В соседнем здании, за кирпичной стеной, находился Mary Institute, основанный дедом Тома. В стене была ведущая туда дверь, которая запиралась на ключ. А его бабушка жила за углом, по адресу 2660 Washington avenue.
Немного о Сент-Луисе в первые годы жизни Тома.
Т. С. Мэтьюз: «Они (жители Сент-Луиса. – С. С.) настолько привыкли к лицу своего города, что больше не видят его. Это уродливое лицо – если в самом деле можно о нем думать как о лице; город больше напоминает двухголового монстра. Деловая часть города, вытянувшаяся вдоль западного берега Миссисипи, на мили отстоит от жилого центра, и эти две зоны объединены, или разъединены, наполовину опустевшими и разрушающимися трущобами»[13].
Помимо этих двух центров, был еще Восточный Сент-Луис на восточном берегу Миссисипи, административно принадлежавший другому штату – Иллинойсу. В 1874 году берега соединил мост Идса длиной 1964 метра, признанный выдающимся достижением инженерного искусства (два предыдущих моста снесло паводками).
Марк Твен «Жизнь на Миссисипи» (1883):
«Вот наконец нашлась вещь, которая не изменилась: два десятка лет ничуть не повлияли на мулатский облик этой реки; да и десяток столетий, пожалуй, ничего не сможет поделать. <…> Если вы дадите воде постоять в сосуде полчаса, вы можете отделить воду от суши с такой же легкостью, как при сотворении мира; и увидите, что это хорошо: одну можно пить, другую – есть <…> Город как будто мало изменился. В действительности перемен было много, но <…> ни одну новую вещь не заставишь уберечь свою новизну: угольный дым превращает ее в древность в ту же минуту, как выпустишь ее из рук. Город вырос ровно вдвое с тех пор, как я там жил, и теперь в нем четыреста тысяч населения <…> Но все же я уверен, что в Сент-Луисе теперь не так много дыма, как прежде…»
Кирпичную стену, разделявшую двор Элиотов и двор Mary Institute, тоже приходилось регулярно мыть…
«На окраинах – продолжает Твен, – перемены достаточно заметны, особенно в архитектуре жилых домов. Прекрасные новые дома благородны, красивы и вполне современны. Кроме того, они стоят особняком, окруженные зелеными газонами, тогда как жилища прежних лет стоят стена к стене на целые кварталы, и все – на один образец, с одинаковыми окнами в полукруглых наличниках резного камня…»
В 1892 году в Сент-Луисе побывал начинающим журналистом Теодор Драйзер, который писал: «По контрасту с Чикаго Сент-Луис совсем не кажется метрополией. Он богат и успешен, но отличается совсем другим настроем и растет гораздо медленнее… Я тотчас же вышел на Сосновую улицу (Pine street) и принялся разглядывать вагончики городского трамвая, желтые, красные, оранжевые, зеленые, коричневые…»[14]
Он, впрочем, тоже на всю жизнь запомнил мутную воду в стаканах.
А вот как вспоминал о Миссисипи и своем детстве в Сент-Луисе сам Т. С. Элиот («Драй Сэлведжес», 1940):
Я не слишком в богах разбираюсь; но думаю, что эта река
Сильный коричневый бог; непобежденный, угрюмый, недоговороспособный,
Хотя и не лишенный терпенья, когда-то она считалась границей;
Пользу она несет, но доверять ей не стоит, это лишь конвейер торговли;
Позже в ней стали видеть вызов для мостостроителя, инженера.
<…>
Ритм этого бога ощутим был в колыбели и в детской,
В айланта запахе душном на апрельском дворе,
В виноградном запахе гроздьев над столом, что осень накрыла,
В кругу вечернем семьи, в зимнем газовом свете[15].
Вскоре после рождения у Тома обнаружилась двусторонняя паховая грыжа. Серьезной опасности она не представляла, но на операцию родители не решились – антисептика и обезболивание в хирургии только начали развиваться, антибиотиков для лечения послеоперационных осложнений не было и в помине. В результате долгие годы Тому приходилось носить бандаж и не рекомендовалось заниматься спортом. Но в остальном он рос вполне здоровым ребенком.
