РЫСЬ

Пост 2

 
6 июня 2006 г.
Надежда Сушкевич
 

Убаюканное в коконе заботы и любви Нэта в тюльпаново-сиреневом мае, моё счастье, оставив за спиной море Ниццы и пьянящих пионов было разбито рёвом самолёта, вылетевшего из аэропорта Шарля де Голля.

Нахлынувший от осознания того, что завтра я ступлю на землю Чернобыльского заповедника, страх запустил механизм сокращения моих мышц от макушки до пят. Приняв успокоительное и закутавшись в мягкие шерстяные пледы, я вжалась в кресло самолёта и попыталась если не уснуть, то хотя бы притупить ощущение леденящего ужаса. Окно иллюминатора словно фильм о глобальной катастрофе: мёрзлые комья облаков, подсвеченные синим мертвенным пламенем восходящего солнца.

Данте грешников замораживал в Коците. Меня сковал северно-ледовитый страх!

Одно дело теория – подготовка к эксперименту в клинике доктора Бертье, и совсем другое – чернобыльский лес с его аномалиями и дикими обитателями.

Ты же женщина – настраивала я себя – и понимаешь, что беда как ребёнок; если она выросла у тебя внутри, есть только два пути: избавиться от неё, несмотря на чудовищную, всё разрывающую на куски боль, или умереть, но опять же в чудовищных муках.

Выбор небогатый, но он существует, как в детской сказке: казнить нельзя помиловать. Судьба сама расставит запятые!

Но приземлились мы, вопреки моим ощущениям, не в Коците.

Наш джет посадили поодаль от других самолётов, в самом углу аэропорта Минска.

Сверкающие молнии в сливовом родном белорусском небе и запах скошенной травы принесли облегчение и успокоили меня.

К вечеру микроавтобус домчал нашу группу, официальной целью которой были съёмки документального фильма о Полесском радиационном заповеднике, до очень симпатичного, чистенького, почти игрушечного городка Хойники с домиками из моего детства.

Страх и усталость – хорошее снотворное, и я быстро уснула в гостиничном номере.

Розовый свет и трели соловья проникли в открытое окно и разбудили меня. До общего сбора ещё оставалось часов пять; я села на подоконник, укутавшись в одеяло, и стала смотреть поверх крыш домов на туманный мираж фата-морганы…

На фоне гигантского кряжистого дерева плавали в молочной дали некогда величественные развалины замка, окружённые рваными елями, а по дороге к ним мчала охота: дамы и кавалеры, собаки, олени, волки, рысь… Замок из белого становился голубым, потом розовым, персиковым и, наконец, превращался в рыжего лиса с пушистым хвостом… Мне кажется, я впала в некое подобие транса и очнулась от нежного звука:

– Курлы-курлы, – проснулся мой ноутбук. И родной голос Нэта произнёс:

– Доброе утро, принцесса Рысь! Как тебе спалось в сказочном замке? Лови букетик лесных ландышей! Я сам собрал их на опушке, куда ты сегодня забредёшь!

На экране компьютера появилось изображение белых цветков с капельками росы.

– Пора идти завтракать. Всё будет хорошо. Я слежу за каждым твоим шагом. Моя любовь защитит и поддержит тебя.

На душе стало светло и спокойно. Одевшись в защитный костюм, я подхватила рюкзак и спустилась хлебнуть кофейку.

Вшестером погрузившись в пассажирский ЗИЛок, который французы уважительно величали вездеходом МЧС, мы быстро покинули Хойники.

За окном замелькали крестьянские домики – с наличниками и коньками – последней перед заповедником жилой деревни Стрели́чево; поля жёлтого люпина, лесок и наконец-то дорогу перегородили ворота контрольно-пропускного пункта «Бабчин».

На карте «Бабчин» значился как урочище, значит, бо́льшая часть деревни захоронена под толстым слоем земли.

Мы вышли из машины. И все дружно, как по команде, посмотрели на свои дозиметры.

– Ребята, не волнуйтесь, – подначивал нас Фёдор Юркевич, – радиация в малых дозах только стимулирует жизненные силы организма. Считайте, что вы проглотили таблетку экстази. Ваши дозиметры настроены так, что при небезопасном уровне внешнего радиационного фона начнут издавать резкие и противные звуки. Чем выше уровень радиации, тем настойчивей и громче сигнал дозиметра.

