2

Дома Надю ожидала настоящая взбучка. Дело в том, что, уходя к подруге, она искала в книжном шкафу томик стихов Есенина, изданный в начале двадцатых годов (после смерти поэта его стихи оказались под запретом), и второпях раскидала по дивану, по столу и даже по полу книги. Она надеялась убраться до возвращения мамы, которая терпеть не могла беспорядка в доме, а к книгам у нее было особенно бережное отношение.

Высказав всё, что думает о дочери, Елена Константиновна стала расставлять книги в строго определенном порядке: словари – к словарям, прозу – к прозе, стихи – к стихам. Произведения зарубежных авторов стояли на отдельной полке. А Надя сидела на стуле и с виноватым видом, шмыгая носом, пришивала рукав к своему пальто.

– Нет, я понимаю – коньки или лыжи, но футбол для пятнадцатилетней девушки! Комсомолки!

– А при чем тут комсомол? – Надя не собиралась давать себя в обиду. – Что, комсомолкам в футбол играть нельзя?

– Играть в футбол можно, но бегать по двору в разорванном пальто совсем не обязательно! – Елена Константиновна никак не могла найти полочку в своем сознании, куда она могла бы поставить сегодняшний поступок дочери.

– Да что тут понимать? – На пороге появился Пашка, тринадцатилетний Надин брат, с краюшкой черного хлеба с солью. – Влюбилась она в Юрку Панкратова. Вот и выкаблучивается перед ним.

Надя показала Паше кулак, густо покраснела и склонилась над шитьем.

– Влюбилась?! В Юрку?! – Елена Константиновна от неожиданности поставила словарь немецкого языка вверх ногами. – Я думала, тебе нравится Женя. Очень, кстати, приличный молодой человек.

– Не… Ма, у тебя превратное представление! – встрял в разговор Пашка.

– Надя, пойми, Панкратов тебе не пара! – Мама присела на диван, который уже освободился от книг. – Ну подумай, какое там воспитание: отец в тюрьме, бабушка с ним не справляется.

– Юркин отец на фронте! – с вызовом отпарировала Надя. – Он вчера письмо прислал. Его бабушка во дворе читала.

– Ну конечно! Сейчас всех уголовников гонят на фронт… Надя, а где твоя девичья гордость? Чтоб я в твоем возрасте за мальчиком бегала!

– Мам, да не волнуйся ты! – сказал Пашка, жуя хлеб. – Нужна она Юрке как собаке пятая нога. Ему девушки другого типа нравятся.

– А вот это мы еще посмотрим! – Надя откусила нитку; встав, встряхнула пальто и критически оглядела его: рукав был пришит аккуратно.

– Паша, не перебивай аппетит. Придет папа – будем ужинать.

– Аппетит у меня зверский, – успокоил маму Пашка. – Его ничем не перебьешь.

Из репродуктора, черной радиотарелки, висевшей на стене, зазвучали позывные. Елена Константиновна стала напряженно вслушиваться. Надя же, проходя мимо брата, мстительно уколола его иголкой. Тот, вскрикнув от неожиданности, замахнулся на сестру.

– Тише вы! – Мама прибавила громкость.

«От Советского информбюро! Новости последнего часа…» – звучал тревожный голос диктора Юрия Левитана. Он говорил о резком ухудшении ситуации на фронте на подступах к Москве и перечислял города, занятые немцами после тяжелых и продолжительных боев.

* * *

К ноябрю 1941 года немецко-фашистские войска так близко подошли к Москве, что генералы вермахта рассматривали в бинокли кремлевские звезды. Город бомбили и обстреливали из артиллерийских орудий прямой наводкой.

Почти половина населения покинула столицу. У тех, кого вывозили вместе с промышленными предприятиями, был статус эвакуированных. Те, кто уезжал из Москвы самостоятельно, считались беженцами. За эвакуированными закреплялись их квартиры, которые оставались неприкосновенными. А в квартиры беженцев свободно могли вселиться все, кто потерял во время обстрелов или бомбежки свое жилище.

3

В отличие от большинства москвичей, живших в коммуналках^[1] и бараках ^[2], у Елисеевых была отдельная двухкомнатная квартира. Ее получил отец Елены Константиновны, профессор-востоковед, еще в середине двадцатых годов.

Традиция ужинать вместе в семье нарушалась только в самых исключительных случаях. Поэтому все ждали отца, Николая Ивановича, который сегодня почему-то задерживался. Мама давно накрыла на стол и уже в третий раз выглядывала в окно, осторожно отодвигая плотную штору светомаскировки.

На звук открывающейся двери первой выбежала Надя. Она обняла отца.

– Мойте руки! – снизила градус встречи мама. – Коля, что-то случилось?

– Да нет. Ничего особенного.

