Внутри у него будто что-то сладостно в ожидании запело. И тут же нота оборвалась, поскольку внутренний голос очень явственно произнес: «Дурак ты». Валдаев вздохнул и стыдливо отвел взор. А когда снова посмотрел на девушку, она уже плыла по волнам чьей-то фантазии в океане страстей дамского романа.

Поезд вырвался из темноты тоннеля в царство света на станции «Курская». Девушка поднялась и шагнула к дверям.

Тут все и произошло. Случайности – они правят порядком вещей порой куда тверже, чем закономерности. Поезд тормознул. Дородная тетка с сумкой на колесах, пытаясь удержаться на ногах, резко качнулась. Сумка откатилась. Девушка споткнулась о нее, пролетела вперед и упала на пол. Глухо стукнулась о пол ее объемистая сумка, из нее вылетел тяжелый том «Литературных памятников». Девушка застонала.

Так как упала она совсем рядом с Валдаевым, тот устремился на помощь. Он подал руку и осведомился:

– Вы целы?

– Больно, – как-то обиженно произнесла девушка. Она начала привставать и вскрикнула, не-удачно оперевшись о больную ногу.

Он помог ей усесться на сиденье.

– У, корова раззявистая, – заворчала тетка с сумкой на колесиках, хотя из них двоих если кто и был коровой, то явно не это пострадавшее от несовершенства грубого материального мира воздушное существо.

– Осторожно, двери закрываются, – пропел из динамиков женский голос.

Двери закрылись, и поезд снова тронулся с места, продолжая свой круговой, бесконечный путь по кольцу.

– Ну что же это, – шмыгнула носом девушка. От боли на ее глазах выступили слезы. Она обхватила ногу. – Не сломала, а? – обратилась она к Валдаеву.

И тот пожалел, что окончил журфак, а не медицинский институт. Неплохо было бы сейчас, профессионально ощупав эту соблазнительную ногу, бросить: «Ничего особенного». И дать пару мудрых советов.

– Думаю, не сломали. – Он почувствовал, что краснеет. И поделать с собой не мог ничего.

– Остановку проехала. – Она снова всхлипнула, достала платок и вытерла слезы.

Поезд отмахал очередной перегон.

Девушка попыталась подняться с сиденья. Валдаев поддержал ее под локоть, мысленно осудив себя за то, что в его голове отнюдь не добродетельные мысли о сострадании, а куда более игривые мыслишки. Она покачнулась. Скривилась от боли.

– Вам далеко ехать? – спросил Валдаев.

– До метро «Семеновская». – Девушка шмыгнула носом, и сердце Валдаева сдавило от нежной жалости.

– Давайте я вас провожу.

– Ну, если не затруднит, – неуверенно протянула она.

Если бы она сказала, что ей надо куда-нибудь в Митино, он бы сильно подумал, так ли уж нужно проявлять галантность. Но «Семеновская» – это совсем близко. Совсем не обременительно.

Он взял ее тяжелую, набитую увесистыми фолиантами сумку. Сумка была тяжелая, резала руку, и Валдаев с уважением подумал, что девушка вовсе не так хрупка, как казалось. Другой рукой он поддерживал девушку за локоть.

От метро нужно было ехать несколько остановок на автобусе – благо тот подошел быстро. Проблема была, чтобы помочь девушке забраться в салон, а потом выйти.

– Как ваша нога?

– Ничего, – тут она наступила на больную ногу и сдавленно вскрикнула.

– Больно? – с сочувствием спросил Валдаев.

– Ничего, выздоровлю. Одна нога длиннее другой будет, зато живая… Шучу.

– Я понимаю.

– Кстати, я Элла…

– Валера.

– Спасибо, Валера. Я не знаю, как бы добралась одна.

– Как вы столько книг тащили.

– «Литературные памятники». Средневековая классика. Подарок ко дню рождения.

– Ваш молодой человек обладает недурным вкусом.

– Уже не молодой… Это дядя подарил. Он немного зацикленный на этих памятниках. С детства меня пичкал замшелыми печатными древностями.

Валдаев перехватил поудобнее сумку. На пальцах остались красные вмятины от ручки. Пройдет.

– Вот мой дом, – сказала Элла.

Дом был девятиэтажный, кирпичный, с продовольственным магазином внизу. Они поднялись на второй этаж. Остановились перед обшарпанной деревянной дверью.

– Вас, наверное, заждались, – сказал Валдаев.