В такой ситуации всегда выручает чёрный юмор.

Фёдор понизил голос и спросил у мужской половины нашей группы:

– Надеюсь, месье, вы свинцовые пластинки прихватили?

– Зачем? – хором удивились операторы.

– Если хочешь стать отцом – яйца обвяжи свинцом! Ха-ха-ха! – процитировал строку из частушек ликвидаторов наш юморист-зоопсихолог.

– Зубоскалишь всё, Фёдор! Прекрати пугать народ! – мягко, но настойчиво оборвал доктора Юркевича высоченный кряжистый старик в камуфляже, с трудом вылезший из двери жёлто-зелёного домика «дежурки» КПП. Правда, я бы ни за что его стариком не назвала – так бесшумно и плавно он двигался, напоминая медведя.

Медведь оказался говорящим:

– Здравствуйте, люди добрые! Милости прошу в Полесский государственный радиационный заповедник! Зовут меня Матвей Остапыч, но можно и дед Матвей.

Я бы добавила: Потапыч или Сохатыч.

Матвей Потапыч рассказывал нам о заповеднике с любовью и заботой, чувствовалось, что эти места он не просто знает – здесь его родной дом, и он в этом доме хозяин.

Чтобы унять опять начавшее нарастать возбуждение, я пристала к Остапычу с интервью.

Какой фильм без знакомства с главным героем? Вчера по дороге в Хойники, на берегу Припяти, неожиданно выяснилось, что Поль Ванькович не просто кинооператор телеканала TFС, а пан Ванькович – прямой наследник рода Ваньковичей с замком в Рудакове.

Прошлое не такое уж и далёкое, как нам иногда кажется в стенах нашего дома. Иной раз оно ближе, чем супермаркет с продуктами.

Наш вездеход направился в Рудаков; справа от шоссе, за деревянной изгородью, паслось с дюжину кряжистых полесских лошадок местной конефермы.

Мы свернули с дороги на поляну с гигантским ясенем в центре. И я опять окунулась в свой утренний сон.

Руины замка, проросшие ёлочками и берёзками… Неужели будет и вторая половина дрима с охотой и лисом? Или это был не просто сон? Мою растерянность прервал проводник:

– Панове, прошу быть внимательными, идём за мной к замку. Пан Ванькович, вы шагаете со мной. К автомобилю без меня не возвращайтесь! Заповедник наш понастоящему охраняют не колючая проволока и патрули, а рыси. Сейчас их четыре, так что одна из них вполне может прийти познакомиться и посмотреть, кто это пожаловал…

Рысь так сразу! Гуляет везде, где хочет? Да ещё и заповедник охраняет? Нет, я не готова к встрече с дикими животными. Нужно их поискать, по лесу походить, птичек послушать, белочек покормить… А тут сразу опасная хищница? И зачем этот старик всех пугает?

– А уж пустит рысь нас в тридцатикилометровую зону или нет, станет понятно после контрольно-пропускного пункта «Майдан», – ещё больше озадачил меня егерь.

В кронах деревьев среди изумрудной листвы я увидела беспощадные зеленовато-жёлтые в крапинку глаза с вертикальными зрачками.

Милое создание с клыками саблезубого тигра было уже здесь.

Меня стало тошнить, закружилась голова, и, если бы Андрэ Бертье не поддержал, я бы скорее всего бухнулась в обморок.

– Что, дочка, рыси боишься? – заметил мою слабость «всевидящее око» и по совместительству Матвей Потапыч. – Не бойся, я с этим зверем умею разговаривать, так что не тронет она тебя…

«В конце концов, медведь сильнее рыси!» – успокоилась я.

Поль и Федя Юркевич остались в Рудакове, а мы тронулись по блестящему асфальтированному шоссе к контрольно-пропускному пункту «Майдан».

Стальная лента дороги упёрлась в ворота с двумя огромными щитами: «ВНИМАНИЕ! Здесь начинается тридцатикилометровая ЗОНА ОТЧУЖДЕНИЯ» и «ВНИМАНИЕ! Радиационная опасность! Вход и въезд запрещён!».

Тридцатикилометровая зона была огорожена старой, ржавой колючкой.

Дородная белорусская красавица, с пышной короной пшеничных волос (в народе прозванной халой), в зелёной майке и военных штанах необъятного размера, открыла нам ворота.

