Да, именно так он представлял в себе всех остальных, и ему почему-то казалось, что весь мир полон именно таких людей, которые, по большому счету, и людьми назывались только благодаря своему внешнему облику.

В чем, в чем, а в душах Сталин разбирался наибольше. Он просто их чувствовал и даже каким-либо образом жертвенно преподносил.

Он так и говорил про себя.

Пусть эта душа пойдет в жертву нашему общему делу и навеки сплотит весь наш народ до самого конца.

Каков будет конец, он и сам смутно представлял, но все же благодаря каким-либо очередным теоретикам времени, Сталин пытался построить именно ту модель, которая в его сознании понравилась бы только ему.

Существо Бога он, естественно, отрицал, как и все неверующие в то время, но частично как бы допускал, веря по-настоящему, что душа есть, а значит, есть и непосредственно то, что за нею может следить.

Именно слежка стала самым непосредственным его увлечением, и в конце своей жизни он все-таки выразил окончательную точку своего личного убеждения, которая все же допускала, что так называемый Бог вполне очевидно есть.

К такому факту собственного уразумения он пришел благодаря личным, добытым непосредственно в жизни аналитическим свойствам своего ума.

Зачастую сравнивая какие-либо реально исполненные дела и саму окружающую обстановку именно на период их исполнения, он находил так называемые периодические неувязки.

Что обозначало лично для него какое-то дополнительное сомнение в присутственной величине силы свершившегося в тот или иной момент его жизни события.

Таким образом, в деле непосредственного свершения процесса участвовала какая-то третья сила, величину которой он уже не мог объяснить величиной силы духа или чего-то еще.

Это была сила гораздо большего и, как говорится, всепобеждающего характера, которая сами обстоятельства того или иного процесса обкладывала таким образом, что им бы просто вообще некуда было деться в случае чего.

Своеобразно, это было присутствие одних жизненно образующихся обстоятельств в значительно больших по своей степени выражения других, истинную величину которых можно было только предположить, исходя из деятельности уже своего природного ума.

Так заключил для себя Сталин, и именно это помогло добыть ему победу в той самой войне, о которой на сегодня он пока еще не знал, но все же готовился и подчинялся только своему уму.

Все, что не готовил Сталин, приносило лично ему так называемую присутственного характера неудачу.

Потому, со временем, во всяких практических делах он целиком и полностью положился на так называемых специалистов, а все так обозначенные стратегические рычаги управления взял непосредственно в свои руки.

Таким образом, он давал возможность периодически высказываться по существу самих дел именно тем людям, которые непосредственно ими же и занимались, и лично уже ему только оставалось дать указание или подписать какой-либо исходящий от него же документ.

Таким образом осуществлялась не единолично целенаправленная и выраженная псевдомонархически власть, а лишь вырабатывалась непосредственно под ее руководством именно та линия поведения государственного чиновника или деятеля, которая и должна была присутствовать на тот момент времени по существу.

Тем самым Сталин добился самого серьезного успеха в экономических делах и заслужил вполне искреннее признание среди коллективов людей, разрабатывающих или представляющих ту или иную технически обустроенную мысль.

То есть, по-своему он завоевывал свой признанный всеми авторитет, ибо давал повод для того, чтобы любая мысль так называемого подчиненного ему народа имела вполне выход наружу, или в так называемую атмосферу труда и общего сплочения.

Но это не единственная заслуга Сталина и остальные будут еще рассмотрены нами чуть позже, когда глава следующая перекинет нас всех непосредственно к войне.

А пока же он сам предавался своим собственным мыслям и по-своему очень близко рассуждал о своем враге.

Гитлер поступал по-другому. Естественно, он так же боялся за свою жизнь и окружал себя теми, кому вполне предметно доверял.

То есть, теми, кто двигал его самого вперед, в лице так называемых друзей по партии.

Но те же друзья иногда подводили его, а потому он еще более ограничил круг сближений и создал целую сеть различных структур, которые подчинялись лично ему.