– Некому. Живу одна… Ну, спасибо, – она протянула ему руку для рукопожатия.

Он кивнул, пожал ее неуверенно. Все, прекрасный образ возник и растаял. И не будет никакого продолжения. Будет только горечь несбывшейся на-дежды, будет тщеславная гордость от джентльменского поступка. Как должен вести себя не такой тюфяк, а полноценный самец? Брякнуть: «А вы не угостите мужчину чашечкой кофе?» Или выдать какую другую пошлость? А потом – жаркий поцелуй, приветливо распахнувшаяся мягкая постель… Нет, такую девушку подобным наскоком не возьмешь. Впрочем, когда он общался с женщинами, ему всегда начинало казаться, что именно с ней нахрапом не выйдет. И стыдливо отчаливал в сторону. Чтобы через некоторое время выяснить, что у кого-то другого все выходит, и именно нахрапом, просто, без проблем…

– Очень приятно было познакомиться, – сказала она.

И ему показалась, будто она ждет от него что-то еще.

– Элла, я могу позвонить и узнать, выжили вы?

– Ну конечно. – Она полезла в сумку, вытащила белую, с золотым тиснением визитку. – Остатки былой роскоши. Докризисной. Сделал шеф на работе нам визитки, а через неделю уволил.

– Возьмите мою, – в ответ он протянул свою визитку.

– О, журналист, – улыбнулась она, бегло взглянув на нее в слабом желтом свете лампы под потолком.

– Журналист.

– Ну, до встречи, журналист, – улыбнулась она и легонько коснулась пальцами его груди. От этого прикосновения сердце куда-то провалилось, а потом заколотилось, как перегретый мотор. Это был жест прощания… и обещания новых встреч…

Около автобусной остановки работал ларек. Около него ошивалась шумная компания подвыпивших злобных молокососов. Валдаеву стало неуютно от их оценивающих взглядов.

– Э, а закурить, – вопросил один из шпанят, отделившийся от компании.

Валдаев похлопал по карманам, вытащил пачку «Честерфильда».

– У, круто, – причмокнул пацан, глядя на сигареты. – На всех, – сказал он, сграбастав штук пять сигарет. – Хорошие сигареты куришь, лысый…

Валдаев со вздохом подумал, что блюсти собственное достоинство в такой ситуации слишком дорого. Внутри было тошнотно. Он находился сейчас во власти настроения этой гоп-компании, которая могла отметелить его, убить.

Шпаненок залыбился криво, по-блатному, смачно схаркнул на асфальт и отчалил к своим. Что-то сказал им, они дружно уставились на Валдаева и опять-таки дружно заржали. Они будто были одним злобным существом, название которому шобла.

Светлое настроение Валдаева, сложная гамма чувств в его душе – все было моментально изгажено. Будто черную кляксу посадили на белоснежное полотно. Ну что же, отметил Валдаев, мерзость и грязь города созданы для того, чтобы губить чувства. Нужно относиться к этому философски… Нужно ко всему относиться философски…

С облегчением он увидел поворачивающий автобус.

Поднялся на ступеньку. Перевел дух. Но отпечаток пакостности остался.

Ночные улицы… Родное метро… Родная улица… Родной подъезд… Все, дома. Еще один бег по минному полю, а точнее, по ночной Москве позади. Жив и ладно.

Он перевел дух и закрыл за собой тяжелую металлическую дверь.

Зашел в прихожую. Скинул туфли. Шагнул в большую комнату. Включил свет. И застыл как вкопанный.

Что его насторожило? Вроде бы все в порядке. Все как было. Но…

Запах. Неуловимый. Где-то приятный. И вместе с тем затхлый. Откуда он? Показалось?

Да нет, не показалось… И еще Валдаев ощутил чье-то постороннее присутствие. Кто-то здесь был…

* * *

Понедельник у Валдаева выдался сумасшедший. С утра два часа он дожидался гонорара в «Мегаполис-экспресс». Еще полдня общался с психованным исследователем Бермудского треугольника – как он его исследует, не выезжая из Москвы, было непонятно. Потом отправил два письма в Оренбургскую область: одно – матери, другое – родному брату, председателю колхоза (или как они ныне называются). Затем выстоял очередь в сберкассу, через которую переводил алименты на свое чадо – обожаемого Левоньку. Правда, обожать его давали больше на расстоянии.

