Глава 6

С Ленкой мы не общались весь оставшийся октябрь, ноябрь и начало декабря. Она вроде хотела подойти ко мне в первый же понедельник после той безумной субботы, даже подождала ради этого, пока толпа переобувающихся у гардероба немного схлынет… Окликнула, но я сделала вид, что не услышала, а в классе демонстративно – так, чтобы она видела, – попросила у Поляковой разрешения сидеть теперь вместо неё с Барбашиной. Та удивилась, но легко согласилась.

Ленка подошла ко мне ещё раз в тот же день после уроков, пока я дожидалась возле туалета Наташку, но я даже слушать её не стала. Наехала с ходу, доходчиво объяснив, что не считаю проституцию хорошим способом выйти в люди. Так и сказала: «Найди себе какую-нибудь блядь в подружки, а я пас! И вообще – у меня первым будет муж, завидуй молча! А если вякнешь хоть слово… – для убедительности я даже подпёрла её щеку кулаком, – мне тоже есть, что рассказать про тебя…» Ленка поджала губы и ушла.

В то время как я стала активно дружить с Барбашиной, Машкова ходила в гордом одиночестве. Я посматривала на неё с тайным любопытством и диву давалась – ну в жизни же не скажешь, что шалашовка! Одетая с иголочки, аккуратная, вежливая. Тихий омут, честное слово. Знал бы кто о чертях, что в нём водятся!

***

Лёшка примчался ко мне, как и обещал, через две недели – с шоколадкой и загадочной улыбкой. Стал настойчиво приглашать прогуляться с ним куда-то, говорил, чтобы рассчитывала до самого вечера. Потом случайно сболтнул, что приготовил мне сюрприз у себя на даче… Я категорически отказалась, и он растерялся. Правда, уже через пару мгновений взял себя в руки. Отошёл к вешалке у входа и, порывшись в кармане куртки, спрятал что-то за спиной.

Это оказалась коробочка, обтянутая синим бархатом, а в ней кулончик – маленький золотой ключик. В прямом смысле – золотой.

– Лёш, блин… ты с ума сошёл! Откуда у тебя столько денег?

– Нравится? – он притянул меня к себе. – К золотой дверке нужен золотой ключик… Серьёзно, Люд, я приготовил всё, как ты хотела. Даже конфеты и шампанское.

– Лёш… у меня месячные.

От смущения его щёки пошли пятнами. Я закрыла коробочку и положила её на стол.

– Я соврала, Лёш. Просто знаешь… короче, я передумала. Хочу, чтобы первым был муж.

В повисшей тишине тревожно, словно метроном, отсчитывал секунды будильник на книжной полке. Наконец за стеной взорвалась матерной тирадой тётка Зина, и Лёшка очнулся.

– Люд, да я ж и не против, ты же знаешь. Но сначала надо институт закончить…

– Ну, вот видишь, есть чем заняться, кроме как сексом! И потом, знаешь, если я вдруг залечу, тебе придётся на мне жениться. Какой институт тогда может быть? Давай оставим пока всё, как есть, а? Ну правда, ну и так ведь хорошо…

Лёшка неожиданно разозлился, а когда уходил, я попыталась вернуть подарок, но он не взял. Я так и не поняла тогда – был он смущён ситуацией или расстроен обломом? Но с того дня наши отношения резко изменились.

Он не приходил больше ко мне домой. Я не приходила к нему. Физкультурный институт и мой технарь находились через забор друг от друга. Мы с Лёшкой постоянно сталкивались на подходах к ним и в эти моменты играли во «всё нормально». Я видела, что он давит в себе радость от встречи со мной, делает вид, что не больно-то ему и надо. Постепенно мне стало казаться, что ему и правда не больно-то и надо. Подмывало вызвать его на разговор, но я боялась услышать, что он наконец нашёл ту, которая даёт и не выпендривается. Что разлюбил, в конце концов.

Это он в своё время добивался меня целых полгода. Это он, добившись, почти сразу стал признаваться в чувствах. Я же не особо и хотела – просто взяла то, что само шло, потому что Лёшка был козырным пацаном, что уж тут говорить. К одиннадцатому классу – уже мастер спорта по вольной борьбе, да и симпатичный. Многие девчонки, начиная чуть ли не с седьмого класса, сохли по нему, а когда он окончил школу и ушёл в институт – умирали от тоски. Взять хотя бы Барбашину. Мне иногда даже казалось, что она специально в этот техникум пошла, чтоб к Лёхе поближе. И было нереально круто владеть тем, кого хотят все вокруг! А вот теперь всё валилось. То ли мы вместе, то ли нет – непонятно, но от мысли, что он может достаться другой, разбирала злость. Я даже хотела избавиться от его подарка, например, отнести в ломбард, но что-то непонятное внутри не дало… Поэтому просто засунула куда подальше, чтобы мать случайно не нашла, и вскоре совсем о нём забыла.