Они все докладывали о своих делах, при этом считали обязательным упомянуть и о своих оппонентах. То есть, о представителях других служб, примерно параллельно курирующих многие вопросы, связанные с жизнедеятельностью государства.

Так Гитлер узнавал о делах многих, и во всей Германии присутствовала так называемая нацистская тотальная слежка. Хотя именно такую окраску начали давать уже после войны, когда, как говорится, победа была добыта, а все дела подлежали полному разбору.

Сталин давно отошел от такого варианта укрывательства, так как понимал, что, если его захотят убрать, то всегда смогут найти, как подобраться.

Потому, он решил пойти сам по маршруту его злопыхателей и найти решение вопроса непосредственно в самой жизни, что значит, через людей, или так обозначенных подставных лиц.

Это были самые обычные люди, владеющие, само собой разумеется, каким-либо знаниями и занимающими руководящие посты.

Все их действия строго координировались самим Сталиным, и время от времени они докладывали ему, как идут дела в самой стране, и в частности, здесь наверху, в окружении его самого.

Таким образом он узнавал, готовится ли что-нибудь лично против него, или имеется ли общий заговор против советской власти.

Участвуя во всей этой игре, указанные лица даже не подозревали о том, что их просто напросто используют, и даже гордились так называемым знакомством лично с товарищем Сталиным.

Естественно, таких побаивались в их же окружении, но, тем не менее, принимали за своих, так как сам Сталин очень редко о себе давал знать, и не создавал поводов для так называемых разговоров.

Потому, сами разговоры он зачастую прослушивал сам лично, благодаря тем самым людям, а иногда мог даже присутствовать где-нибудь за стеной или наблюдать через очень тонко просверленное отверстие.

Он любил заниматься этим лично и старался куда-либо не опаздывать, если его приглашали по так называемому настоятельному приглашению посетить с точно указанным адресом.

Такие, аккуратно сложенные записки он получал довольно часто и так же часто отправлялся куда-либо погулять, как он уже сам объяснял охране, держа ее на довольно порядочном расстоянии от объекта своего наблюдения.

Естественно, охране такое положение вещей не сильно нравилось, но деваться было некуда и приходилось мириться с такими проделками хозяина.

Бывали случаи докладов о не позволительном для руководителя государства пренебрежении присутствием охраны, но после некоторых чисток таких рядов, все заметно успокоилось, и уже никто не мешал ему делать то, что он и хотел.

Конечно же, все это проделывалось в Москве и лишь в редких случаях, сам Сталин по-настоящему пускался в бега.

Отсутствовал он недолго и для этого привлекал сеть сотрудников международного ведомства, одним из которых и был так называемый «молчун», который только недавно вышел из его кабинета.

Самого Сталина в моменты его периодического, но все же довольно редкого отсутствия, практически никто не заменял, и все покрывалось тайной или прикрывалось какой-либо протекающей болезнью.

Зачастую сами охранники, дежурившие под дверью, не знали точно, находится ли за ней руководитель государства или нет. Входить было строго-настрого запрещено, и такая своеобразная безответственность могла вполне обернуться расстрелом.

Все же государственного характера дела Сталин вполне естественно передавал кому-то из своих подчиненных и по-своему строго просил его лично не беспокоить некоторое время.

Таким образом, он избавлялся на время от всех дел и мог преспокойно наблюдать за тем, как страна сама по себе превращается в настоящее мощное государство, а люди так же по-настоящему строят так называемый коммунизм.

Но это, если дело касалось простых людей, которым сам Сталин все же верил и им же каждому об этом напоминал.

В деле же всего начальствующего состава, как обозначал всех лично он сам, было абсолютно другое.

Он прекрасно понимал, что так называемая верхушка живет своей, так сказать, посреднической жизнью, которая никак не увязывалась с жизнью простого рабочего или крестьянина.

И он не верил их внешне выражаемому простодушию и горячим по-своему рукопожатиям.

Сталин понимал, что все они сволочи и пролезли во власть вместе с ним на коне того большого революционного настроя, который присутствовал в стране.

