Хватив пару кружек, я выбрался на верхнюю палубу, где уже вовсю шли танцы. Играл шлягеры судовой ансамбль (инструменты, кстати, были закуплены за счёт сдачи пустых бутылок, добытых со дна бухты Артур, и продажи кораллов с прошлого рейса).

Судовые дамы из числа камбузного персонала были нарасхват, только явно скучала повариха Кузьминична, к которой из-за её габаритов и тяжёлого характера побаивались приближаться. В цветастом платье с глубоким и необъятным вырезом она напоминала осеннюю клумбу.

И тут появился празднично принаряженный Шура – в рубахе с попугаями, расклешённых полосатых брюках и башмаках на платформе. Лицо напоминало цветом пожарный ящик, чубчик стоял дыбом, осоловелые глазки с трудом фокусировали пространство. Узрев одинокую, яркую и габаритную даму, Шура нетвёрдой, но целенаправленной походкой, направился к Кузьминичне с явным намерением пригласить её на танец. Согнувшись в изящном полупоклоне, Шура поскользнулся и с размаху брякнулся у монументальных ног поварихи, машинально обхватив её за мощные бёдра. Та взвизгнула от неожиданности и отпрянула назад.

Проехавшись руками по ногам Кузьминичны, Шура рухнул лицом на палубу и, успев пробормотать заплетающимся голосом признание в любви, отключился…

Под всеобщий хохот тело Шуры было доставлено матросами в каюту радистов и осторожно возложено на койку.

Новогоднее шоу продолжалось ещё пару часов, пока уставший народ не разошёлся по кубрикам и каютам. Начальство отсалютовало окончанию празднества с мостика новой порцией сигнальных ракет и автоматной очередью трассерами в предрассветное небо (это уже были вьетнамцы).

В обед, после традиционного флотского борща, в кают-компанию белым облаком торжественно вплыла Кузьминична в снежно-белой накрахмаленной куртке. В руках у неё был поднос, на котором стояла тарелка с картофельным пюре и здоровенной (в два раза больше стандартной) котлетой в соусе. Всем прочим по меню полагались макароны по-флотски.

Поставив тарелку перед Баранкиным, сидевшим с пылающими ушами и открытым ртом, она елейным голосом пропела:

– Кушай, Шурик!

После чего с достоинством удалилась.

Народ в кают-компании только переглядывался, молча давясь от смеха под суровым взглядом капитана. Старпом Михалыч исподтишка показывал кулак особо эмоциональным.

Ржали только выйдя в коридор. Поразить сердце Кузьминичны доселе не удавалось никому!

Приказ начальника

Однажды, зайдя в каюту начальника радиостанции Володи Анищенко, я застал его печатающим на машинке какой-то документ. Если бы не ехидная ухмылка, можно было бы подумать, что он печатает очередной серьёзный приказ по судну.

– Вова, над чем трудишься?

– Да вот, Шура, мля, у меня опять отличился! Депрессия у него, видишь ли, разыгралась, тоска по Отечеству. По этому поводу нахально спёр у меня из каюты, прямо с раковины, флакон «Тройного», ну и выдул его в одну харю. Сейчас в каюте дрыхнет, перегаром, как от бича, шибает, а ему на вахту через четыре часа заступать. Подменять придётся, если в меридиан войти не успеет.

– Докладывать будешь? Всё равно же заметят или учуют.

– Да ну его… У него уже и так три выговора и один «строгач». Скажу, что зуб у Шуры заболел и он одеколоном дупло прополоскал. А ты подтвердишь.

– Ну ладно. Ещё и в журнал приёма больных запишу, на всякий случай. Зуб – дело серьёзное. Приказ-то хоть покажи, почитать…

– На, возьми. Может, и ты что придумаешь.

– Знаешь, Володя я бы кое-что добавил…

Документ, составленный начальником радиостанции совместно с судовым врачом, в подкорректированном варианте гласил:

Приказ по каюте № 7 БМТ «Владимир Колечицкий» (дата, №… Андаманское море)

Для служебного пользования. Из каюты не выносить.

