Глава 1. Пелена

Москва. Кремль. Кабинет тов. Сталина. 1939 год.

Человек, вошедший в кабинет Сталина, был больше похож на военного, нежели на того, кого он внешне из себя представлял.

Широкополая шляпа надежно прикрывала его лоб, а широкий шарф не позволял рассмотреть его довольно худое лицо и впалые по-своему глаза.

Под ними во все стороны растекались круги, и было совсем непонятно от чего, то ли от перенесенных когда-то давно побоев, то ли просто от усталости, которую лично ему уже никогда не удалось бы победить.

Это был человек злой воли и по-настоящему его имя не знал никто, даже сам Сталин.

Надежно упрятанный в придуманную кем-то легенду, тот человек уже и сам позабыл свое настоящее имя и откликался только на кличку подобно простому животному, находящемуся на цепи у хозяина.

Именно так и называли за глаза самого Сталина, но только лишь те, кому по должности это позволялось делать.

Те же, кто ниже или, как говорится, еще ниже, не говоря уже о тех, кто просто никто, за такие слова уже давно парились в лагерях и там чтили память всем своим прошлым поступкам.

Трудно сказать по-настоящему привели ли те мысли к их же мысленному высвобождению, к которому они так тянулись сперва, но казенная лагерная повседневность навсегда искалечила им жизнь, претворяя ту самую мысль в некое погонище и позорище на всю страну.

А страна была, сами знаете какая. То была страна советов или красных, как их еще называли по старинке те самые заморские и во многом купленные буржуа, которые еще только вчера кричали против, а сегодня, согласившись на карт-бланш, внезапно все стали на сторону так называемого вождя.

Но человеку, вошедшему к Сталину, как говорится, было не до таких мыслей и он, немного откашлявшись, произнес свою незатейливую речь.

– Здравствуйте, товарищ Сталин. Очень рад вас видеть, – и человек вполне дружелюбно подал руку для пожатия.

Сам вождь несколько помедлил, как всегда, с ответом, но все же и сам протянул руку и как-то с неохотой ее пожал.

Это было лишь слабое, такое утечливое соприкосновение, но тот человек это почувствовал, и даже немного резко отдернул руку назад.

Сталин также подметил это резкое движение и в шутку сказал:

– Что, горяча рука свободного пролетариата?

И тут же засмеялся, словно призывая того человека к более мирной беседе или общей разрядке той напряженности, что внезапно возникла в кабинете.

Человек сбросил шляпу и, несколько ослабив шарф, произнес:

– Что вы, товарищ Сталин. Не в горячем пролетариате суть. Это я так. Наверное, с непривычки. Мне ведь редко случается, кому пожимать руки. Такая уж у меня работа. Так что, скорее всего, это просто привычка.

– В вашей работе привычки многого стоят, – многозначительно подчеркнул Сталин, усаживаясь в свое любимое кресло и наблюдая за человеком, словно действительно за каким-то животным, всего лишь на время высвободившегося из-под цепи.

Человек, естественно, все это почувствовал, но виду не подал и, так и продолжая стоять, начал вести свою речь:

– Не буду терять времени, товарищ Сталин. Разрешите доложить обстановку и на том удалиться. Сами понимаете, что время не ждет.

– Да, не ждет, – волне серьезно произнес вождь и рукой пригласил человека присесть на огромный в его кабинете диван.

Тот неуклюже подвинулся к нему и, как это обычно со всеми и бывало, несколько неловко пристроился на нем в ожидании команды для доклада.

– Продолжайте, – коротко бросил Сталин и, прикрыв лоб рукой, несколько притих в ожидании самого доклада.

Человек долго не медлил и произнес:

– Я с плохими вестями и, можно сказать, с того света.

– Дальше, – резко ответил тому руководитель, продолжая удерживать руку возле лба.

– Гитлер решил напасть на Польшу. Ну, а дальше, Советский Союз.

– Когда? – вопрос прозвучал строго и так же непрекословно, как и все остальные, произносящиеся в этом кабинете слова.