Он также отдавал себе отчет в том, что если бы нежданно-негаданно случилась какая беда, все они заблаговременно покинули бы страну, удирая со своих постов и бросаясь во все стороны, сломя голову.

Такие вещи он уже наблюдал неоднократно и требовал по таким случаям незамедлительного партийного разбора.

Собственно говоря, тем и объяснялись его расстрельные статьи, подписанные им лично, а также, так называемая особая жестокость по отношению к населению.

Да, он ненавидел буржуазию во всех ее видах, и он не очень-то хотел лицезреть всех тех, кто ее виды представлял даже в далеком от него на настоящий момент прошлом.

Он искренне хотел вычистить их ряды и предоставить все государственные должности для обычного и простого народа.

Такое иногда удавалось, но зачастую все его внутренние потуги оказывались безуспешными.

Новый состав, приходя к власти своего исполнения, незаметно для самого себя порождал то же самое и тем самым несколько злил самого вождя, пытающегося добиться настоящей партийной чистки рядов.

Кровавый бум всех тех внутренних переживаний пришелся как раз на предвоенное время.

Сталин хотел избавиться от всех тех, кто представлял собой хоть какую-то опасность в плане того, что в случае чего, мог перекинуться на другую сторону.

Все же он прекрасно понимал, что как бы не была хороша для многих советская власть и каких бы наград она не раздавала тем самым большим начальникам, испытавшим прошлое на самих себе, все же им лично именно этого и не доставало.

Говоря проще, они хотели так называемых очных привилегий, чего, соответственно, власть советов дать откровенно не могла, а значит, полностью перекрывала тем доступ к так называемому очевидному буржуазному успеху.

То, что за этим стремились многие, Сталин наблюдал лично. Ему абсолютно не были нужны доклады руководителей соответствующих ведомств, ибо всю обстановку он знал изнутри сам.

Процесс переназначений больно ударил по так называемой обороноспособности страны.

Сталин это прекрасно понимал и ему, соответственно, нужно было время, чтобы сформировать новые кадры и полностью перевооружить всю Красную Армию.

Он, естественно, торопился. Но торопились и те, кто был на той стороне.

Практически угадав то, чем занимался Сталин, Гитлер пошел на опережение его шагов и решил двинуть на Польшу, в дальнейшем создавая открытый плацдарм для широкого наступления на весь Советский Союз.

Такова ситуация мысленно обрисовывалась на тот момент в его голове, и он, заметно даже для самого себя, ею поочередно двигал то влево, то вправо.

– Я здесь, товарищ Сталин. Прибыл по вашему приказу – прервал его мысли возвращенный им человек и вытянулся во весь рост.

– Хорошо, – обронил Сталин и неожиданно резко повернулся к нему лицом.

Их глаза на секунду встретились, но тут же разошлись вновь, как бы предпочитая всю свою силу передать непосредственно словам.

– Я забыл вам кое-что передать, – медленно протянул после этого Сталин и, подойдя к своему столу, что-то там поискал.

– Вот, возьмите, – протянул он небольшой сверток и вручил в руку сделавшему несколько шагов навстречу ему человеку.

– Что это? – немного обеспокоенно спросил тот, внимательно рассматривая то, что ему передал вождь.

– Это ваша удача, – объяснил по-простому Сталин, – наград я не предлагаю, так как они в вашей работе, по сути, ничего не значат. А это, – он постучал пальцем по небольшому свертку, – самая настоящая жизнь. Ваша жизнь, – почему-то достаточно строго и многозначно подчеркнул руководитель.

– Спасибо, товарищ Сталин. Служу Советскому народу.

– А вот это верно, – поблагодарил Сталин и пожал снова руку тому человеку, правда, гораздо крепче и сильнее.

И снова человек несколько поежился, но все же не одернул руку, как в прошлый раз, а так и стоял, в нерешительности, не зная, что предпринять.