В доме под влиянием отца царила достаточно строгая атмосфера. Правда, родители называли друг друга Лотти и Хэл, не возбранялись добропорядочные шутки, и все же… Несмотря на то что Генри Уэйр, в отличие от У. Г. Элиота, не был унитарианским проповедником, в повседневной жизни он оставался образцовым унитарианцем – не курил, не признавал развлечений, не прикасался к алкоголю. Потакание любым человеческим слабостям считалось недопустимым. Мы – Элиоты. Во многих отношениях мы выше обыкновенных людей, помним о дедушке, но подчеркивать это нельзя. Мы живем в западной части города, в хорошем районе.
Зимой в доме не должно быть слишком натоплено. Холодным зимним утром в комнату к маленькому Тому заходила служанка, грела на огне воду, забирала из-под кроватки и уносила ночной горшок. Прохладная, упорядоченная жизнь, настоящий островок Новой Англии в Сент-Луисе.
Впрочем, понятие хорошего района в Америке не отличается стабильностью. Времена меняются, и район, который еще недавно считался хорошим, может испортиться. Участок, приобретенный У. Г. Элиотом, постепенно превращался в островок респектабельности, окруженный неблагополучными кварталами иммигрантов. Но бабушка Эбигейл никуда переезжать не хотела, да и Mary Institute переехать не мог. В результате у Тома в раннем детстве почти исключалось общение со сверстниками даже своего круга, об иных и речи не шло. Лишь иногда через стену, из школы для девочек, доносились детские голоса…
Летом наступала жара. Риск появления ночных грабителей был вполне реальным, поэтому только на рассвете хозяйка дома или одна из служанок распахивала ненадолго все окна нижнего этажа, чтобы впустить желанную прохладу.
Ранние детские впечатления Тома передают строки из его стихотворения «Animula» (1928)[16]:
Выходит из руки Божьей простая душа
В плоский мир переменного света и шума,
В светлое, темное, сухое или влажное, прохладное или теплое,
Двигаясь между ножками столов и стульев,
Поднимаясь или падая, жадная до поцелуев и игрушек,
Смело устремляясь вперед, но вдруг, как по тревоге,
Отступая в угол руки и колена,
Требует, чтоб ее утешали, веселится
Душистому великолепью рождественской елки,
Радуется ветру, солнцу и морю;
Изучает солнечные узоры на полу
И оленей, бегущих по краю серебряного подноса;
Путает явь и выдумку,
Довольна игральными картами, королями и дамами,
И что феи делают и что слуги говорят.
(Пер. О. Седаковой)
Слуг в доме было много, около десятка – кухарка, садовник, горничные, няня. Дом защищал от жизненных трудностей, но воспитание детей было строгим. Вот еще несколько строк из того же стихотворения, про чуть более поздний возраст:
Тяжелое бремя растущей души
Ставит в тупик и обижает, и день ото дня тяжелей;
Неделю за неделей обижает и ставит в тупик
Своими императивами: «быть и казаться»,
Можно и нельзя, желанием и контролем.
Боль жизни и снадобья воображенья
Загоняют маленькую душу скрючиться у окна
За полками с Британской Энциклопедией.
И под гладью хорошо организованной, упорядоченной жизни могли чувствоваться подводные течения. Г. У. Элиот остался верным унитарианцем, но сошел со стези отца, строгость могла вызываться чувством вины… В молодости он не был столь строгим приверженцем порядка и авторитета. Он играл на гитаре и флейте, заносил в дневник слова популярных песен, во время войны Севера и Юга записался в ополчение. Характерно, что в 1910–1911 годах он написал мемуары, озаглавленные «Воспоминания простака» («The Reminiscences of a Simpleton»).
К моменту рождения Тома его отец почти оглох. Потеря слуха сопровождалась у него обострением обоняния. Возможно, впрочем, это качество было наследственным и лишь развилось сильнее благодаря глухоте. Том в дальнейшем тоже отличался повышенной чувствительностью к запахам.