***

Барбашина не курила, а денег на сигареты – даже поштучно – у меня не было, так что и я больше не курила, и казалось, что теперь-то нас с Ленкой точно ничего не связывает. Но если честно, с каждым днём мне всё больше её не хватало.

Барбашина оказалась приторной, и чем ближе я её узнавала, тем сильнее сомневалась в искренности её «правильности». Она, в отличие от Ленки, скорее казалась, чем была. А на самом деле в её взбудораженном половым созреванием теле кипели такие же страсти, что и у всех старшеклассниц. Особенно раздражало то, что почти все её разговоры, так или иначе, сводились к Лёшке. А уж когда она, краснея и запинаясь, спросила, правду ли я тогда сказала, что у него маленький, я не выдержала:

– Хочешь, попробуй!

Удивительно, но Наташка не бросилась, как обычно, извиняться и отмазываться, что не это имела в виду. Она заулыбалась и, пряча взгляд, едва слышно промямлила:

– Я ещё девственница.

Блин, ну что тут было ответить – что я вообще-то пошутила?!

– А у тебя Лёшка первый был? Давно вы с ним это?..

Ещё лучше! В тот момент я почувствовала себя взрослой, умудрённой жизнью тёткой. Забавно. Не это ли самое испытывала, общаясь со мной, Ленка? Можно было бы рисануться, конечно, но я не стала.

– Мы вообще не «это», Наташ. Я тоже девственница.

– Да ладно…

– В смысле «да ладно»? Есть сомнения?

Она странно посмотрела на меня и, отведя взгляд, мотнула головой:

– Да нет. Просто.

Казалось бы – ну поговорили и поговорили… Но разговор пробудил во мне паранойю. Я стала ловить на себе любопытные взгляды одногруппников и курящих с ними «под тополем» физкультурников, слышать за спиной шушуканье и смешки. Ленка при этом ходила тихая, бледная и какая-то безучастная.

***

В последних числах ноября навалило снега, и температура за окном резко упала до минус пятнадцати. Я встала перед выбором: резиновые сапоги или бабкины бурки. Победили бурки. Избегая позора, я стала приходить в техникум или намного раньше, пока никого нет, или, наоборот, к середине первой пары, чтобы даже опоздуны уже разошлись по аудиториям.

Вот так однажды утром переобувалась, тревожно поглядывая на часы и прикидывая, чего бы такого наврать математичке, как в гардероб вошла Ленка. Вот новости – она-то никогда не опаздывала… Я машинально пихнула бурки под стол дежурного и завозилась со шнурками переобувки, надеясь, что Машкова не захочет долго задерживаться рядом со мной и уйдёт. Но она будто нарочно копалась, и между нами висело тяжёлое, вынужденное молчание, готовое прорваться долгожданным, на самом-то деле, разговором по душам. Я не выдержала и ушла первая.

Второй парой была литература. Ольга Анатольевна зачитывала нам критическую статью о творчестве Льва Толстого, когда в дверь постучали. Она опустила учебник, вопросительно глядя поверх очков на вошедшего.

– Здрасти, Ольга Анатольевна, я дежурный! – пацан, скорее всего из «технологов», сделал ещё шаг вперёд и вынул руку из-за спины. – Это не из вашей группы сапоги забыли?

Это были мои бурки. Посыпались лёгкие смешки. Ольга Анатольевна растерянно глянула на сапоги, потом на нас и развела руками:

– А что, похоже, что из нашей, Никитин? Это, наверное, уборщица оставила или бабушка чья-то… Отнеси обратно от греха подальше, пока милицию с собаками не вызвали.

Группа взорвалась смехом.

– Баба Люда пришла! – заорал вдруг Чернов и тут же получил оглушительный удар «литературой» по башке.

– Машкова! – прикрикнула Ольга Анатольевна и, дождавшись, пока Ленка медленно осядет и положит учебник обратно на парту, сорвала с носа очки. – Что ты себе позволяешь? – Выдержала строгую паузу, повернулась ко мне: – Люда, это правда, твои сапоги?

Я сидела, зажав руки между коленями, чтобы никто не видел, как они дрожат, и, упрямо потупившись, пыталась сглотнуть предательский ком в горле.

– Кобыркова?

– Разрешите выйти…

– Конечно, Люда… – голос её неожиданно потеплел. – Можешь выйти.

***

Ближе к вечеру того же дня я шла из магазина через Лёшкин квартал. На скамейке у его подъезда сидели пацаны, ну и Лёха с ними. Он, как обычно, подошёл ко мне. «Привет – привет; как дела – как дела», – игра во «всё нормально» одним словом. Когда я развернулась, чтобы идти дальше, за спиной раздался посвист и приглушённый смешок:

– Целка-невидимка…

Я вспыхнула. Резко развернулась, сжимая кулаки.

– Чё сказал?! Повтори!

Парни растерянно переглянулись, и один из них глупо усмехнулся:

– А я чё… это не я, это Лёшка…

Я повернулась к Савченко:

– Ты?!

Хотела влепить пощёчину, но Лёшка, увернулся и тут же схватил меня за запястье, крутанул, зажимая в объятиях:

– Хорош, Люд! Погоди, ну стой… Давай поговорим!