– Первого сентября.

– Откуда сведения?

– Из самого надежного источника. От врагов.

– Они еще пока не враги. Не стоит забывать об этом, – несколько подытожил Сталин их короткий разговор.

– Да, знаю. Это так, вырвалось, – несколько судорожно произнес человек.

Все же, время от времени, даже ему становилось страшно от таких коротких, словно стреляных речей, брошенных в его сторону.

– Это вам непозволительно, – снова строго напомнил Сталин и на время оторвал руку от головы, – кто стоит за всем?

– Америка?

– Америка?.. – в удивлении даже немного приподнял брови Сталин, наверное, удивившись этому известию больше всего.

– И Англия, – сухо добавил человек, словно сам выстрелил в своего оппонента.

– Ну, эти понятно, – коротко вздохнул Сталин и немного приподнялся в кресле, чтобы несколько изменить позу, принятую им вначале.

Он снова надежно уселся в кресле и пристально посмотрел человеку в глаза.

– Это надежные сведения? – спросил он, очевидно, в душе подозревая какой-то очередной подвох.

– Да, самые точные и самые надежные. Состоялась беседа. Я присутствовал там лично.

– Чем обусловлено. Какова мотивация? – коротко бросил Сталин, лишь на время прикрыв глаза и снова приложив руку в своему лбу.

– Мотивация проста. Польша предлог. Советский Союз должен быть уничтожен и востребован по назначению.

– Это как? – искренне удивился Сталин и даже приподнялся на своем месте.

– Ресурсы, товарищ Сталин. Все дело в них. Америка – развивающаяся страна и вовсю стремится расширить свою промышленность и, естественно, добычу полезных ископаемых. А их у нас много, вы сами знаете.

– Как они обо всем узнают?

– Разведка, да и своих шпионов предостаточно. Много болтают, гордясь успехами, выбалтывают лишнее.

– Это верно, – согласился Сталин и не вполне естественно для себя прошелся по кабинету, пока докладывающий товарищ сидел.

Тот хотел было вскочить, но тот рукой придержал его на диване.

– Интересные сведения, не находите? – полюбопытствовал он, глядя тому в глаза и, очевидно, не доверяя ни одному единому слову.

– Да, интересные, – сухо ответил человек, немного сжавшись на своем месте.

– Но воевать с Америкой мы не будем? Это я верно понял? – в упор спросил вождь, так же пристально глядя человеку в глаза.

– Да, с этим вполне справится Германия. Они надежно сейчас ее экипируют и поставляют всячески различную продукцию для подготовки к войне.

– А как же они сами? Останутся в стороне вместе со своими родными братьями? – спросил Сталин, очевидно, имея в виду англичан.

– Как всегда, выйдут сухими из воды, – процитировал человек свою фразу.

– Я этому не верю, – неожиданно резко выкрикнул Сталин, и даже почувствовалось, как охрана по ту сторону двери вся мгновенно напряглась.

Человек устало пожал плечами и просто ответил:

– Вы ничему не верите, товарищ Сталин. Что я могу поделать? Чем доказать?

– Привезите записи разговоров, – посоветовал Сталин, повернувшись к тому спиной и направляясь к креслу, чтобы снова присесть.

– Никаких записей быть не может. Гестапо меня обыскивает так, что ни одна дырка в теле не остается без просмотра, – почему-то горько усмехнулся человек.

– Действительно, так? – удивился почему-то вождь и даже, как показалось самому посетителю, проникся к нему жалостью и симпатией.

– Да, так действительно, но я не жалуюсь. Работа – есть работа.

– Подождите, а как же сами представители? Что и их тоже?

– Да, точно так же. Гитлер никому не доверяет. Поручил Гиммлеру установить слежку даже за самим собой.

– А это зачем? – искренне удивился Сталин и немного потянулся вперед, чтобы как можно ближе услышать ответ.

– Кто его знает. Начитался всякой бредятины, вот и бредит. Никому вообще не доверяет, а к себе подпускает лишь тех, кому лично позволил проделывать то же самое.