Прямое участие Генри Уэйра в воспитании младшего сына было незначительным, барьер глухоты слишком мешал, хотя попытки его преодолеть все же были. Когда к завтраку детям давали вареные яйца, порой отец рисовал на скорлупе смешные рожицы. Вообще, его живые рисунки запомнились Тому на всю жизнь[17]. Особенно он любил рисовать кошек – не отсюда ли исходят корни «Практического котоведения» его знаменитого сына? Но куда большую роль в воспитании играли женщины – мать и сестры, а также старший брат. Однако и здесь далеко не все было идеально…
После рождения последнего ребенка Шарлотта Чэмп Элиот много энергии вкладывала в общественную деятельность. Она была в числе организаторов «крестового похода» против детской преступности, боролась за организацию особого суда для несовершеннолетних. Она также написала биографию У. Г. Элиота и драматическую поэму «Савонарола». По свидетельствам родственников, она не особенно любила детей. В ранние годы наибольшую привязанность Том чувствовал к своей няне Энни Данн (Annie Dunne), бойкой молодой ирландке, которая брала его иногда с собой на мессу в католическую церковь (распятие, изображения святых, свечи, запах ладана…).
Чуть позже, когда стало ясно, что Том растет умным ребенком и любит читать, мать постаралась увлечь его той литературной культурой, которой увлекалась сама. Благодаря ей в доме не угасал интерес к культуре. С юношеских лет она мечтала стать поэтом, но этому помешала работа в школе. Потом она вышла замуж, растила детей и в конце концов ее нереализованные амбиции переключились на младшего сына.
Директору подготовительных курсов для его поступления в Гарвард она писала: «Я говорю с ним, как говорила бы со взрослым, что, возможно, не столь хорошо, как если бы вокруг него были его сверстники»[18]. А вот ее слова, адресованные Тому: «Надеюсь, что в литературной работе ты добьешься раннего признания, к которому я стремилась и потерпела неудачу. Я так хотела учиться в колледже, но вынуждена была сама стать школьной учительницей, когда мне еще не было девятнадцати. Школу я окончила с высокими оценками, в моем пожелтевшем аттестате обо мне говорится «молодая леди, отличающаяся блестящими успехами в учебе», но когда мне пришлось учить малышей, успехи в Тригонометрии и Астрономии ничего не значили, и все закончилось полным провалом»[19].
Как только Том научился читать, семейная библиотека, за исключением нескольких книг, считавшихся вульгарными, была предоставлена в его распоряжение. В число «неподходящих» попали такие произведения, как «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна»[20], зато «Британская энциклопедия» или «История Англии» Маколея считались допустимым чтением. Мог он заглянуть и в Диккенса, Шекспира или в толстый том «Дон Кихота» с иллюстрациями Доре. Его отец в шутку любил называть этот том «ослиной книжкой» благодаря сходству слов Don Quixote и donkey (осел). Когда Тома по праздникам стали сажать со взрослыми, поначалу ему подкладывали на сиденье этого «Дон Кихота».
К слову, «Британская энциклопедия» содержала куда более сомнительные с пуританской точки зрения сведения, чем «Приключения Тома Сойера». В девятом ее издании (1875–1888) около 200 страниц занимает подробнейшая статья «Анатомия». В статье «Эволюция» обсуждаются идеи Декарта, Ламарка, Чарльза Дарвина. Есть там и раздел (критический) про римскую церковь в статье «Церковная история». Статьи «Католицизм» как таковой в энциклопедии нет, но есть статья про «полковника Блада», знаменитого авантюриста, попытавшегося в 1671 году похитить драгоценности короны из Тауэра. Мать Тома (девичья фамилия ее матери была Блад) в разговорах с сыном иногда называла его в числе своих предков, как, впрочем, и писателя Лоренса Стерна.
