все тонкости души молоденьких девушек. Он может показаться немного груб… – Закатив глаза от предвкушения, вслух сказала: – Я бы и сама с ним легла в постель. Скажу по секрету, таю от него, – лицо её озарилось улыбкой, – от его шаловливых рук… – передёрнув плечами, призналась: – озноб пробегает, сердце ёкает… – Посмотрев на Габи, добавила: – Он знает, как надо любить нас, женщин.
Иди смелей и отдайся ему с лёгким сердцем, стоит того! Он бесподобен! Староват немного для тебя, но… Молод для меня. Не реагирует на мои прелести, даже если я хожу перед ним в нижних подвязках. – Хмыкнув, выпалила: – Он мне как-то намекнул, что я старая говядина! Но я не из обидчивых дам. – И уже более настойчиво буркнула: – Иди! Он ждёт! Аванс положу тебе в комод.
Она отступила чуть в сторону, открыла ящик комода, положила деньги. Обернувшись к Габи, произнесла:
– Иди же, девчонка, отрабатывай! А утром… Не забудь положить мне золотой! А если он будет одаривать? – подмигнув. – Тоже отдашь мне, на ваше содержание! – вздохнув и изображая сердобольность на своём увядшем лице, направляясь к двери, добавила: – Так что иди! Будь ласкова с ним, да более чем нежна в обхождении!
Габриэлла, поднявшись с кровати, покорно пошла к двери, не проронив ни слова. Она понимала, что одна в этом чужом городе. Буквально на днях их кибитку подожгли, когда все её родственники мирно спали. По чистой случайности она осталась жива – ходила на реку разговаривать с луной, от которой черпала энергию и силу.
Комната по прихоти клиента была погружена в непроницаемую темень, чтобы падшая девка не смогла разглядеть его лица.
Гость был далеко не мальчик; дряхлеющая кожа пугала и его самого, хотя ему не было и тридцати.
А так хотелось быть молодым! И именно сейчас – как никогда раньше. Но, увы, время безжалостно бежало вперёд, оставив позади детство и юность.
Габриэлла вошла в ажурной тунике и в шёлковых чулках, которые держались на её красивых стройных ногах на неимоверно изящных подвязках. Длинные волосы были распущены. Они волнами спускались ниже копчика.
Гюго подошёл к ней, привлёк к себе и начал поспешно раздевать. От неё пахло мылом с ароматом сирени. От такого душистого запаха тела он, как истинный ценитель женщин, пришёл в дикий экстаз. Тут же сорвал с неё бельё; последними упали на пол подвязки для груди и чулки, потерявшие свой манящий привлекательный вид, став рваным шёлком. Она стояла, словно дитя пред Господом – чистая, непорочная, при том, что вчера у неё был сеанс с одним из гостей, толстым банкиром. Правда, девственность, как ни странно, осталась при ней.
Как рассказывала мадам Розетт, банкир онемел от наготы Габи. Не тронув девушку, вышел из комнаты через десять минут. Он был ошарашен! Качая головой, изумлённо твердил:
– Она непорочная! Дева Мария!
Шокированный банкир признался, что не смог прикоснуться к девушке. Не прощаясь с мадам, кинув золотой, он опрометью выбежал из обители.
Он как безумный бежал к своей карете, что стояла, как всегда, на своём месте, за углом, вдали от фонарного столба, во всеуслышание крича:
– Божественное дитя!
Мадам Розетт, стоя в парадной, поражалась его внезапному безумию, безотрывно наблюдая за ним сквозь смотровое окно. Банкир как очумелый, добежав до своей кареты, запрыгнул в неё, не успев отдышаться, и покинул это место, оставив в недопонимании мадам Розетт. Она, передёрнув плечами, покрутила пальцем у виска, решив, что у старичка толстосума ум за разум зашёл.
Габриэлла стояла, словно мраморное изваяние. Холодная и безразличная. Гюго насильно привлёк её к себе. Запах волос, промытых в полыни, дурманил. Он брал девушку неистово. Будто чувствовал в ней свою Габи. Она же безмолвно лежала пред ним, как оголённый нерв, обращённая к нему лицом. Экстаз Гюго был блаженством и покоем: он верил, что взял не простую девку, а Габи.
Уже светало. Он подошёл к окну, раздвинул занавеси, хотя раньше никогда этого не делал. Ему очень хотелось посмотреть на спящее дитя. Он уже отметил, что возраст девушки такой же, как и у Габи. Волосы? Запах тот же. Он, приглядываясь, тихо подошёл к спящей девушке. В желудке пугающе свербело. Вдруг он отпрянул назад. О небо! Она! Его Габи. Он не понимал происходящего. В голове пульсировал немой вопрос: «Что она здесь делает?» Он присел на край кровати рядом с ней и расплакался, скорее всего, от счастья.
Утро наступило, принеся перемены. Габи лежала с Гюго в одной постели, и это совсем не пугало. Она видела перед собой того, кому назначила встречу в её и его будущем. Она не солгала, когда предсказывала ему у собора Парижской Богоматери. Всё сказанное – правда! А он не хотел ей верить!
Она, счастливая в своей правоте, прошептала:
– Ну что, месье! Я оказалась права!.. – рассматривая его, – а ты не слушал меня, смеялся над Га-би… – въедаясь взглядом, – встретились же! – Она продолжила гордо, с достоинством: – И я рада, что вы меня нашли, свою судьбу! – Затем с улыбкой добавила: – От судьбы не убежишь! Так у нас, цыган, говорят. Так что… Теперь верь мне, месье! Я не обманываю!