Около сберкассы это и произошло…

Было все именно так, как пишут в книгах, – будто в замедленном кино. Валдаев видел надвигающуюся на него безжалостную, сверкающую никелем и полировкой темно-синюю массу и понимал, что не успевает сделать ничего. Он сам попал в этот замедленный кинофильм и двигался тоже медленно. Зато мысли текли быстро. Сколько он их успел передумать за эти секунды?

Мир вдруг стал необычайно четким. Казалось, воздух наполнен электричеством, в нем было плотно упаковано напряжение. Картинка была ясная, яркая и воспринималась отстраненно. В ней был он сам, двигающийся по проезжей части. Была в ней и мчащаяся на всех парах «БМВ». Мелькнул мимолетный образ – иномарка похожа на крылатую ракету, нашедшую свою цель. И эта цель – он. Никому не мешающий в жизни, тихий журналист желтой газеты «Запределье».

Всколыхнулась обида от несправедливости всего происходящего. Почему он? За что? Что он сделал такого, чтобы эта синяя торпеда смяла его в лепешку?

Он ощущал себя жалким и беззащитным. Ему казалось, что он лягушка, разложенная на столе для физиологических опытов, над которой невидимый экспериментатор занес скальпель. Скальпель вот только необычной формы – синяя машина марки «БМВ».

Вся Вселенная сжалась сейчас в этой точке. Все будущее, настоящее и прошлое схлопнулось здесь, на кусочке потрескавшегося грязного асфальта.

Один краткий миг, которого могло и не быть, шагни он на проезжую часть, когда включился светофор, секундой позже. Тогда «БМВ», вырвавшийся на всех парах из-за троллейбуса, как сверхскоростной поезд, промчался бы мимо, ударив потоком воздуха. Ан нет. Этот жалкий миг, один в бесконечной череде вот таких мгновений, вдруг оказался решающим. И его уже не поворотить назад…

Застыли льдом звуки. Обрушилась тишина. И в этой тишине шла к нему торжественно смерть, чтобы извлечь душу из раздавленного тела и отправить ее… куда?..

Звуки вернулись. Они ударили по ушам – многоголосье большого города, рев моторов, звон проехавшего трамвая. Звуки обрушились водопадом.

Потом был удар…

Нет, это был не удар, а просто резкий толчок воздуха. Воздушная пробка, вытолкнутая разогнавшимся локомотивом.

Да, смерть владела мигом, в котором схлопнулись прошлое и будущее. А жизнь владела двумя-тремя сантиметрами. Именно эти сантиметры отделили Валдаева от погибели. Ему казалось, что роскошный борт машины черканул по его куртке.

Водитель слегка вывернул руль. Он успел это сделать. Наддал еще газу. И «БМВ» мягко и стремительно унесся вдаль.

– Совсем чур потеряли! – крикнула вслед машине пожилая женщина. – Чтоб у тебя колеса отвалились.

– Бандиты натуральные, – поддакнул кто-то. – Им что по бетону, что по людям ездить!

Валдаева тронули за рукав.

– Как вы? – услышал он.

– Я? – тупо произнес он. Голос был чужой, будто не его. – Все нормально… Да, нормально…

Небольшая заминка в размеренном течении городской жизни. И опять все вошло в свою колею – текли потоки машин и пешеходов, мигали светофоры. Человеку кажется, что он что-то представляет в нем. А он лишь – часть потока: то ли пешеходного, то ли автомобильного…

Валдаев прислонился спиной к пыльной коробке светофора.

Ребро железяки впилось ему в спину, но он, казалось, не замечал этого. Для пешеходов включился красный. И тут же новые протекторы стали трамбовать то место, где сейчас должно было бы валяться окровавленное тело. Его, Валдаева, тело.

Он шевельнул рукой. Не верилось, что, если бы не чудо, это была бы рука трупа, и ею невозможно было бы шевельнуть. Все было бы чужое. Эта плоть была бы мертвой покинутой плотью.

Валдаев так и простоял минуты три. Внутри у него было пусто. Не было даже страшно. Просто было какое-то отупение. Его будто снаружи и изнутри выложили ватой. И даже холод и дрожь отступили.

Он осторожно шагнул прямо на белую полоску, обозначающую переход. В том, чтобы пройтись именно по этим белым полоскам, он видел сейчас какой-то скрытый смысл. Ему это казалось важным – последствия шока.

Добравшись до квартиры, он, не раздеваясь, повалился на постель и уткнулся лицом в подушку.

Пролежал где-то с час. За окном уже темнело. Вата, окутавшая его тело, растворялась. И приходило понимание того, в какую пропасть он сегодня едва не рухнул.