– То есть, у него есть круг лиц, которые вполне естественно с ним общаются? – уточнил собеседник.

– Да, есть, но очень узок. Все те узнанные и увенчанные его внешностью люди где-нибудь на природе или где-то еще, всего лишь двойники. Их понаплодил много.

– Зачем? – удивился Сталин. – Так ведь и сам себя через время не узнаешь? – то ли спросил, то ли утвердил он, слегка потирая свой лоб рукой.

– У меня все, – внезапно сказал человек, мгновенно выпрямившись на своем диване, словно принимая какую-то вполне подходящую для этого позицию.

– Постойте еще. Не время уходить, – и предусмотрительно поглядел на часы, которые показывали два часа ночи.

Самое любимое время Сталина, в котором он мог оставаться сам с собой наедине и со своими бродившими вокруг мыслями.

– Скажите, а зачем вы приехали? Вам нужно было оставаться там. Ожидать развития ситуации, – внезапно продолжил он, ставя тем самым человека в весьма неудобное для него положение.

Вроде бы и задание выполнил, а вроде бы и нет, в одно и то же время. Он даже привстал на минуту и тут же резко доложил:

– Поступил приказ. Немедленно прибыть в Москву.

– Да, приказ, Вечно они торопятся с этим, – проворчал вождь и нервно заерзал в своем кресле.

– В общем, так. Возвращайтесь обратно. Прямо в само логово. И оттуда ни шагу, вплоть до самой войны.

– С кем? – неожиданно для Сталина спросил человек.

– С нами, – спокойно ответил вождь и на минуту задумался.

– Вы думаете, они позволят себе.., – начал производить речь человек, но Сталин решительно махнул рукой и усадил его обратно на диван, тут же отвечая:

– Позволят и еще как, но мы попробуем их опередить. Нам нужно точно знать время нападения на нашу страну. Вы меня поняли?

– Да, так точно, товарищ Сталин. Как об этом доложить?

– Какая у вас связь с центром?

– Обычная радиосвязь через нескольких лиц. Обо мне вообще никто не знает.

– А Гиммлер? – хитро прищурил глаз Сталин. – Как же его удалось провести?

– Для этого есть свои хитрости, – ответил человек и продолжил,– так как мне тогда об этом сообщить?

– Звоните, – неожиданно принял решение Сталин.

– Как звонить и кому? – несколько опешил то такого развития беседы человек.

– Мне звоните?

– Но я же раскроюсь и засвечусь. Все будет потеряно.

– А вы не бойтесь. Все будет организовано. Получите шифровку, в случае чего мгновенно возвращайтесь обратно. Нам нужны будут ваши сведения обо всех участниках этого сговора. Вам понятно?

– Да, товарищ Сталин.

– Тогда, идите. Хотя нет, постойте. Ни пуха, вам ни пера.

– К черту, – выронил человек и со вздохом мимолетного облегчения вышел из кабинета.

Сталин, постояв с минуту, неожиданно рванул к выходу и довольно резко открыл дверь.

– Верните ко мне этого человека, – быстро сказал он уставившемуся на него в недоумении охранника и снова зашел в кабинет, закрывая за собой дверь.

Слушаюсь, так точно.., – только и успел услышать он, как дверь плотно закрылась, надежно щелкнув его секретным английским замком.

Услышав звук щелчка, вождь передернул плечами и тихо проговорил:

– И здесь Англия. Когда же ты, наконец, успокоишься?..

Задав самому себе этот вопрос, Сталин стал напряженно о чем-то думать, то и дело, пытаясь раскурить свою погасшую трубку.

Наконец, это ему с трудом удалось и он с облегчением вздохнул, вдыхая в себя целую лавину поступающего из нее дыма.

В это время в дверь снова постучали и попросили разрешения войти.

Оно прозвучало несколько глуховато, но Сталин расслышал и громко сказал:

– Войдите, разрешаю.

Такая мера предосторожности была весьма предусмотрительной с его стороны и позволяла в какой-то мере предотвращать утечку самых важных сведений из его личного кабинета.