– Надин, Надин, – быстро зашептал мне на ухо Александр Капнист, – спроси у проводника, могу ли я познакомиться с этой полесской мадемуазель и пригласить её на ужин?

Я перевела просьбу Александра Остапычу.

– Ха-ха-ха! Зовут её Валентина, и иностранному гостю в ужине она не откажет. Не так воспитана! Если при этом месье готов решить проблему прапорщика, что вышел на крыльцо «дежурки». Это её жених. Его имя не Голиаф, но это не так важно, учитывая его габариты и размер бицепсов.

На крыльце небольшого зелёного домика с весёленькими нарисованными облачками на стенах показался не просто здоровенный конопатый прапор – это была скала два метра вверх на два метра вширь, о которую разбивались надежды всякого, кто посмел положить глаз на Валентину.

– Господа, кто хочет, может выйти из машины и осмотреться. Прошу прощения, но мне нужно пообщаться десять минут с Петровичем и узнать последние новости из заповедника.

Мы дружно высыпали из вездехода.

Валентина кокетливо смеялась в ответ на комплименты мужчин, мало что понимая по-французски. Она с грацией полесской упряжной запрокидывала голову, и при этом на щеках её появлялись симпатичные ямочки.

Прапорщик шумно сопел на крыльце, подобно зубру, рискуя разломать пропускной пункт в щепки.

Мишель Дризэ упоённо снимал эту божественную комедию человеческих отношений и чуть не пропустил поход Остапыча к собачьей будке.

Егерь достал из рюкзака кости и положил их в миску перед здоровенным, лохматым, чёрным с белой грудью и лапами псом. Кобель степенно подошёл, понюхал угощение, но есть не стал, а приблизился к проводнику и начал тыкаться мордой в его огромные шершавые ладони.

Человек и собака встретились как два старых друга. Остапыч что-то говорил псу, а тот в ответ лаял и подвывал, как будто докладывал обстановку.

– Теперь можно двигаться дальше. С Петровичем пообщался, последние новости узнал, – произнёс проводник низким басом-буффо, подойдя к нам.

– Что вы удивляетесь? Дед Матвей язык зверей и птиц знает, – прощебетала Валентина. – Кабысдоха этого зовут Петрович. Плут он ещё тот! Ночью к нему приползает волчица, снимает ему ошейник, и они вместе уходят в лес. Утром пёс возвращается обратно на КПП. Иногда его не бывает по несколько суток. Охранник и охотник этот злодей знатный. Скажи ему: «Петрович, принеси зайца на жаркое!» – и он притащит прежирнющего лопоухого.

– Спасибо за гостеприимство, – прервал нашу красавицу Остапыч. – Спасибо всем за терпение. Новости узнал, путь свободен. Сейчас тронемся далее.

– Матвей Остапыч, Фёдор Юркевич утверждал, что вы не просто друг зверей и птиц, но настоящий колдун, умеющий разговаривать с ними, – поражённый увиденным воскликнул доктор Бертье.

– За похвалу спасибо, и, как говаривала моя жена-покойница, «обящянки-цацанки, а дурню – радость»! Хорошо, позову я вам зверей, ну а уж получится фильм или нет – не моя забота.

И тут мне вспомнилась старенькая картонная иконка у бабушки в буфете, где Серафим Саровский рядом с медведем.

– Сейчас двинем на Дроньки, – обьявил Остапыч, – а оттуда по звериной тропе к Погонному и к центру зоны. Оно и безопаснее, там научно-исследовательская станция Масаны недалеко, где есть электричество, связь и вышка. Рации в зоне не везде работают, а уж ваши мобильники и подавно. Там, где есть связь, помощь всегда можно вызвать, если надо. А то за иностранцев мне потом голову снесут, если не догляжу.

Погрузившись в пассажирский ЗИЛ с жёлтым треугольником радиоактивности на лобовом стекле, мы тронулись в «Волшебную страну», правда, не по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, а по красноватому шоссе с асфальтовыми заплатами и трещинами.

Ехали молча, вглядываясь в обычный лес, точно такой же, как по обочинам дорог Франции, Белоруссии, Чехии, Польши.

То ли лесная дорога была гладкой, то ли появление машины на ней было крайне необычным явлением, но у меня создалось полное ощущение полёта сквозь упругое пространство в неизвестность. Шум ветра и шин успокаивал и оставался единственным привычным звуком, напоминающим всем, что мы не летим сквозь изумрудное пространство, а едем по земле.

