В поселке «Лесном», в нескольких километрах от Красной Поляны, жила Марицина русская бабушка. Ее грек – муж, дед Кирилл умер через год после рождения внучки. Он ее и назвал в честь жены Марией-Марицей. Внучка родилась в Красной Поляне, но почти сразу молодая семья переехала в «Кукерду», горно – лесной поселок в десятка два дворов, в восьми километрах от Поляны. Народ все прибывал туда: многим нравились здешние красоты и возможность заниматься пчеловодством. У всех было много ульев. Это было прекрасное место для разведения пчел: тихое, с первозданной нетронутой природой. Когда Марице было восемь лет, она, вместе с остальной Кукердукской ребятней, пошла в новую школу. Второй этаж был не достроен. Но занятия можно было проводить. Однако Марице не пришлось выучить ни одной буквы. В тот первый школьный день пришли и забрали молодого учителя, Панаета Мойсиди. Его и многих других мужчин арестовали. «Кукерду» опустел: многие, лишившись кормильцев, спешно уезжали. Отец купил дом в «Монастыре», поселке, расположенном по обе стороны Краснополянской дороги, где-то в двадцати километрах от Черноморского побережья. Дом принадлежал учителю Карышеву, греку с русской фамилией. Он оформлял своей семье документы на выезд в Грецию, впрочем, не надеясь на удачу. Но ему повезло, не сразу, но он получил разрешение ехать. Семье Сарваниди пришлось прожить с ними еще полгода. Дети их, за это время, привязались к детям учителя. Столько было слез при расставании! Обнимались и обещали найти друг друга когда-нибудь. Не думали они, что встреча случится только через долгих полвека.

Бабушка Мария совсем состарилась и сажать свой огород не могла. Весной вся семья Сарваниди, во главе с трезвым отцом, приезжала, сажала ей огород и уезжала, чтоб приехать уже осенью собрать урожай. Марица же наведывалась к любимой бабушке за лето раза три, подгадывала так, чтобы приехать в обед в субботу, а уехать поздно в воскресенье, если удавалось, конечно. Иногда с кем-нибудь договаривалась из поселка и приезжала утром в понедельник на чьей-то подводе.

В субботу, двадцать восьмого августа, она уехала к бабушке Марии с тем, чтобы избежать соблазна уехать с Олегом на следующий день, как обещала. В воскресенье у нее все валилось из рук: представляла, как он ждет ее, как оглядывается, ищет ее, может, все бросил и побежал к ней домой, хотя навряд ли, ее отец вызывал у него трепет своим ростом, густым басом и тяжелым взглядом: он видел его несколько раз около магазина, выпивающего с друзьями. Вечером она успокоилась, Олегова часть должна была уже выехать. Хорошо, что «Лесной» стоит в стороне от дороги, он не сможет ее найти, если даже ему кто-то скажет, где она. И Слава Богу. Утром, этим воскресением, она сходила, в пустующую уже много лет без Батюшки, церковь помолиться, попросить свою покровительницу Святую Марию помочь ей и разрешить все ее проблемы наилучшим образом.

Назад она ехала в понедельник с соседским сыном, Костасом, и его родственником из Адлера, мальчиком по имени Савва, на вид ее ровесником. Всю дорогу брат Костаса что-то рассказывал, задавал вопросы, но она, занятая своими мыслями, почти не слушала его и отвечала невпопад.

Этого красивого Костаса из Лесного она знала давно. Отец ее в разговоре с матерью упоминал как-то имя Костиного отца, бывшего агронома. Посадили его в тридцать седьмом году, как врага народа и отвезли в город Туапсе. Там же расстреляли.

Костас был старше ее лет на шесть. Она его стеснялась, потому как все его уважали, ставили в пример пацанам, а девчонкам показывали на него, как на завидного жениха. Мать Марицы часто, завистливо глядя, как работали трое сыновей соседки Федоры, говорила, обращаясь к своим сыновьям: «Вот, смотрите, как они дружно все делают, не ссорятся, не пререкаются, работают без лени. Сами, без матери, пока она занимается другими делами. Слушаются старшего Костаса. А вы?! На работу чуть ли не на аркане! И в кого вы такие бездельники?»

Братья сопели, мотали головами, отводили глаза. Конечно, куда им до братьев Мавриди. Но после таких слов прибавляли темп в работе. Костас явно симпатизировал Марице. Всегда улыбался при встрече, спрашивал о здоровье о настроении, родственниках. Всегда находил тему для разговора. По крайней мере, успевал перекинуться с ней двумя тремя словами, пока она, смущенная, не уходила в дом или, если встретились в их проулке, не проходила мимо, давая ему знать, что спешит и нет времени на разговоры. Ей приятно было его внимание, но против Олега, например, он проигрывал: Олег был на голову выше его, стройнее. А Костас, наверное, был одного с ней ростом. Нет уж, ей хотелось, чтоб муж у нее был видным мужчиной, чтоб уж, если выйти куда, так на их пару было приятно поглядеть. Конечно, он очень симпатичный, но роста ему не хватает.