Но Сталин сам опередил его с решением и, освободив руку, просто принес:

– А теперь, идите. И помните о том, что я вам сказал. Звоните мне лично.

– Есть, товарищ Сталин, – человек поднял руку вверх и преподнес ее к своей шляпе, после чего по-военному повернувшись, пошел к выходу и вскоре скрылся за дверью.

– Удачи тебе, герой, – тихо прошептал Сталин и направился к своему столу, очевидно, чтобы приняться за какие-то важные государственные дела…

Человек же пошагал далее и совсем скоро покинул Кремль, двинувшись по одному ему известному маршруту, который вряд ли привел бы его в жизнь, обещанную когда-то тем же товарищем Сталиным.

– Да, – подумал он про себя, – сколько воды утекло с тех самых пор, как я покинул Москву. Я даже не знаю теперь ее совсем. Ну, да что с того? Прошлое уже не вернуть, – горько подчеркнул он сам для себя, подтягивая несколько шарф и еще больше нахлобучивая шляпу на голову.

Так он и шагал до самой цели своего в голове проложенного маршрута, пока не пришел к одному месту, которое показалось ему вполне знакомым еще по прошлым годам жизни.

– Зайти или не зайти, – подумал он про себя, несколько перемявшись с ноги на ногу, но тут же, видимо, поняв всю бессмысленность своей затеи и приняв окончательное решение, ступил резко в сторону и зашагал в направлении одного из вокзалов Москвы.

Вокруг было тихо, народу бродившего совсем немного, а потому такая дальняя по-своему дорога показалась ему вполне приятной и даже чем-то напомнила молодость с ее тревожной и суматошной жизнью.

Весна, хоть и была в самом крутом разгаре, но все же несла прохладой, освежая на ходу текущую череду его мыслей и не давая одновременно от быстрой ходьбы вспотеть.

Так он вскоре добрался до вокзала, взял билет и принялся ожидать поезд, который, судя по всему, должен был унести его в неизвестность, еще более подверженную опасности, нежели была до того.

Сам по себе приказ был для него ясен, но не ясным оставалось только одно – сам способ такого оповещения.

Человек не понимал – действительно ли Сталин имел в виду его полное раскрытие, а значит, соответственно, предрекал ему смерть, или же он предоставлял ему шанс хоть как-то выкрутиться при этом и оставаться дальше в расположении врага.

– Выполнить любой ценой, – тут же вспомнился ему голос одного из бывших его учителей по связному делу, отчего горькая усмешка пробежала по его лицу, да так и осталась на нем, запечатлевшись на некоторое время.

– Гражданин, гражданин, – кто-то потревожил его и потряс за его плечо, и человек, сидя на своем месте, круто развернулся, – вы не знаете, когда отходит поезд на Берлин?

Какая-то весьма недурно сложенная дамочка с дорожным саквояжем в руке и небольшой дамской сумочкой на плече тревожно хлопала глазами перед его лицом.

– Через час сорок минут, – ответил он, вскинув руку и посмотрев на часы.

– Надо же, не опоздала, – с облегчением вздохнула незнакомка и тут же спросила, – значит, вы тоже едете туда. В командировку или так.

– Так просто граждане СССР по заграницам не разъезжают, – тут же выговорил он ей, отчего та едва не отпрянула от него всей своей статью.

– Да, ладно вам. Фу, какой серьезный, я ведь просто так спросила. Вот я, к примеру, еду на симпозиум. А вы случайно не туда же? Из какого вы города?

– Из Москвы, – привычно буркнул он в ответ и тут же понял, что сделал ошибку, но быстро поправившись, добавил, – но сейчас проездом.

– Ну, ясно. А издалека?

– Из Горького, – брякнул он наобум, в надежде, что, наконец, дамочка от него отцепится.

Но не тут-то было, как оказалось.

– Ой, а у меня подруга оттуда. Вы случайно ее не знаете? Нелечка Кожемякина ее зовут. Она на медицинском факультете трудится?