О детстве Тома известно многое. Надо помнить, однако, что речь идет об очень замкнутом, очень книжном ребенке, наделенном богатой фантазией. «Простая душа» быстро теряла первозданную простоту. До того, как Том найдет слова, чтобы рассказать об этой утрате, пройдет немало времени, причем слова будут не свои, но очень точные и уместные слова английского философа Ф. Г. Брэдли: «Мои внешние ощущения не в меньшей мере являются моей собственностью, чем мои мысли или чувства. В обоих случаях мой опыт попадает внутрь моего собственного круга, круга, закрытого для внешнего мира; и, подобно всем ее элементам, каждая сфера непрозрачна для других, которые ее окружают… Короче, рассматриваемый как существование, которое появляется в душе, мир в целом есть для каждого из нас нечто особенное и принадлежащее только этой душе»[21].
Поскольку центр круга скрыт от внешнего мира, сведения о детстве Т. С. Элиота кажутся достаточно разрозненными. Они рассеяны по радио- и телевизионным передачам разных лет, по опубликованным и неопубликованным мемуарам и письмам. В выступлении по Би-Би-Си (1951) Элиот назвал себя в детстве «маленьким педантом и зазнайкой». В телепередаче «Этот таинственный мистер Элиот» (BBC, 1971) его кузина Эбигейл Элиот (1892–1992) рассказывала о нем как о «задумчивом, ярком, замкнутом, склонном к проказам ребенке». Друг детства, банкир Томас Мак-Киттрик, вспоминал, что Том любил играть один. У него бывали карманные деньги, которыми он ни за что не хотел делиться с приятелями старшего брата.
На своем выступлении по случаю столетнего юбилея Mary Institute сам Элиот рассказал целую историю: «Через стену, которая отделяла наш сад от школьного двора, я мог слышать голоса девочек, но их не было видно. Но в стене была дверь, и от нее был ключ. Когда во второй половине дня девочки уходили, или в конце недели, я мог заходить туда, и двор был весь мой, чтобы играть, сначала под присмотром няни, а позже чтобы практиковаться с детской клюшкой для гольфа… В любом случае, мне запомнилась в школьном дворе горка, на которой рос огромный айлант…»[22]
Иногда Том бродил по коридорам опустевшей школы. Но однажды он пришел слишком рано, увидел, что девочки смотрят в окно – и убежал.
Был ли «душный запах айланта» из его позднего стихотворения каким-то намеком на его отношение к женщинам?[23]
Впрочем, иногда именно Мак-Киттрик, ребенок из такой же благополучной семьи (у Элиотов его прозвали «Том Кик»), составлял компанию Тому Элиоту в его вылазках в Mary Institute. Они забавлялись с детскими клюшками для гольфа, рискуя разбить стекла, а иногда добирались и до пустого гимнастического зала[24].
Дома допускались добропорядочные интеллектуальные развлечения. Отец был шахматистом, сестры играли с Томом в шарады. Том соображал быстро, но, если слишком увлекался, мог надоесть всем.
Многое в этих воспоминаниях разрушает стереотипные представления об Америке тех лет. Например, семью Элиотов можно назвать «негрофильской» – это отношение, очевидно, шло от деда. Старого негра-сторожа Mary Institute называли «дядя Генри». Т. С. Элиот вспоминал о нем с неподдельной теплотой. Дядя Генри «жил в чем-то вроде дворницкой под входом со стороны Бомон-стрит. Для меня, как ребенка, он был романтической личностью, не только из-за того, что у него был попугай, который мог немного разговаривать, но еще и потому, что у него была репутация беглого раба и бросалось в глаза изуродованное ухо. Говорили, что его преследовали с гончими. Но дядя Генри Джонс был большим другом нашей семьи. На самом деле вся его семья дружила с нашей семьей…»[25]
Тут допускалась даже некоторая снисходительность в отношении морали. Когда оказалось, что у дяди Генри две жены, это не привело ни к каким драматическим последствиям.
«Энни Данн… – вспоминал Т. С. Элиот свою няню, – водила меня в мою первую школу, школу миссис Локвуд…»[26] До школы было около двух миль. По окончании начальной школы он перешел (осенью 1898 года) в Smith Academy
О проекте
О подписке