За столом все оживились. Елена Константиновна раскладывала горячую картошку. Первому – мужу. Несмотря на военное время, на столе была чистая накрахмаленная скатерть. Да и с сервировкой всё было на высшем уровне: сервизные тарелки, вилки, ножи. Мама придавала этому большое значение.

– Сосиски мне не достались. Зато селедка – объедение. Жирная и не слишком соленая. Я уже попробовала, когда чистила.

Пашка положил себе несколько кусочков.

– Леночка, спасибо! – Николай Иванович улыбнулся жене. – Селедка – люкс! – сказал и стал есть левой рукой. – И картошка рассыпчатая…

– Как ты любишь, – улыбнулась Елена Константиновна и села рядом.

Надя сдвинула с селедки лук, наколола на вилку один кусочек и стала его придирчиво рассматривать.

– Ну что ты копаешься! Ешь! В рыбе – фосфор, в луке – фитонциды.

– Я не люблю селедку.

– Надежда, ты что, не понимаешь? Сейчас война!

– Я не люблю селедку! – повторила Надя с вызовом.

– Не хочешь – не ешь! – спокойно сказал отец и тихо продолжил: – В общем… Завтра я ухожу на фронт. Лена, собери вещи.

Елена Константиновна, заметив, что сын расправился со своей порцией селедки, хотела положить ему на тарелку еще кусочек, но от неожиданности выронила его прямо на скатерть.

Вилки замерли в руках у ребят. Повисла гнетущая тишина. Новость эта ошеломила всех.

– Коля, у тебя ведь бронь^[3]… – наконец прервала молчание Елена Константиновна.

– Записался добровольцем в народное ополчение, – перебил ее муж.

– Добровольцем?! – Жена пыталась держать себя в руках, но голос ее срывался, и глаза были на мокром месте. – Как ты ружье держать будешь, Коля, без пальцев-то?

На правой руке мужа указательный и средний палец не сгибались. Николай Иванович получил травму три года назад, когда он, еще будучи мастером цеха на обувной фабрике, помогал разгружать дорогие, полученные только что станки, напоролся на гвоздь и повредил сухожилия.

– В этом деле главное не пальцы, а точный глаз. А глаз у меня что надо! – подмигнул он Наде.

– Это точно! – Надя обняла отца. – Он кроит без лекал и всегда тютелька в тютельку.

Отец улыбнулся и поцеловал дочь.

Елена Константиновна стала взволнованно ходить по комнате от окна к двери.

– Я не понимаю! Нет, не понимаю! Вот почему ты всегда считаешь, что без тебя не обойдутся? А я? А о нас ты подумал? Как мы здесь?

Николай Иванович, посерьезнев, встал из-за стола:

– Здесь вам оставаться больше нельзя. Немец совсем близко. В общем, Лена, собирай всё самое необходимое и завтра же уезжай с ребятами к моим родителям, в Юровку, за Урал.

– Час от часу не легче! Коля, неделю назад, шестнадцатого октября, ты говорил, что уезжать нам ни в коем случае нельзя!

– Я говорил, что нельзя поддаваться всеобщей панике. Теперь на вокзалах стало спокойнее. Налажено движение поездов. Лена, я настаиваю на вашем отъезде!

– Ты что, на самом деле думаешь, что немцы войдут в Москву?

– Если я останусь, если те, кто еще может держать в руках оружие, попрячутся по домам, то немцы еще до начала зимы будут здесь!

Повисло тягостное молчание.

* * *

К 7 октября 1941 года на московском направлении сложилась катастрофическая обстановка. В «котлах»^[4] под Вязьмой и Брянском попали в плен более 688 тысяч советских солдат и офицеров.

Несмотря на все усилия, 12 октября пала Калуга, а 14 октября – Боровск. Угроза падения Москвы стала более чем реальной. Враг занял дачные районы под Истрой и саму Истру, Зеленоград, подошел к Наро-Фоминску.

15 октября Государственный комитет обороны принял постановление № 801 «Об эвакуации столицы СССР Москвы». Правительство хотели эвакуировать в Куйбышев^[5], а предприятия, учреждения, которые не подлежали эвакуации, в случае подхода немцев непосредственно к Москве планировали взорвать. Данный документ был доведен лишь до непосредственных исполнителей, но их круг оказался слишком широк. И на следующий день, 16 октября, столицу охватил хаос.

Остановился общественный транспорт, закрылись магазины, началась паника и бегство из Москвы, сопровождавшееся мародерством.

Решающим обстоятельством стало закрытие метрополитена. Это восприняли как знак неизбежного падения города.

Но уже 17 октября порядок в городе был восстановлен силовыми методами (паникеры, руководители предприятий, бросившие свой пост и пытавшиеся бежать с деньгами, предназначенными для зарплаты рабочим, были расстреляны, о чем сообщили газеты).