– К сожалению, нет, не имел чести быть знаком, – как-то по-старомодному ответил Молчун, тем самым еще больше подзадорив к разговору свою, теперь уже можно сказать, потенциальную собеседницу.

Поняв, наконец, что от нее до самого поезда теперь не отвязаться, он жестом пригласил ее присесть рядом с ним, и завел тот самый непринужденный разговор ни о чем, который всегда может найтись между двумя абсолютно незнакомыми людьми.

Как выяснилось у Людочки, или Люсечки, как она сама вполне драматично представилась, было довольно много знакомых и друзей и особенно в среде тех, кто весьма правильно поддерживал партийную линию.

Сама она была во многом начитана, а потому беседа протекала просто и, можно сказать, незаметно. И совсем скоро время помчало их обоих на поезд, заставив перед посадкой, как следует, пробежаться и, естественно, понервничать, так как состав подали не на ожидаемый ними путь или, как всегда, не на тот перрон.

Но это не сильно огорчило новых знакомых, и они вместе погрузились в поезд, предварительно договорившись снова встретиться, когда все уляжется.

Наконец, с огромным и протяжным свистом поезд тронулся с места, и вся перронная суета внезапно прекратилась, предоставляя каждому свое поле для воображения в по-настоящему открытых вагонных окнах.

Но через некоторое время по всему вагону потянуло холодом, и все шумно загудели о том, чтобы все их закрыть или оставить только одно, да и то, с какой-нибудь одной стороны.

Вскоре и это затихло, и в самом вагоне наступила кратковременная тишина, которая весьма полезно сказывается на каждом, так как предоставляет вполне достаточно времени для того, чтобы о чем-то подумать и в дальнейшем претворить свои мысли в жизнь.

Молчун, а так звали по-настоящему нашего героя, если не придавать значения тому, что у него были еще и свои настоящее имя и фамилия, забрался к себе на полку и только собрался какое-то время подремать, как его тут же коснулась чья-то рука, отчего он вздрогнул и в некотором изумлении открыл глаза.

Это снова была она.

В своих мыслях и во всей этой вагонной суете он как-то на время позабыл о самой встрече и уже немного проклинал себя, что поставил даму в такое неловкое сейчас для нее положение.

– О, извините. Я немного устал, – как бы оправдываясь, начал он разговор, медленно сползая с предоставленной ему вагоновожатым полки, – знаете, эти переезды по большим городам. От них немного устаешь.

– А я и не думала, что от города можно уставать. Этот ведь не деревня, где все время нужно работать, – как ни в чем не бывало, промолвила его спутница и присела на небольшое место, образовавшегося по воле подтянувшего к себе ближе ноги другого пассажира.

– Шли бы вы разговаривать куда подальше, – внезапно мягко отозвался тот из-под одеяла, и уже через какую-то минуту, целиком и полностью предался храпу, ужас которого предстояло полностью пережить практически всему этому вагону.

Поняв, что будить его бесполезно, так как внезапно в воздухе сильно почувствовался запах перегара, Молчун жестом предложил своей собеседнице выйти, и они вместе продефилировали в конец вагона.

Ресторан, соответственно, в такое раннее утреннее время был еще закрыт, а потому им пришлось расположиться в тамбуре, уже немного прокуренном пассажирами, то и дело шныряющими то туда, то сюда, как будто им не досталось места или чего-то другого в этой бурной по-своему жизни.

– Знаете, а давайте перейдем ко мне, – внезапно предложила она, пытаясь преодолеть тот грохот колес, который доносился снизу. – я как раз одна в своем купе. Не знаю, но почему-то других пассажиров не нашлось. Вот я и выбралась к вам, – как будто извиняясь за прерванный сон, сообщила ему дальше спутница.

– Эх, жаль будет по-настоящему, если такое прелестное создание окажется работающим на разведку, – мысленно пронеслось в голове у Молчуна, но силой своего голоса и при этом вполне естественно он сказал другое:

– Да, впрочем, можно. Вот только не знаю, как посмотрит на то проводник в вашем вагоне, или там тоже вагоновожатый?