Окружив себя достаточно надежными людьми, он не боялся так называемого покушения, но всячески предпринимал меры осторожности, если речь касалась выдачи каких-либо государственной важности секретов.

В этом-то и заключался смысл произнесенного им самим словосочетания, словно поясняющее всем остальным, что теперь действительно можно войти и не обнаружить в его кабинете ничего секретного.

Втайне от всех Сталин все же занимался, или увлекался спиритологией, и поочередно вызывал каких-либо духов. Бывало даже, что они ему подчинялись и разговаривали по-своему.

Долгими ночами он порой засиживался в своем кабинете, то и дело, устремляя взгляды куда-то в потолок, словно там могло существовать то, что для него еще неведомо на этой Земле.

А ведал он очень и очень многое. И вполне можно было бы говорить, что знал обо всем. Так налажен был весь аппарат его личного оповещения, о котором не знал практически никто, кроме него самого.

Куда там тому Гитлеру с его причудливыми прибамбасами, как сам Сталин говаривал иногда, наблюдая за кадрами демонстрирующейся для него хроники, в которых фигурировала указанная личность.

Вождь окружил себя теми людьми, которые в любой момент могли бы его по-настоящему предать. И он знал это точно так же, как и то, что солнце каждое утро встает с восточной стороны, а заходит с прямо противоположной.

Он прекрасно понимал человеческие натуры и вел с ними настоящую игру в так называемые кошки и мышки. Никто не догадывался об этом, но зачастую, меняя одного кадрового работника на другого, он просто перебирал фишками на своей постановочной доске, чтобы вовремя, как ему самому казалось, уловить факт такой измены, или предотвратить то, о чем постоянно думал с момента смерти великого вождя.

К самому Ленину Сталин относился с уважением и не давал повода померкнуть его имени ни на минуту. Возможно, что-то по-особому ревнивое и заигрывало где-то внутри, но он не давал ему волю, так как понимал, что одному по той же дороге ступать будет значительно труднее.

Чего только стоила ему борьба с так называемыми троцкистами, да и другими так же, которых он сам, по сути, считал предателями не только своей страны, но и самой обыкновенной идеи, которая для самого Сталина являлась священной и самой главной целью достижения его верховной жизни.

Такую жизнь он сам для себя обозначил давно и предложил лично создать так называемый верховный комитет, в который, естественно, входил сам.

Это была прямая дорога к тому, о чем он мечтал, а именно к самому прямому управлению тем государством, которое своей общей болью целиком и полностью возлагалось на его плечи.

Нет, он не стряхивал с себя так обозначенную общую заботу о народе или о его благе, но вместе с тем он управлял лично тем, чтобы эти блага, прежде всего, отражались идейно на нем и только затем какими-то действительно социально значимыми преимуществами.

Говоря проще, он не хотел допускать разврата души, о которой он, как истинный спирит, знал, но вполне естественно не мог говорить об этом привселюдно. Ибо, признай он это, то тут же необходимо было бы признавать и церковь, как основу сохранения и распространения знаний души.

А этого он допустить не мог. Ибо создавать двоевластие в стране, мечтающей о своем экономическом успехе, было просто непозволительно.

Потому, по-своему он прижимал церковь, но все же не позволял особенно усердствовать тем, кто – то ли намеренно, то ли по своей обычной глупоте, носился не только с идеей, а и с практическим исполнением полного уничтожения всех приходов и даже маленьких часовен в богом забытых русских деревнях.

Были, конечно же, и такие. И их действительно время понаплодило много.

По-настоящему уставшие, в своих оборванных и грязных рабочих или подмастерных майках одни и те же люди с одной стороны строили новую жизнь, а с другой – уничтожали старую, желая поскорее забыть все то унижение, которое досталось им от прежней власти.

Никто не мог точно или с уверенностью сказать, что так повелел товарищ Сталин, но все ссылались именно на него, когда дело действительно доходило, как говорится, до ручки, и уже лично ему самому приходилось подписывать те документы, которые он никогда в жизни бы не подписал, будучи на каком-то другом месте, занимаемом в том же государстве.