При неплановом обследовании каюты начальника р/ст Анищенко В.Н. была обнаружена пропажа флакона одеколона «Тройной», используемого им в гигиенических целях для протирания лицевой и различных других поверхностей тела.

Проведёнными розыскными действиями было установлено, что данный флакон был похищен путём свободного доступа р/ оператором 1 класса Баранкиным А.Г. с целью приведения себя в состояние алкогольного опьянения, якобы в связи с затяжной депрессией, вызванной длительной разлукой с семьёй и Отечеством.

Факта хищения Баранкин А.Г. не отрицает, вещественное доказательство (пустой флакон) изъято и приобщено к делу, состояние опьянения средней тяжести медицинской экспертизой зафиксировано (заключение судового врача прилагается).

За хищение и уничтожение (путём употребления внутрь) личной собственности в особо малом размере, совершенное циничным способом из каюты вышестоящего начальника, на основании Корабельного Устава (КУ-75,п. п….) р/оператор 1 класса Баранкин А.Г приговаривается к нижеследующему:

1. Аресту при каюте сроком на 8 часов с правом приёма пищи и отправления естественных надобностей в установленных местах.

2. Общественному порицанию силами радиотехнической службы по месту проживания.

3. Компенсации за похищенное имущество в объёме 1 (одного) литра спиртосодержащей жидкости крепостью не менее 40 градусов (по выбору потерпевшего). Компенсацию произвести по заходу в ближайший порт.

4. Ограничению по сходу на берег в портах стран НАТО, во избежание утечки конфиденциальной информации о состоянии радиотехнической службы Вспомогательного флота ВМФ СССР после принятия спиртных напитков.

Изъятое вещественное доказательство по делу уничтожить путём утопления с занесением координат в титульный лист журнала «Коммунист Вооружённых сил», № 4, находящегося в радиорубке.

Учитывая положительные характеристики и будущее деятельное раскаяние Баранкина А.Г., п. 5 данного приказа может быть отменён по ситуации.

Начальник p/станции БМТ «В. Колечицкий» В.Н. Анищенко

Приказ мы прикололи в каюте над койкой похрапывающего Шуры. Копию сохранили.

Шура Баранкин в стране Монтенегро

НАКОНЕЦ, через два месяца после выхода из Владивостока, танкер бросил якорь в Которской бухте Адриатического моря, в порту небольшого черногорского городка Биела. Тогда Черногория (по-западноевропейски Монтенегро) ещё входила в состав Югославии, а в соседнем городе Тиват ремонтировались даже наши боевые корабли. В Биеле на заводе «Велько Влахович» на тот момент стояли в ремонте танкер Черноморского пароходства и сейнер из грузинского Поти.

До этого в Биеле ремонтировался танкер нашей бригады «Борис Бутома», и при короткой встрече с ним в Красном море его моряки передали нам кое-какую интересную информацию о неписаных правилах поведения в этом порту.

В частности, о том, что в аптеках буквально за копейки свободно продаётся флаконами чистейший медицинский спирт, а в хозяйственных магазинах – 76-градусный чистый ректификат, которым наивные черногорцы моют стёкла, абсолютно не подозревая о возможности его использования для внутреннего употребления.

Впрочем, качественного спиртного в их магазинах полно, от стограммовых сувенирных шкаликов до двухлитровых бутылок отличного вина. Да плюс каждый уважающий себя черногорец изготавливает домашнюю сливовицу или ракию. Посему и внутреннее употребление спирта им без надобности.

Сами-то они выпивают по-европейски – малыми дозами в течение целого дня, что, в отличие от наших массированных одноразовых приёмов, позволяет им держаться в тонусе.

В сумме выпивая больше нас, местные, тем не менее, русских лицемерно упрекают в пьянстве. Мол, «русски момци пуно пиют».

Вторая позиция полученных инструкций касалась отношения к местному женскому населению. Лёгкий флирт дозволяется и даже приветствуется, но далее – ни-ни.

Борзые грузины, по своей неистребимой привычке нагло приставать к женщинам, не учли местного менталитета (а там тоже гордые горцы), за что были нещадно биты и сейчас безвылазно сидели на своём сейнере. Скандал консульству кое-как удалось замять…

К русским местные сербы и черногорцы относятся по-братски и всегда стараются помочь при случае. С хорватами и словенцами лучше не контактировать.