Все эти мысли промелькнули в ее голове мгновенно в самом начале поездки из Лесного, и Марица больше к ним не возвращалась. А на долговязого брата его, Савву, она взглянула раз или два, не больше. В Поляне она прошла через площадь, откуда вчера выезжала Олегова часть. Все здесь было как всегда: те же дома, та же дорога к почте, местами покрытая уже желтеющей листвой, те же люди, шагающие по ней. Все как прежде, и все как будто изменилось. Марица шла медленно, то опуская низко голову, то оглядывая все кругом опечаленными глазами. В голове стучало, что нет теперь где-то поблизости Олега Гильманова. Нет… И как будто мир кругом померк. Совсем не те краски.

«Скоро осень, опять бесконечные дожди», – думала про себя, вздыхая, Марица. Она зажмурила глаза. Дожди означали резиновые сапоги, которые тоже еле дышали, пора покупать новые. Дома надевала старые галоши, которые лопнули как раз посередине по бокам, хорошо еще подошва держится. С такими вот неуютным мыслями Марица дошла до дома. Марфа подметала двор.

– Привет, – невесело бросила ей Марица направляясь к крылечку, – где все?

– Привет, – ответила Марфа, заметая мусор в старый покореженный металлический совок, – папы нет, мама на огороде, Митька с Колькой ушли в лес.

– В лес? Зачем?

– За ажиной.

– За ажиной! А ты что не пошла?

– Да ну ее, далеко идти, потом вся обдерешься. Я ее уже наелась: мы с Дуськой объели кусты около пасеки дядь Вани. Пацанам ничего быть поцарапанными, вот пусть и идут. А я, зато, во дворе наведу порядок.

– Ну ты и белоручка, боишься оцарапаться! Я бы пошла за ажиной, варенье бы сварила, – сказала с сожалением Марица, устало присаживаясь на скрипучую ступеньку крылечка. – Ну, а папа где?

– На работе, где еще? Сегодня понедельник, не воскресение. Забыла, что ли? Как там бабуля?

– Точно. Забыла. Бабуля – хорошо. Ладно, пойду переоденусь и пойду на пасеку. Что-нибудь есть поесть?

– Фасолевый суп и кусок хлеба тебе оставили. Надо мне еще хлеб сегодня выпечь. Столько работы, ничего не успеваешь сделать, – жаловалась Марфа сестре, а через день уже в школу. Вчера постирала свою форму. Сегодня буду штопать все дырки и гладить. Фартука белого нет, а черный еще ничего, можно носить.

Марфа сыпала свои проблемы, ничуть на самом деле не переживая. Она уже замела весь двор и загоняла курицу за загородку.

– Кыш, противная, только и успеваю ваше гэ убирать, кыш, кыш.

Курица взлетела чуть ли не на забор и, закудахтав, понеслась в сараюшку. Возмущенное лицо сестры рассмешило Марицу:

– Оставь ее в покое, лучше скажи, как твои сандалии, купили тебе новые?

– Вчера папка их опять зашивал. Просила его, просила купить новые, но никак. Говорит, нашим оболтусам купил башмаки, отдал все деньги, а мне купит что-нибудь через месяц.

– А мне?

– Ты же сама зарабатываешь, собери денег и купи себе, – Марфутка выразительно на нее посмотрела, дескать: что ты дурью маешься, заработала – имеешь право купить!

Марица усмехнулась:

– Легко сказать – купи. Да и что я там получаю – на хлеб и чай.

Марица сидела на бревне и вывернув ступни, разглядывала дыры на подошве сандалий.

– А ты несколько раз отложи деньги и купи, а то, что это ты ходишь, можно сказать, разутая.

Марфа смотрела сочувственно на пораненные исцарапанные и исколотые подошвы ног сестры. Сердито сдвинув в сторону снятую, едва живую обувку сестры, она подсела к ней. Обняла за плечи.

– Как же я не буду отдавать деньги родителям? Отец же не позволит, – устало напомнила Марица.

– Надо уговорить его! – Марфа заглянула сестре в глаза и весело улыбнулась. – Ты начни, а я тебя поддержу, хочешь?

Уж что-что, а убеждать отца сестрица умела. Скорее всего потому, что отец заметно отличал среди детей свою младшую дочь. Может потому, что была очень похожа на него лицом. По крайней мере, одна она унаследовала эту глубокую ямочку на подбородке. Марица оживилась:

– Давай. Сегодня вечером. Ладно?

– Ладно. Как только он придет с работы, подождем, когда он поест. Я начну, когда он еще не встанет из-за стола. Хорошо?