4

– Пап! Но, если ты уйдешь на фронт, мы можем спокойно и здесь оставаться! – наивно сказал Пашка.

– Сынок, всё не так просто. Москву бомбят. И еще долго будут бомбить. Потом придут холод и голод. Уж поверь мне. А у дедушки с бабушкой дом с печкой. Огород. Овцы.

Елена Константиновна печально кивнула. То ли словам мужа, то ли своим мыслям. Пашка, доев всё, стал задумчиво подчищать корочкой черного хлеба оставшееся на тарелке подсолнечное масло.

– Вообще-то там неплохо. Жить можно. – Он посмотрел на отца.

– Паша, не сутулься, – по привычке одернула его мать. – Коля, а мародеры? – обратилась она к мужу. – Сколько случаев, когда грабят квартиры уехавших…

– Только самое ценное с собой возьмите. – Глава семейства был непреклонен. И после паузы добавил: – Лена, сейчас не о стекляшках и деревяшках нужно думать…

– Вы как хотите, а я останусь! Я из Москвы никуда не поеду! – Голос Нади звенел, в глазах светилась решимость. – Устроюсь на завод, буду снаряды делать. И за квартирой присмотрю.

– Да кто тебе доверит снаряды делать? – усмехнулся Пашка. – Тебе только портянки кроить.

– Пусть портянки! Мне без разницы.

– Надежда, не блажи! Собирай свои вещи, – велела дочери Елена Константиновна.

Надя выбежала из кухни; отец вышел за ней следом. Мама уронила голову на руки и заплакала.

5

В небольшой детской – комнате Нади и Пашки – не было ничего лишнего: две аккуратно застеленные кровати, у окна – письменный стол и два стула, один напротив другого. На этажерке у двери – учебники и отдельные томики: на полке Нади – сборник стихов Пушкина, «Ася» Тургенева, «Овод» Войнич и другие книги; на полке Пашки – «Три мушкетера» Дюма, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Тимур и его команда» Гайдара. Здесь же, на одной из полочек, – несколько игрушек.

Надя сидела на своей кровати, держа в руках плюшевого зайца, когда в комнату вошел отец. Он сел рядом, обнял дочь, и та прижалась к нему.

– Надюш, мне будет гораздо легче воевать, если я буду знать, что вы в безопасности.

– А ты? – В голосе Нади звучали плохо скрываемые слезы. – А вдруг тебя ранят, придется возвращаться в Москву, а дома никого не будет!

– Я справлюсь! – Отец помолчал, подбирая слова. – Пойми, дочка, сейчас обязанность каждого мужчины – воевать, защищать свою страну, а женщин – сохранить жизнь наших детей. Это не громкие слова, а реальное положение вещей. – Он посмотрел в глаза Наде. – Пойми! Маме необходима твоя помощь. Одной ей со всем не справиться. Путь на Урал будет долгим и трудным. Многое может случиться по дороге.

– Ладно. Поеду! – Девушка тряхнула волосами, бросила зайца – он завалился за кровать. – Надеюсь, это ненадолго.

– Вот и ладно!

Николай Иванович поцеловал Надю в макушку и вышел из комнаты. Тихонько закрыл за собой дверь.

6

Пока муж разговаривал с дочерью, Елена Константиновна уже собрала и положила на диван ровной стопкой его одежду. Она, как и всегда в сложных ситуациях, быстро смогла взять себя в руки. Пашка между тем слонялся без дела. Он чуть отодвинул штору и посмотрел в окно.

– Коля, здесь два комплекта теплого белья, носки. Что еще положить? – Елена Константиновна вопросительно посмотрела на мужа.

– Паша, отойди от окна! – спокойно, но строго сказал отец и повернулся к жене: – Синий свитер положи. – Он осмотрел вещи. – Ну вот, кажется, и всё. И сами собирайтесь! Медлить нельзя.

Отец аккуратно сложил одежду в вещмешок.

А Пашка, воспользовавшись его занятостью, снова выглянул в окно.

– Паша, ты что, оглох?! – прикрикнула на него мама. – Не слышал, что отец сказал? А ну марш собираться!

Мальчик нехотя, нога за ногу, поплелся в детскую, а Елена Константиновна плотно задернула шторы.

– Только самое необходимое берите. Главное – теплые вещи! – напомнил глава семьи.

Когда дверь за сыном закрылась, Николай Иванович первым нарушил тишину:

– Лена, прошу тебя, будь помягче с Надей. У нее сейчас такой возраст…

– Ох, Коля! Тебя-то она слушается, а со мной…

– Пойми, нельзя на нее давить, – старался он убедить жену. – Надя сразу же начинает артачиться.

– Боюсь я за нее. Если потакать, то Надя совсем отобьется от рук, – пыталась настаивать на своем Елена Константиновна. – Влюбилась в этого Панкратова! Подумать только! Назло мне, наверное.