И через неделю нам таки «помогли». Часть экипажа попросилась в увольнение: пароход стоял в доке и основной ремонт пока не начинался. Местных денег (динаров) ни у кого не было – получку ещё не выдавали, – и капитан, с лёгким чувством беспокойства, согласился отпустить народ покупаться. На дворе стоял черногорский февраль (+23), что для нас, не избалованных климатом, было «как бы летом», вода чистейшая, с температурой +20. Сошедшие на берег выбрали место за городком у маяка и начали купаться.

Представители встревоженного местного населения, обеспокоившись, как бы русские гости случайно не заболели, прибежали с вином и сливовицей «для сугреву». Добрые и отзывчивые люди!

В результате дружный интернациональный коллектив местного пролетариата и наших морячков, хорошо «согретый», душевно распевая русские и сербские песни, прошёл через городок компактной колонной до заводских ворот, бережно придерживая «уставших».

Капитан метал громы и молнии – но, посовещавшись с руководством завода, решил спустить дело на тормозах. Тем более что никаких эксцессов с местными не наблюдалось. Наоборот, на заводе у нас появилось много новых закадычных друзей.

За всем этим с завистью наблюдали со своего борта донельзя огорчённые грузины – дальше заводского пирса ходу им не было. Ибо нехрен…

Ремонт шёл своим чередом. Мы все жили на судне, в надоевшем «железе». Те, кто не был задействован в ремонте, несли рутинные стояночные вахты.

Шура Баранкин ходил дежурным по судну, службу нёс вроде исправно, правда, иногда – видимо, приняв втихаря малую дозу, – растягивал гласные при подаче команд и произносил слово «внимание» как «вынимание». Тогда Шуру с вахты «вынимали», и его менял боцман, не очень этим довольный.

После турне замполита по местным аптекам нам перестали отпускать спирт. Пришлось переходить на местное, тем более что в барах и кафе нас принимали радушно и всегда старались угостить. Мы им дарили в ответ эфиопские кораллы, ракушки и всякую другую экзотику вроде деревянных масок из Юго-Восточной Азии.

В увольнение, освоившись, ходили свободно, даже ездили на автобусах в окрестные городки, благо было на что посмотреть. Начинался курортный сезон, всё было заполнено туристами из Европы.

Наши молодые морячки по незнанию заглянули на нудистский пляж на одном из островов и изрядно при этом оконфузились при виде голых женских тел. После длительного воздержания реакция была вполне предсказуемой.

Мелкие недоразумения и проступки были, конечно, неизбежны – люди уже морально устали за полгода. Суша нами всегда рассматривалась как временное место пребывания, которое следовало использовать с максимальной пользой, поскольку после ремонта нас ждал заход в Севастополь, пополнение ремонтной команды до штатной численности и боевая служба в 8-й оперативной эскадре Индийского океана. Ещё минимум на полгода…

И тут сорвался Шура! После вахты он пошёл старшим группы увольняемых матросов в город. Отпустил ребят по магазинам (недавно была получка и в карманах шуршали динары) и ушёл куда-то сам.

К 17 часам моряки исправно прибыли на борт, но Баранкина не было ни через час, ни через два. Происшествие относилось к разряду чрезвычайных!

Пропал радист военного судна, имеющий все виды допусков к секретам, а страна хоть и дружественная, но кишит потенциальными шпионами со всей Европы. Родина в опасности!

А посему под руководством нашего «особиста» Жени Максимова (капитан-лейтенанта контрразведки, замаскированного под четвёртого штурмана) были сформированы три «поисково-ударные» группы из свободных от вахт моряков. Капитан с замполитом проинструктировали их перед выходом, показав на схеме городка точки поиска – кафе и бары, продуктовые магазины, автобусные остановки и (на всякий случай) придорожные кусты. А вахтенный помощник Андрюша должен был с самой высокой точки парохода в пятнадцатикратный бинокль наблюдать и докладывать.