– Хорошо. Ну и хитрющая ты у меня сестричка!

– А что делать? – Марфутка, встала и, направляясь к курятнику, весело подмигнула. – Жизнь заставляет иногда схитрить!

Когда она вышла из курятника с парой яиц и в куриных пуховых перьях на голове, Марица, уже переодетая в свое рабочее платье, запирала калитку, направляясь на работу.

* * *

Марица застала Костаса, Савву и своего двоюродного брата Кирилла, рассматривающими пчелиных маток с дядей Иваном, который показывал, как их различать от других пчел. На головах всех четверых были надеты специальные шлемы с сеткой на лицах. Дядя Иван, показывая гостям соты, чадил в придачу дымом, чтоб роящиеся кругом пчелы, не ужалили гостей. Марица сразу же прошла в домик за рамками для снятия пчелиного молочка. Дядя улыбался, наблюдая, как, прежде внимательно слушающие ребята, теперь поминутно крутили головы в сторону работающей племянницы.

– Ну что, все понятно? – спросил он с некоторой иронией.

– Понятно, а если будут вопросы, можно будет приехать спросить или посоветоваться? – поинтересовался Костас, с достоинством пожимаю пасечнику руку.

– Да, не стесняйтесь. Ну, и сколько маток возьмете?

– Штуки две – три для начала. Нормально?

– Нормально.

Хитрый Савва, потихоньку двинулся к домику. Подошел к Марице, устанавливающей рамку, снял сетку.

– Ох и опасно же у вас здесь находиться, – сказал он, осторожно стряхивая пчелу с сетки и оглядывая себя со всех сторон.

– Ничего опасного. Они жалят только плохих людей, – неохотно пошутила Марица.

– Что ж, значит, я – плохой. В прошлом году – таки ужалила меня пчела в палец. Я не обратил внимания, что она сидела на блюдце с вареньем. И как я ее не заметил пока набирал варенье к чаю? Ух и боль была! Попрыгал я на одной ноге тогда от души. – Савва заразительно засмеялся, так живо он восстановил перед собой ту картину. Марица оглянулась на него, улыбнулась.

– Ну, это еще ничего, у других от укусов пчел распухает все тело, – заметила она. – И хорошо, что в рот не попала, все было бы гораздо хуже.

– Не дай Бог! – Савва сделал испуганную мину. – А, палец у меня был как маленький кукурузный початок дня два, потом опухоль спала. Мама мне выковыряла жало, делала примочки.

– Какие примочки?

– Даже не знаю… всякие.

– А, как твою маму зовут?

– Наталия.

– Ты тоже Мавриди?

– Нет, мы Александриди. Мне нравится моя фамилия. А ты – Сарваниди. Сорванец, значит ты, Марица.

Марице не понравилось, что он назвал ее, также как Олег. Она нахмурилась и отвернулась. Савва забеспокоился:

– Да я не хотел обидеть, просто пошутил, – в голосе слышалось столько раскаяния за сказанное и этим опять напомнил Гильманова. Марица улыбнулась, с интересом посмотрела на него.

– Да я и не обиделась.

Подошел Костас с Кириллом.

– Ну что? Пора…Дома ждут, – Костас ласково посмотрел на Марицу. – Может нужны помощники? Так мы с Саввой и Кириллом будем рады, – предложил он, ловя взгляд Марицы.

– Вам же домой пора, – возразила она.

– Пора будет, когда поможем хорошему человеку.

– Спасибо, но тут и мне мало работы. Так что в следующий раз как-нибудь.

– Ну, что ж ты, Марица, отказываешься от бесплатной рабочей силы. Кирилл, старше остальных лет на пять, все время улыбался, слушая разговор ребят. – Наоборот, приглашай, пусть поработают, наберутся опыта. Не так-то легко стать пасечником. Так что приезжайте, ребята, не стесняйтесь.

– Ладно, договорились. Мы тут с дядей Ваней решили, что, если у нас появятся вопросы, то можно будет приехать. А вопросы обязательно будут. Мы же, в самом деле, начинающие пчеловоды.

Марица еще ниже опустила голову над рамкой, смущенная взглядами Костаса.

– Желаю удачи, – сказала она сухо.

«Скорей бы уже шли бы», – подумала она, подбирая под себя ноги в видавших виды галошах, которые она носила на пасеке.

– Тем более, что работников теперь у них много. Вся наша семья, без отца, правда, теперь живет в доме Костаса, – скромно опустив глаза, поведал Савва.

– А что случилось? – вежливо спросила Марица.

– Когда на Адлер сбросили бомбы и убило наших двух маленьких сестренок и бабушку, мама решила переехать в «Лесное».

