Суббота, 1 января 2000 года

В это первое утро 2000 года знаменитый баг, о котором так долго и упорно рассуждали все суеверные невротики, так о себе и не заявил, и миллиарды людей по всему миру сразу о нем забыли, однако в то же время из-за страшного блэкаута Франция погрузилась в холод и тьму. Новое тысячелетие едва не стало концом света. Миллионы деревьев рухнули на землю, будто подкошенные ядерным взрывом, в сельской местности было разрушено множество построек. Переход к 2000 году оказался во всем противоположен тому, к чему все уже привыкли за долгие десятилетия. После урагана прошло пять дней, а в Бертранже так и не восстановили подачу электричества. Ветер сломал столбы линии электропередачи – в результате миллионы жилых домов и промышленных зданий оставались в темноте.

Ураганы «Лотар» и «Мартен» продолжали бушевать, на землю не прекращаясь обрушивались ливни, провоцируя оползни и размывая дороги – и тем самым еще сильнее затрудняя работу спасателей. Чтобы хоть как-то восстановить подачу электричества в самые удаленные дома, электрики просто вешали провода на деревья. Два природных катаклизма вывели из строя четверть всей электросети страны, уже поговаривали о том, что на полное восстановление уйдет двадцать лет и обойдется это в миллионы рабочих часов и десятки миллиардов евро.

Они все вместе обосновались на старой ферме, потому что внизу, у родителей, без насоса и электромотора не работало отопление.

Каролина, Агата и Ванесса естественным образом расположились в своей комнате, родители – в своей. Бабушка Люсьенна въехала в комнату Александра, он же приткнулся на диване в гостиной. Все они будто бы заново открывали для себя эти когда-то такие знакомые стены, эту древнюю постройку, в которой сын их прожил в одиночестве уже десять лет, и в результате новогодние каникулы стали чем-то напоминать путешествие во времени.

Они вспомнили, как пахнут дрова, горящие в печи, как выглядят фонарики на плоских батарейках, вытащили из кладовой древние керосиновые лампы, продремавшие там полвека. Вспомнили, что, когда зажигаешь свет, начинает пахнуть керосином. Для четверых внуков это была немыслимая экзотика, их будто бы втянули в игру «попади в детство своей мамы». Каролина, Агата и Ванесса безостановочно предавались воспоминаниям, родители тоже, мальчишки задавали миллионы вопросов, открывая для себя, что и родители их тоже когда-то были маленькими.

За столом Александр терпел эти разговоры, казавшиеся ему просмотром диапозитивов. Обижало его то, что сестры надо всем подсмеивались – над анисово-зеленой плиткой в ванной, над шкафчиками в кухне, над обоями, которые никто не переклеивал с семидесятых годов.

Поэтому бо́льшую часть времени он проводил на улице. И не верил собственным глазам. Старые сараи и коровники устояли, не пострадали вовсе. А вот крупные деревянные постройки и недавно поставленные щиты из МДФ сдуло полностью. Длинные несущие балки, якобы устойчивые ко всему, и кровельные покрытия из фиброцемента приподняло, сбросило на землю, отнесло на сотню метров. Иногда Александру казалось, что он слышит хохот Крейсака: старый сосед, уже покойный, будто шептал ему на ухо, что это ненастье как раз и дало Александру шанс выскочить из адова колеса, в которое он все-таки попал. Нет больше двадцатичетырехметрового коровника для телят, отнятых от матки, нет больше загона для откармливания двухсот голов – нет крупной современной фермы, которую Александр, по сути, и не хотел строить. Теперь нужно начинать с нуля, купить штук двадцать нетелей простецкой породы – и вперед. Сократить поголовье, но заняться естественным откормом, может, даже перейти на экологичное животноводство, но главное – не мучиться больше с этими горами счетов за искусственные корма и со всей этой писаниной, которая доводила Александра до исступления. «Скоро сам поймешь, дело тут даже не в цене на экопродукцию, а в сокращении расходов. Меньше кормов, меньше денег ветеринару, меньше накладных расходов – и возни дурацкой меньше, и папок с бумажками». Вот что сказал бы старый Крейсак, будь он еще жив.