Я вырывалась так отчаянно, что ему пришлось отпустить. Он шёл за мной до самой общаги, уговаривая объясниться, но я молчала, почти не моргая смотрела вдаль – это был единственный способ не разреветься.

***

Я решила закосить на недельку от техникума. Мне было стыдно, даже позорно. И дело не только в сапогах… Ленка, сволочь, всё-таки растрепала! И главное – кому?! Знала, скотина, куда бить. Интересно, при каких обстоятельствах она ему рассказывала?..

От мысли, что она, возможно, всё-таки переспала с Лёшкой, сердце разрывала ярость. Полночи я обдумывала, как и кому рассказать о её собственных похождениях. Вспоминала, кто может знать её адрес, чтобы настучать сразу мамашке, а если посчастливится – то и папаню застать между командировками. Вот это будет кара небесная! Она такого даже представить себе не может! Но тут же вспомнилась её реакция на вопль Чернова и то, что она единственная из всей группы, включая и святую Барбашину, не ржала над проклятыми бурками. И отчего-то именно в этот момент меня прорвало слезами.

Мама, слыша, как я шмыгаю носом, встала среди ночи, порылась в шифоньере, вытащила вязанную косами шапку, видно, ту самую, что осталась от неведомой мне бабы Шуры.

– На вот, завтра надень эту. Что там эти ваши «пидорки» могут закрыть… пятнадцать градусов! Сапоги на батарее? Не мокнут? А то, если мокнут, можно ногу газетой обернуть и в мешочек целофановый, как в носок. Ничего, Людок, перезимуем!

***

Вместо учёбы я решила ходить на вокзал, торговать семечками. Надо же хоть попробовать – вдруг дело стоящее? Поэтому собралась с утра, как обычно, и, не дожидаясь пока мама тоже пойдёт на работу, скользнула в коридор. И чуть не грохнулась, споткнувшись обо что-то у порога.

– Люд, тебя чё, ноги не держат? – крикнула из-за двери мама.

– Нормально всё!

Присела возле пакета, в котором лежала коробка из коричневого перламутрового картона. Наклеечка с цифрой 38 на её торце говорила сама за себя. В этот момент с обратной стороны двери послышалась возня – это мать собиралась выходить. Я подхватила пакет и выбежала на улицу.

В зимнюю пору «посетители» заброшенной общаги грелись кострами. Мёрзлые коридоры горько воняли дымом, но, с другой стороны, и кучки говна тоже замерзали, и можно было нормально дышать и не бояться вляпаться. Я зашла в одну из комнат второго этажа, присела на остов пружинной кровати, вынула из пакета коробку. В ней, завёрнутые в бордовую кальку, лежали сапоги. Натуральная кожа "под крокодила", голенища высотой до колена, мягкая цигейка изнутри. Модный квадратный каблук.

Я с замиранием сердца сунула в сапог ногу, застегнула молнию… Идеально! Холодный пока ещё мех обволакивал, моментально нагреваясь, и не было сил заставить себя снова влезть в проклятые бурки! Прохаживаясь по комнате, я жалела, что рядом нет зеркала, и гадала: кто? Лёшка? Куда ему, это же кожа! Да и на самом-то деле я всё поняла с самого начала, просто не решалась признаться себе в этом. Необорванная бирочка на блестящей, обмотанной калькой собачке замка гласила: Made in Italy. Ну конечно Ленка.

Я сняла сапоги, с сожалением натянула остывшие уже бурки и бессильно опустила руки. Ну вот как быть? Зная Ленку, вполне можно предположить, что ничего она от меня взамен не хочет – просто прониклась ситуацией и помогла, чем смогла. С другой стороны, что, из-за сапог простить ей предательство? Почему-то вспомнился Денчик: «Это всё херня, забудь. Но вот это… этого забывать нельзя!»

Я много раз вспоминала события той субботы, и каждый раз находила всё новые косяки… со своей стороны. Ленка-то действительно не сделала ничего такого, на что я не пошла бы заранее, и всё верно она говорила – я ехала туда сосать незнакомому мужику, и то, что так резко пошла в отказ, было кидаловом по отношению к ней. Но даже тут она нашла, как вытащить меня из задницы. А я снова чуть не запорола всё. И тогда опять она, между прочим, приняла удар на себя, отправившись в бильярдную с двумя мужиками – лишь бы оградить меня от перспективы пойти по туркам. И в ситуации с Денчиком я сама дура, тут она тоже права.

Ну, поругались, наговорили друг другу сгоряча… Но она-то хотела сказать мне что-то после – это я не стала её слушать! А с другой стороны, кто шантажировал меня итальянской юбкой? Кто грозился рассказать всему району, что я типа соска? Кто и при каких обстоятельствах шепнул Лёшке это дурацкое прозвище в мой адрес? Кто кого кинул-то? Я запуталась в этих мыслях. Припрятала сапоги в надёжное место и поспешила на вокзал.