Где-то примерно через час после выхода групп позвонили с заводской проходной – охрана слезно попросила забрать какого-то русского.

На проходную рысью устремились старпом и особист. Их глазам предстала невероятная «картина маслом».

Завидев осточертевшие лица своих начальников, пьяный «в хлам» Шура, с обезьяньей ловкостью вскарабкался на массивные решетчатые заводские ворота и стал вопить дурным голосом всякие несуразности, вроде «Свободу попугаям!» и «Хочу к маме!» (это ещё самые приличные), собрав у ворот заводскую публику. Чиф с Женей Максимовым пытались, тряся ворота, ухватить Шуру за ноги, но тот влез ещё выше и заорал ещё громче. Наконец, уставши от висения, Шура мешком рухнул в заботливые объятия отцов-командиров.

В это время начали возвращаться злые поисковики, тоже изрядно навеселе, поскольку в каждом «объекте поиска» гостеприимные черногорцы подносили им по стаканчику. Начальство этого старательно не замечало, радуясь, что главный инцидент исчерпан.

Шуру довели «под белые крылья» до трапа, а дальше он, как истинный моряк, шёл сам.

Правда, в спину его подталкивал второй механик Семёныч, «ласково» выражаясь о подлой Шуриной личности и последующих карах. На что Шура, злобно сверкая налитыми кровью глазками, только одышливо бормотал: «Сдохни, сдохни…»

Поскольку происшествие было из ряда вон выходящим, Шура был (по вытрезвлении) крепко «вздрючен» во всех позициях, оставлен на месяц без берега и до конца ремонта только пакостил по мелочам.

По приходе в Севастополь Шуру списали с борта, и более в экипаже «Колечицкого» он не появлялся.

Горчичное волшебство

Русские люди всегда славились своими нестандартными подходами к решению технических проблем. Со времён легендарного Левши и до нынешних дней не переводятся на Руси мастера-самородки. Немало их и среди моряков.

Таким «Левшой» на нашем пароходе был второй механик Семён Семёнович Кривоносов, попросту Семёныч. Во время ремонта в Югославии Семёныч проявлял чудеса изобретательности, поражая местных остроумными и нестандартными решениями.

Буквально из заводского хлама он собрал небольшую пескоструйку, чем существенно облегчил работу боцманской команды, доселе боровшейся в море со ржавчиной на палубе по старинке – кирочкой да металлической щеткой. Неисправности в главном двигателе Семёныч определял на слух, поэтому югославы часто приглашали его на консультации.

Завод никак не мог сдать заказчику паром «Негош» компании «Викинг Лайн», который занимался перевозками через Ла-Манш. Контракт «горел», заводу грозила крупная неустойка. Что-то не ладилось в турбинах. Но всё держалось в строжайшем секрете от конкурентов… Однако с Семёнычем информацией поделились.

Тот пришёл на «Негош», послушал двигатель, попросил «погонять» его на всех режимах, порылся в чертежах и схемах. Потом попросил удивлённых коллег свозить его в продуктовый магазин. Там он велел купить три больших пакета обычной горчицы.

Ошарашенные заводские начальники, недоумевая, купили требуемое. Семёныч хладнокровно попросил всех удалиться из машинного отделения, куда-то засыпал все три пакета. Затем через полчаса попросил погонять двигатель на всех режимах.

Тот заработал безупречно, сутки отработал на швартовных испытаниях и сутки – на ходовых по Которскому заливу.

Радостное заводское начальство подписало сдаточные документы, заказчик принял судно без замечаний, и «Негош» проследовал к берегам Англии, где ещё полгода отработал на линии без поломок и ушёл на профилактический ремонт в Голландию в плановом порядке.

Директор завода отпросил Семёныча на пару дней в заводской дом отдыха, где он с душой отдохнул. Правда, в нагрузку ему дали замполита Леонтьича (тоже из механиков). Так что отдых ему был немного подпорчен. Хотя потом оба они потом загадочно молчали и только ухмылялись на расспросы.

Как-то, уже в море, Семёныч попытался объяснить мне суть своего «горчичного ремонта», но я так ничего и не уяснил. Медицина всё же более понятная наука.