Что до родителей, они не решались вслух признаться в том, что все было бы куда проще, если бы дочери остались жить дома. Они прекрасно видели, что брак Каролины трещит по швам, что они с Филиппом по большей части вообще не разговаривают, но самую сильную тревогу у них вызывала Агата. Грег был не только ее мужем, но и деловым партнером, однако именно Агата управляла их магазинчиками по продаже одежды. Когда что-то шло не так, именно она принимала на себя удар. Супругам уже пришлось продать одну точку в центре города, а положение двух других было немногим лучше. Грег поговаривал о том, чтобы открыть свой ресторан, потому что тогда хотя бы не будет конкуренции со стороны китайцев. Что до Ванессы, она жила одна и в Париже чувствовала себя как дома, хотя ситуация была далеко не блестящей, не то что раньше: рекламную индустрию накрыл кризис, ушли в прошлое времена, когда заказчики готовы были платить огромные деньги за съемку ломтей ненастоящей ветчины на фоне безмятежного сельского пейзажа, тем более что цифровые технологии позволяли создать ту же картинку в три раза дешевле. В общем, Ванессе как фотографу грозила опасность, что компьютеры оставят ее без куска хлеба. Впрочем, она поговаривала о какой-то работе в Калифорнии, что пугало ее родителей даже сильнее, чем этот самый Париж, в котором они отродясь не бывали, а сыну их вообще представлялось чем-то несбыточным.

Старенький «телефункен» Александра обеспечивал им связь с миром – радиоприемник был с телескопической антенной, ловившей короткие волны, и работал от батареек. Когда ураган стих, они выяснили сквозь треск в эфире, что Версаль полностью разрушен – если не сам дворец, то парк, трехсотлетние дубы, знававшие еще Марию-Антуанетту, поломаны, обезглавлены, как и она, – госпожа История не выдержала безумств природы. Обращая взгляд к востоку, они видели там крошечную, но неповрежденную ферму Крейсака, с целехоньким дубом и ореховым деревом.

Именно декабрьский ураган 1999 года и определил всю дальнейшую жизнь Александра, потому что не только сдул постройки его новой масштабной фермы, но и надул его сестрам мысль о ветряках. В том, что 2000 год начался с такой фантасмагории, в том, что приход нового века и тысячелетия праздновали при свечах, Александру виделся знак: новая эпоха, которой надлежит принести мир и прогресс, вряд ли исполнит все свои обещания.

Суббота, 1 февраля 2020 года

Александр ехал на машине в «Ревиву», понятия не имея, одна Констанца или у нее гости. Ученые приезжали к ней на биостанцию в очень конкретные периоды, чтобы проводить определенные наблюдения. Да, он любил оставаться с ней наедине, но нравилось ему и беседовать с этими увлеченными людьми, которые заводили разговоры о ботанике, фауне, структуре облаков или интимной жизни насекомых – все они забирались в такую глушь, чтобы тщательно изучить уголок леса, расположенный вдали от людей. Так что за столом неизменно велись увлеченные разговоры, и даже если посетители были иностранцами, всем как-то удавалось достичь взаимопонимания.

Царство растений, где нет ни дорог, ни домов, ни ферм, ни орошаемых территорий – только огромные деревья и каменистый рельеф, мир еще более дикий, чем в Бертранже.

Констанца служила смотрительницей заповедника, территории в пятьсот гектаров, находившейся в ведении Государственного департамента лесного хозяйства и министерства по охране окружающей среды. Констанца уехала из Индии и перестала заниматься гуманитарными проектами после гибели своей дочери. И с тех пор не представляла себе никакой другой жизни, кроме как здесь, где все понятно, а люди далеко. Почти двадцать лет правила она этой страной, расположенной между южной частью плато Мильваш и долиной реки Сер. Здесь не было иных построек, кроме длинного деревянного барака в самом сердце заповедника: триста квадратных метров, осиновые сваи нависают над обрывами, внизу течет река.

После урагана 1999 года консорциум европейских университетских исследователей откупил, при поддержке местных властей, за очень небольшую сумму пострадавшие участки лесозаготовок – земли, вновь пришедшие в дикое состояние. В этом постапокалиптическом мире уцелевшие деревья возвышались над завалами мертвых стволов и валежника, проект же заключался в том, чтобы во всей этой лесной зоне происходила естественная эволюция. Доступ в заповедник был открыт только ученым, они наблюдали за восстановлением участков, пострадавших от стихии, чтобы понять, как природа врачует саму себя, изучить, какие виды берут верх над другими, подробно проанализировать воздействие изменений климата на процесс естественного функционирования экосистем там, где нет присутствия человека. Изучаемая территория была на всякий случай огорожена, сюда не впускали ни туристов, ни охотников.