Опять и опять вспыхивала перед глазами яркая, будто сочно отпечатанная на кодаковской фотобумаге картинка – участок дороги, по которой он должен был быть размазан. Сверкающая никелем и полировкой торпеда. За тонированными стеклами нельзя было ничего рассмотреть. Человек за рулем был инкогнито. Тенью. И это роднило его с тем таинственным абонентом, который звонил ночью по телефону. Водитель – будто пришелец с того света.

Да нет. Какой такой пришелец. Обычный «новый русский» или короткостриженый питекантроп с золотой цепью на груди, пистолетом за поясом. Одно из тех загадочных, наполненных изначальным злом существ, с которыми Валдаеву и иными ему подобными приходилось делить город, как антилопа делит саванну с львами и шакалами.

Валдаев с горечью подумал – а переехала бы его «БМВ», так убийца навряд ли бы и пострадал. Откупился бы, отбрехался бы. И вряд ли бы сильно переживал – им это как раздавить клопа.

Он присел на диване. Щека его была мокрая от слез.

Конечно, нельзя так распускать нюни. Но поделать он ничего с собой не мог. Ему было страшно жалко себя в этом мире.

 
«Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца.
При современном машинном обилии
Трудно по жизни дойти до конца».
 

В памяти всплыли эти строчки из Высоцкого. Валдаев слабо улыбнулся, в очередной раз убедившись, что у великого барда есть строчки на любой случай жизни. Стало немного легче.

Проснулся телефон. Валдаев сперва решил не брать трубку. Но потом хлопнул себя ладонью по щеке, возвращая к реальности. Протянул руку, нажал на кнопку громкоговорителя и отрывисто произнес:

– Алло!

– Ух, какой резкий, – донеслось из микрофона. Голос был женский.

– Это кто?

– Зайчик, – укоризненно произнесла она.

– Чего тебе? – грубо осведомился Валдаев.

– Ты сегодня такой крутой. Чего, пивной ларек грабанул?

– Ты чего несешь?

– Зайчик, я в разоре. Пятнадцать целковых отслюнявила за три номера твоего драного «Запределья» с твоей статьей!

– И как статья?

– Чума, зайчик. Молодец! Наши в экстазе…

– Я за них рад.

– Красиво все написано.

– Красиво врать журналисту не запретишь, – усмехнулся он. – Пускай твои приятели погордятся, что их такими крутыми считают…

– Зайчик, ты сегодня без соли гадюку съел?

– Гадюку? Меня чуть не сшибла машина какого-то идиота!

– Что, правда?

– Правда! Правда! – вдруг закричал он. – И звонки ночные – тоже правда! И что кошелек у меня украли – тоже правда! Все как сговорились…

Действительно, вчера в толкучке ему вспороли куртку – прямо на груди. Деньги не ахти какие, но куртку жалко. Да и противно – сил нет. Город опять прикоснулся к нему грязными лапами. А теперь эта машина.

– Во, а я что говорила, – обрадовалась Наташа. – Она! Черная полоса. На тебе ЕГО печать.

– Князя Тьмы?

– Ну так.

– Наташа, чего ты меня грузишь? – не слишком уверенно возразил Валдаев.

– Котик, это будет продолжаться…

– Рассказывай.

– Лысенький, смирись, что это каюк…

– Ну чего ты мелешь?

– Я тебя спасу. Тебе один путь – к нам…

– На дискотеки ходить, по кладбищу голышом бегать и стены исписывать матерными словами?

– Понимаешь, зайчик, сатанизм – это пирамида. Пирамида – это общий принцип любой приличной организации. Внизу низовые ячейки. Чем ты выше, тем у тебя больше уровень посвящения.

– Ага. И ты в самом низу.

– Ну, в общем… Но я стремлюсь выше.

– Все! Мне надо спать! Я завтра работаю!

– Ладно, ладно. Я тебе еще позвоню. Скоро тебе такой материальчик дам в твое «Запределье» вонючее, что тебе Нобелевскую премию отстегнут не глядя.

– За журналистику Нобелевку не дают.

– Жалко… Пока, зайчик. Смотри, чтобы крыша не съехала. Когда ОН обращает взор, крыша точно едет.

Он хлопнул по кнопке телефона.

Как ни странно, разговор, как бы тягостен он ни был, немножко встряхнул его. Страх отступил. На его место пришло ощущение глубочайшего одиночества. Валдаев вдруг посмотрел на себя со стороны. Маленький человек, затерявшийся в одной из каменных пещер гигантского дома. Ему стало зябко, хотя в квартире было тепло.