– Убили?! – ахнула Марица

– Да, убило сразу троих… Вот мы и переехали к ее двоюродной сестре, то есть маме Костаса, – печально, но охотно выкладывал Савва. Марица отметила, как четко и красиво он говорит. Она даже перестала колдовать палочкой, выковыривая пчелинных отпрысков и внимательно посмотрела на Савву.

– Что-то никого из вас я там не видела.

– А мы спозаранку ходим то за грибами, то рыбалить, то за ягодами, каштанами. Зимовать-то как-то надо. Кроме их четверых в семье, наших еще пятеро. – Савва обаятельно улыбался, оглядывая с интересом все кругом и бросая на нее скромные взгляды.

– Где ж вы там размещаетесь? – Марица, зная каков у Мавриди маленький дом, удивленно посмотрела на обоих. Шутят что ли? Костас рассмеялся:

– На полу места хватает.

Он надел свою сильно потертую фуражку:

– Ну, пойдем тогда Савва, раз работы для нас нет, – шутливо хлопнув Савву по плечу, и набросив через плечо свою торбу, он пошел к калитке.

– До свидания, дядя Ваня, – крикнули они по очереди.

Тот помахал им рукой:

– Осторожно, там крапива у калитки, – остерег он братьев.

– Да, пусть ужалит, дядь Вань, на пользу. Мы не боимся даже ос, правда, Савва? – и Костас опять дружески хлопнул брата по плечу.

Марица смотрела им вслед. На обоих были заплатанные штаны. На длинном и худом Савве штаны смотрелись просто карикатурно, потому как уж очень были ему коротки. Она отметила, что и у них, бедных, такая же проблема с обувкой, как и у нее. На обоих были полуразвалившиеся, прежде черные, теперь рыжие ботинки с огрызками шнурков.

* * *

Пошли – поехали серые будние дни. Работа на пасеке, работа дома, на огороде. Сестры завидовали братьям. Все-таки им меньше приходилось работать, чем им. На них лежала только чистка навоза в сарае от коровы и свиней, иногда выносили скотине пойло и корм.

– Почему я не родилась парнем, – злилась Марфа. Ни тебе ни стирки, ни глажки, ни мойки посуды, ни полов, ни подметаний, ни возни с курами, ни побелки. – Всякий раз она добавляла к этому списку еще чего-нибудь. – Разве это жизнь? И еще же надо учиться, а когда? Ночью? Когда ни сил, ни желания уже нет. – Она терпеть не могла учебу. Взять в руки книгу для нее было мучением. Что успевала запомнить на уроках, вот и все ее учение. Перебивалась с двоек на тройки. Но ее это нисколько не смущало.

– Нужно мне это! – дерзко отвечала она матери. Ты вон и без школы вышла замуж и детей имеешь.

– Бесстыдница! Сейчас другое время. Если б меня посылали, то училась бы, – ругала ее мать. Но Марфа сверкала отцовскими непокорными глазами и в ус не дула.

Утром, собираясь в школу, она, бывало, подолгу искала свой дырявый дерматиновый портфелишко, который таскала уж пятый год.

Не такая была Марица. У нее каждая бумажка в портфеле была на учете. Каждая, принадлежащая ей тряпочка должна была быть чистой и глаженной. Свои вещи она научилась гладить еще в первом классе, когда еще огромный чугунный утюг был непомерно тяжел для нее. Не обошлось без потерь. Она сожгла свой первый черный школьный фартук. Сколько было слез! Отец тогда сжалился над ней, купил другой, хотя грозил оставить ее без оного на весь оставшийся учебный год. Зато научилась отменно гладить. Вся глажка в доме на ней. Скромная одежда на Марице сидела красиво, потому может, что она знала: платье на ней чистое и выглаженное, так что стесняться ей нечего, держала спину прямо, ходила красивой походкой. Научилась также заштопать порванное место на одежде так, что невозможно было штопку заметить.

– Ну ты и мастерица, Машка, – удивлялась Марфа, после очередного раза, когда сестра заштопала ей подол платья, который порвала, зацепив за куст, когда спрыгивала с небольшого обрыва к речке.

– И что ты на речке делала? – спрашивала Марица.

– А там полно черемши. Мы с Эльпидой ходили.

– А где же черемша?

– А я, как увидела порванное платье, так и расхотела ее собирать. Пошла домой.

– Чудачка. Нарвала бы. Я так ее люблю.

– Ну, пойдем завтра, если хочешь.

– Я ж работаю. Может, вечером…..

– Пойдем вечером. Это даже лучше. Возьмем опять Дуську.

– Ты без нее ни шагу. Зачем она тебе? Она собирет всю черемшу, подруга твоя такая быстрая. Мы и глазом не успеем моргнуть.

– Ну и пусть. У нее ж большая семья. Отца нет. Надо ж им что-то есть, – защитила сестра подругу.

– Да уж ладно, ладно. Я это так, к слову. Мы с тобой хорошие Солохи.