После двойного урагана 1999 года выяснилось, что Франция сильно отстала от других стран в вопросах охраны биологических видов и природных территорий, за что получила порицание от Еврокомиссии. На волне новых директив «Натура-2000» Констанца и приступила к своей работе. В длинном здании имелись лишь самые примитивные удобства, зато она жила вдали от всех, оседлой кочевницей, что ее совершенно устраивало. «Ревива» была отнюдь не делом одной жизни, поскольку на то, чтобы оценить успех этого проекта, требовался срок в четыре-пять веков.

– А я вам говорю, что в будущем сады уничтожат города.

– У нас в Дании это уже началось. Помимо садиков на балконах, появились огороды на крышах и вертикальные грядки на гидропонике – им и почва-то не нужна, все растет прямо на стенах.

– Так вот я вам это и говорю: природа захватит города!

Александр вслушивался недоверчиво, восхищенно, тем более что, по его понятиям, эти двое имели полное право предрекать, каким будет будущее. Уго был инженером, специализировался на изучении почв, а Йохан занимался всякими мелкими тварями. Главным делом его жизни было наблюдать за листовертками, короедами и гусеницами, этими паршивыми губителями леса, численность которых с изменениями климата возросла многократно.

Констанца испекла на ужин пирог с картошкой, а к нему подала бататы и шпик, привезенные Александром. Он самолично вытащил пышущий жаром пирог из печи и водрузил на большое керамическое блюдо. Всю огромную столовую занимал длинный дубовый стол, и можно было вообразить себе, что вы в канадской глуши или в Скалистых горах. Констанца спокойно выходила из статуса старшей смотрительницы заповедника до скромной должности завхоза. Видя, как она встает из-за стола, Александр отправлялся за ней следом на кухню, чтобы пособить: был у него такой рефлекс, свойственный далеко не всем.

Потом они все вчетвером вышли на террасу, откуда открывался вид на ущелья, Йохан и Уго выкурили на двоих легкий косячок, который привезли с собой. Констанца, хотя и не курила, тоже сделала несколько затяжек, Александр же считал, что уже вышел из того возраста, когда балуются травкой, – он считал, что этот ритуал, якобы облегчающий общение, уместен только в подростковом возрасте, ну, может, в молодости, а он уже не молод. И не жалеет о прошедшей молодости. Он четко осознавал, что ему пятьдесят восемь лет, и чувствовал себя представителем совершенно другого поколения. Вот Констанца сумела не поддаться ходу времени, сохранила стройность, длинные волосы, мускулистое тело, поджарую стать дикого животного. Ее лицо, отполированное двумя десятками лет, проведенных на свежем воздухе, обрело особую лучезарность, и только тонкие, безупречно симметричные морщинки прямо под глазами оттеняли синий взгляд; белокурые волосы не утратили пышности. Александр хотя и подмечал в ней перемены, но неизменно смотрел на нее с несколько отстраненным восхищением. Она не переставала изумлять его властной уверенностью в себе, уравновешенностью, с которой относилась ко всему на свете, – выбить ее из колеи было невозможно. С того самого дня, как Констанца здесь поселилась, она неустанно изучала лес, периодически оценивая его состояние. По вечерам пыхтела над административными документами. В целях обмена опытом между разными европейскими заповедниками она должна была писать бесконечные докладные записки, хотя сама редко покидала лес – по сути, проводила в нем всю свою жизнь.

На следующее утро гости встали рано, Александр решил немножко задержаться и сопроводить их в поход по ущельям, где предстояло взять пробы. Чтобы спуститься к реке, приходилось лавировать между деревьями, а внизу ты будто оказывался в самом сердце собора под открытым небом. Некоторые посетители находили это место очень похожим на какую-нибудь затерянную в глуши долину на Шри-Ланке или острове Реюньон – Александр верил им на слово. Деревья, росшие у самого края каменистого обрыва, красный камень под елями, глазевшими в небо, – все это казалось безусловно чужеземным. На дне ущелья бурливый ручеек стремительно удирал куда-то, неизменно откликаясь на призыв отвесного утеса, и спешил оросить землю далеко отсюда, ту засушливую почву, которая только его и ждала, чтобы подарить миру завтрашний день.