Но он не мог поступать по-другому, иначе рушилась бы общая идея, а после нее уже совсем завещательно порушился бы и весь государственный строй.

Еще был жив Ленин, и он же писал, что, построив так называемое социалистическое государство, народ обретет иную веру в себе, и та вера его погубит по-настоящему. Поэтому идея воспетого всеми коммунизма гораздо важнее широко процветающего социализма.., ну и так далее.

Конечно же, все эти слова лично сам Сталин убрал, внимательно перечитывая все достояния прежнего вождя. Придал ли кто еще тому такое же значение, Сталин, естественно не знал, но на всякий случай сохранил подлинники и надежно упрятал в одном из потаенных мест Кремля.

Бог знает сколько там закопанных тех самых вещей, о которых так мечтают все историки и археологи. Но великий государственный деятель того времени запрещал копаться в так называемом кремлевском саду и тем более, перебирать хоть какие-то там стены.

С одной стороны он боялся, что обнаружат его так обозначенные кладовые, с другой – раскроется еще что-то более важное, которое может привести к полному краху всего государства.

А этого он допустить не мог, и практически до самой смерти в нем все время присутствовала идея так называемого сильного и мощного, но не обустроенного до конца социалистического государства.

Нет, он не хотел видеть его завершения или краха, а потому всячески и оттягивал все так называемые социальные выплаты населению и что-то подобное во всех иных сферах деятельности самого государства.

Он свято верил уже своему вождю и, убедившись на деле, понимал, что тот был основательно прав, как в отношении кризиса государственного строя, так и в отношении людей, которые его и представляют.

Винить уже сейчас того Сталина мы не можем, ибо понимаем и должны понимать, что произошло, как с нами самими, так и с совместно обустроенным государством.

Потому, все это останется на совести так называемой истории, которая непосредственно указывает так обозначенное величие ума целой нации или такого характера целого объединения под одним знаменем идейного и порой безудержного общего патриотизма.

В то же время Сталин был прагматиком своего времени и не исключал возможности самого настоящего присоединения других территориальных участков земли, к которым непосредственно относил и Германию.

То, что там развивался абсолютный тоталитаризм и во всем присутствующий экстремизм, он видел с самого начала.

Видел также и то, что под общим лозунгом «гешефтовых» побед проваливался зачастую сам план социальной переобустроенности населения, что представляло основной костяк Германии.

И он понимал, что они потребуют от Гитлера большего, но добровольно уже сам Сталин ничего отдавать, естественно, не собирался.

А потому, в душе у него созревал план так называемого некардинального объединения с представителями того государства и вовлечения уже его материально движущих средств в непосредственно свое экономическое развитие.

Говоря проще, Сталин хотел и частично поднял еще до войны именно тот базис экономического благоустройства государства, который был так ему необходим для объявления еще большей независимости от всего мира.

Не покидала его мысль и о своеобразном расширении границ Советского Союза, ибо, чем дальше они от Москвы, тем больше времени для принятия какого-то определенного решения в минуту срочной опасности.

Все эти мысли ходуном бродили вокруг его личности и, можно сказать, не давали ему спокойно отдыхать. И спал он, действительно, очень мало, предпочитая так называемому сну живое предвечернее бдение.

Так он именовал своеобразно образовывающуюся им самим дремоту, благодаря которой он вроде бы как немного отдыхал и в то же время не предавался чистому забвению сна, так сказать, по-настоящему.

Этим самым он спасался от преследовавших его издавна ночных кошмаров, выступающих в образах тех самых душ, которых он сам непосредственно загубил.

Но, то были его тайные грехи, о которых он знал только лично и никому другому, вполне естественно для него самого, не рассказывал.

Зато знал премного о грехах других, но особо винить их в том не старался, понимая, что, очевидно, и они пытались «своими лапками зацепиться за жизнь или нацарапать ее небольшие строки».