Где-то через двадцать минут наш «космолёт» притормозил на обочине.

Тишина может оглушать посильнее шума. У меня словно заложило уши ватой в этом девственном лесу.

– Приехали, месье! Вытрите пот со своих лиц – могу поделиться бумажной салфеткой у кого нет… Это нормально, у меня у самого каждый раз, когда вхожу в тридцатикилометровую зону, сердце ухает куда-то, а потом по телу разливается благодать.

Слушайте тишину…

Она ведь тоже разная бывает: ваша городская – суетная, когда разум человека насилуют машины, телефоны, мысли, а потом в одночасье здесь всё это исчезает – и наступает первозданный покой, состоящий из шёпота листьев и трав, пения птиц и лая волков…

Обожаю Киплинга, «Маугли» – моя любимая книга, но никогда не думала, что попаду в книгу и стану одним из её героев…

Остапыч продолжил:

– Пойдём гуськом по обочине, след в след за мной… На асфальтированную дорогу ни шага… Асфальт горячий – видите, дымка над ним висит, раскалился на солнце. Оглянитесь!.. Что видите?.. Да-да, на нём змеи – гадюки и медянки греются! Не нужно их тревожить, да и укусить могут… Снимайте, снимайте! Сейчас они вам устроят дефиле чёрных красоток с голубыми узорными лампасами от бедра. Кадры ваши станут уникальными. Чёрные гадюки, греющиеся на шоссе, – большая редкость! Это только на иллюстрациях постапокалиптических романов можно увидеть. Нигде таких прелестниц нет, только здесь, редкость это большая.

А дальше начался «Сталкер» Тарковского…

Как только мы высыпали из автобуса, проводник достал из кармана гайку с привязанной ленточкой и бросил её вдоль обочины вперёд. Постоял, прислушался, потом неспешно подошёл к гайке, поднял и бросил опять её вперёд по прямой.

– Вы что, дед Матвей, поклонник фантастических произведений братьев Стругацких? – удивился доктор Бертье, направляя бинокль на спину кайфующей чёрной гадюки, чтобы получше рассмотреть этот потрясающий зигзагообразный орнамент голубых «генеральских погон».

– Кому дед Матвей, а кому и Матвей Остапыч, – пробурчал себе под нос, явно слегка обидевшись, егерь. – Повесть «Пикник на обочине» читал. Это для вас она фантастическая, а для меня – глубоко и детально проработанная аналитическая модель вероятностного будущего. Стругацкие гениально предвидели многое. Чернобыльская зона и зона Стругацких похожи: там – нагадили и улетели, и здесь – нагадили и сбежали. Да и мальчишки, пробирающиеся сюда через всю запретку, называют себя сталкерами. Я их понимаю: к нашей благодати, тишине хотят прикоснуться. Воздуха здешнего, напоённого ароматами трав и цветов, наесться. Вот и вы, смотрю, ртами его хватаете, как рыбы, а вдыхать его трудно с непривычки – больно густой… Мысленно разрежьте воздух на кирпичики и ешьте как сладкую вату… Ну что, легче дышать стало?.. То-то. Кто хоть раз тишины этой напился и воздуха наелся, тот всю жизнь сюда возвращаться будет… если зона пустит…

Да и с гайками всё просто: приветствие у меня такое – предупреждаю змей, птиц, зверей и лес, что это я иду, как будто в закрытую дверь чужого дома стучусь. Хотя всё равно скоро «полицейские» появятся. Так я волков называю. А вот и они, родимые… Да не оглядывайтесь и не бойтесь – всё равно не увидите их серые морды. Если захотят, сами покажутся.

Мы свернули с обочины шоссе в лес и, стараясь не шуметь, осторожно двинулись по широкой тропе, напоминавшей заросшую старую дорогу, к холмам, где дружной гурьбой, как подружки, выстроились ладные берёзки. Белостволые красавицы росли в три, четыре, пять стволов одновременно.

Чудо, а не роща! По бокам тропы-дороги, под корнями деревьев – глубокие и широкие ямы, как будто здесь резвился отряд кладоискателей.

Я задрала голову вверх, любуясь орланом, парящим в небе, и, не заметив корень, зацепилась за него и грохнулась со всей дури.