В это утро за главного был Йохан. Он, как энтомолог, официально установил, что азиатские шершни колонизировали здешний ареал и с начала года не покинули ни одной зоны. После проверки данных удалось оценить масштаб распространения шершней: якобы исчерпывающий перечень мест их обитания, составленный Музеем естественной истории, позволял день ото дня наблюдать за действиями противника. Александра поразило, с какой точностью Йохан и Уго описывали ему перемещение насекомых – так историки описывают продвижение армий Наполеона. Поразительнее всего было то, что самые первые шершни из Азии появились здесь пятнадцать лет назад. Достаточно оказалось одного гнезда, завезенного из Китая в каком-нибудь керамическом горшке и выгруженного в Ло-и-Гаронне… Единственная особь стала причиной экспонентного роста популяции паразитов.

Небо хмурилось, они стояли все рядом на берегу реки в окружении скал с буйной древесной порослью. С высоты их можно было принять за четырех крошечных существ, загнанных в логово какого-то свирепого чудища или в пасть, которая вот-вот захлопнется.

В такие моменты Констанца и Александр рефлекторно прижимались друг к другу, и этот порыв напоминал о том их первом вечере тридцать лет назад, среди холмов рядом с Жером, после которого были расставания и воссоединения, сотканные из разговоров на железнодорожных платформах и в залах аэропортов. Бесконечные минуты перед разлукой на месяцы или годы. Соприкоснуться вот так вот телами – значило как бы прижечь раны, нанесенные годами разлук. Когда Констанца возвращалась во Францию, им хватало благоразумия не жить вместе постоянно, не портить свои отношения обыденностью, сохранять равновесие, служившее им главными узами, то самое притяжение, благодаря которому Луна и Земля соединяются на одну фазу, а потом удаляются друг от друга. Не будь Констанцы, Александр дрейфовал бы без якоря, без иной точки опоры, кроме земли, которую он обрабатывал и оберегал.

Йохан и Уго принялись рассматривать поверхность каменного выступа, выходящего к югу, – они обнаружили там гнездо шершня. Зима выдалась мягкой, самки уже вышли из спячки, им бы теперь поскорее создать новые гнезда. Этим уцелевшим одиночкам предстоит начинать с нуля – одна за другой они отправятся осваивать новые территории.

Йохан объяснил, что колонии шершней образуются из тех, кто сумел пережить зиму. Дабы пресечь их распространение, в идеале следовало бы удержать их в нынешних границах и проследить за каждым. Но Йохан здесь не за тем. Его задача – выбрать несколько особей и полностью отследить их цикл размножения. Он, соответственно, не станет убивать самку, за которой сейчас наблюдают, – в этом парадокс деятельности заповедника: губителям здесь позволено плодиться.

– И ты все-таки не считаешь, что…

– Александр, моя задача не убивать насекомых, а разбираться, как они живут.

– Ну, понятно, но вот этот шершень будет поедать пчел, мух, бабочек, пауков, не говоря уж о том, что люди будут расставлять на него ловушки, а в них будут гибнуть божьи коровки, осы и прочие. Из-за этого самого шершня исчезнут тысячи насекомых!

– Я своими руками никого не убиваю.

Йохан и Уго делали ставку на спонтанное восстановление баланса в природе, они отнюдь не утратили оптимизма и доброжелательности, не сомневались в том, что под воздействием глобального потепления хищные птицы перестанут улетать на зиму и слопают личинок всех этих шершней.

Александр бросил быстрый взгляд на Констанцу: он знал, что разговор про насекомых затрагивает в ней самые глубинные струны, пробуждает печаль, которую он всегда пытался разделить и в коконе которой вот уже двадцать лет проходила часть их общения. Сам он в любой козявке видел переносчика микробов. Констанцу лишило дочери двукрылое существо весом в три миллиграмма, комар, переносчик японского энцефалита, который навеки отсек ее от Гуджарата, от Химачал-Прадеша и от материнства.