Гюго ласково смотрел на свою крошку, на свою Габи, разглаживая рукой пряди волос, что укрывали её грудь, улыбаясь уголками губ, произнёс:
– Теперь точно буду слушаться! Паду рабом к твоим ногам, мой ангел… – не в силах сдержать любопытство, сочетавшееся со страхом, спросил: – Что привело тебя сюда? Как ты здесь очутилась?
Габи рассказала, что её родня сгорела в кибитке, в конце горько разрыдавшись. Гюго обнял её, с заботой произнёс:
– Не печалься, дитя! Теперь ты будешь под моей опекой. Я выкуплю тебя у мадам Розетт. Хоть она и скряга, думаю, продаст за 20 золотых… – Заверяя: – Слава Богу! Не беден! Вчера получил гонорар.
У Габриэллы по-детски загорелись глаза, ведь ей было всего 15 лет. Она была счастлива. Дом терпимости – место не для неё. Ей пуще воздуха нужна свобода!
Мадам Розетт сидела перед зеркалом, с особым вниманием всматриваясь в своё стареющее лицо: ей вот-вот стукнет 38 лет. А ведь когда-то она блистала в кругу куртизанок, была мила, сексапильна и весела. Вздохнув, обведя пустым взглядом будуар, она ощутила дискомфорт – ей было скучно, тоскливо, одиноко и страшно, она терялась перед своим будущим, в котором уже предстанет немолодой потасканной мадам.
Бросив взгляд на дверь, она онемела от мысли. От мысли о том, что Гюго до сих пор не вернулся от новенькой. Как бы не вышло курьёза! Она понимала, что эта девушка – необкатанная дикарка. Может и покусать! Мадам невольно вспомнила банкира, который вылетел от неё, словно загипнотизированный. Не дай Бог, она что-то сделает и с Гюго! Тогда уж точно худая слава пойдёт о её доме по всему Парижу!
Она схватила со столика трубку, в очередной раз вяло улыбнувшись своему отражению, закурила, пуская затяжные клубы дыма. Мадам нервничала.
Вдруг в комнату постучали. Она вздрогнула, но, взяв себя в руки, строго произнесла:
– Кто мне надоедает с утра? В ночи приходите, я не принимаю!
Стук повторился. Она открыла – в дверях с сияющим видом стоял Гюго, за его спиной маячила, сжавшись, бледная как полотно Габриэлла. Он рывком вывел её вперёд и без промедления заявил:
– Мадам! Рад видеть вас при здравии и при прелестях!
Мадам Розетт, тут же чуть распахнула пеньюар, демонстрируя сквозь неприлично прозрачную сорочку всю себя в утреннем откровении. Её грудь была большая, немного обвисшая, но всё равно притягивала мужской глаз. Она будто старалась прикрыть её кистью руки, но делала это так нежно и замедленно, массируя соски и невинно глядя на Гюго, что глаза его безотрывно следили за её манипуляциями. Лесть и взгляд гостя ей очень понравились. Распахнув дверь шире, она впустила непрошеных гостей в комнату. Взбив рыжую шевелюру на голове, мадам начала кокетничать с тем, перед которым желала бы пасть. В надежде зацепить его внимание строго произнесла:
– Месье! У вас что, к этой девке есть претензии? – кивнула она головой в сторону Габи. Оценивая её с головы до ног, с ухмылкой бросила: – Если ничего не произошло… Сами понимаете, что я имею в виду… – глядя на мужчину в упор и с некоторым ехидством: – Если что? То я в этом деле уж точно не крайняя. Вины на мне нет. Вам что, тоже не под силу обкатать эту девку? Не справились с лошадкой?.. – Затем, удивившись своей мысли, боясь разочароваться в Гюго, съязвила: – Может, вы, как и банкир, импотент?
Она со злостью смотрела на него и Габи, с упоением выдавливая яд, которым была отравлена с недавних пор. Через секунду бросила с желчью:
– Тогда вам нужно к старушке Розетт! – испепеляя его взглядом, – раз уж вы запали на мои прелести при дневном свете, а их… – с сарказмом, – давно не ценили такие мужчины, как стоящий сейчас передо мной.
Взяв себя в руки, мадам, строго посмотрев Гюго в глаза, спросила:
– Так в чём же дело, месье?
Гюго, стараясь удержаться от резких слов, посмотрел ей прямо в глаза:
– Мамочка!.. – улыбнулся уголками губ. – Мадам!.. – вскользь окинул её взглядом, произнёс: – Прелести все при вас, скажем честно – хороши, – хмыкнул, – не увяли ещё, быть может, есть, на что глаз кинуть! Но я… Как не импотент… – Гюго выдержал колкий взгляд мадам, твёрдо заявил: – Хочу взять к себе на воспитание вот эту девку! Буду ей отцом! – И, шутя, добавил: – Сказки ей на ночь читать буду, скучно мне по ночам!.. – поедая взглядом женские прелести.
Мадам Розетт, смутившись, прикрылась полой пеньюара, покраснев до корней рыжих волос, и отвела взгляд. Этот мужчина явно её пугал.
Гюго продолжил:
– Вдохновение меня покинуло!
Мадам, пытаясь вставить острое словечко, с ехидством выпалила:
– Да уж так и покинуло? – ёрничая, – никак свои дети надоели? – Входя в кураж: – А что, жена с вами уже не спит?
Она довольно стрельнула глазами в сторону смущённой Габи. Продолжая издеваться над Гюго, со смехом подытожила:
– Значит, не я одна старею. – Трагически закатив глаза, она наигранно произнесла: – Господи, куда уходит молодость?
Гюго, посмотрев на неё пронзительным взглядом, парировал:
О проекте
О подписке