Взгляд упал на телефон. Валдаев вздохнул. И решился на то, на что не мог решиться все несколько дней. Встал, подошел к столу. Взял лежащую на видном месте белую, тисненную золотом визитную карточку.

Рука, нащелкивавшая номер, вдруг стала плохо слушаться. Он подумал, что опять будет выглядеть идиотом. Будет опять у него тонкий, как у семерокозлятного волка после наковальни, голос. Будет путаться в словах.

Прочь сомнения!

На пятый гудок он почти с облегчением подумал, что ее нет дома. Но тут щелкнуло. Мелодичный голос произнес:

– Да, я вас слушаю.

Он набрал в грудь побольше воздуха, будто собираясь нырять на глубину, и выпустил часть его в виде двух слов:

– Здравствуйте, Элла.

Слова эти дались ему ох как нелегко.

– Добрый вечер. А кто это?

– Валерий.

– Валерий?

– Да. Помните, помог вам добраться до дома, когда вы были ранены.

Он прижмурился, испугавшись, что она скажет что-то типа: «не помню», или «и что дальше», или что-то холодно-вежливое в стремлении отделаться побыстрее.

Но она доброжелательно произнесла:

– Помню. Мой спаситель.

– Сильно сказано.

– Вы мне очень помогли.

– Элла, – вдруг горячо произнес он. – Я сегодня чуть не погиб. Я один в пустой холодной, – тут он невольно приукрасил, – квартире.

Она молчала. Он на миг смутился, потом как в воду прыгнул:

– Мне бы хотелось увидеть вас.

– Сейчас? – удивилась она.

– Нет, конечно… Когда захотите.

Она ничего не ответила.

– Извините, Элла, за бестактность. Простите, я… – Он начал оправдываться, умом понимая, что нет ничего более жалкого, чем оправдывающийся человек, но поделать с собой ничего не мог.

– Завтра, – оборвала она его блеянье. – Если можно, после пяти. Раньше я занята.

– Когда и где скажете.

Она назначила место встречи.

– Спасибо, Элла, – произнес он.

Когда уже повесил трубку, сидел, смотря на аппарат. А ведь действительно жизнь полосата. Черные и белые полосы. Черные и белые…

Гнать надо в три шеи вечную неуверенность! Завтра он будет умен, весел, предупредителен… Ох, как ему хотелось верить, что будет все именно так.

* * *

На площади, как всегда, было полно народу. Конечная станция длиннющей ветки метро. Сюда съезжаются люди с обширных, разрастающихся с каждым днем окрестных микрорайонов. Все куда-то спешат, куда-то стремятся. У всех свои дела, своя жизнь. Но так угодно кому-то наверху, чтобы в этот момент именно эти люди собрались именно здесь, на площади, перед стеклянным зданием метро, мазнули друг друга ничего не замечающими взорами, потолкались и разбрелись.

Толпа стирает индивидуальные черты. Валдаеву иногда люди московского часа пик казались бильярдными шарами. А сам город – огромным бильярдным полем, только покрытым не зеленым сукном, а серым асфальтом, по которому кто-то забавы ради катает миллионы этих шариков. Шарики со стуком сталкиваются между собой на этом грязно-сером поле, некоторые счастливо попадают в свои лузы, некоторые катаются так, бесцельно, неизвестно куда и зачем. А иные разбиваются. На этом сером бильярдном поле сегодня так легко разбиться.

Уже в пяти метрах от автобусной остановки людей начинали цеплять лохотронщики – местные завсегдатаи, прирожденные мошенники, прорабы беспроигрышной лотереи.

– Сыграйте, не пожалеете, – вцепился ему в рукав уркаганского вида детина, протягивая бумажку.

– Нет, спасибо, – как ошпаренный Валдаев рванулся в сторону, будто боясь, что детина не отпустит его.

– Припадочный фраер, – пожал тот плечами и устремился снова в толпу. Тут же зацепил какую-то женщину, и теперь за содержимое ее сумки можно не беспокоиться – все деньги оттуда перекочуют в карманы лохотронщиков.

Валдаев вздохнул. Его задевали подобные маленькие трагикомедии. Он ощутил, как начинают дрожать руки, и засунул их поглубже в карманы легкой ветровки.

– Осторожнее можно?

– Простите, не видел…

– Чего встал, как столб…