– Это если ты их попросишь, Садко. Но с чего бы тебе их просить, и с чего бы им выполнять твою просьбу?

– Я попрошу, если ты мне прикажешь, боярин, потому что я у тебя на службе. А они выполнят мою просьбу, потому что так же как и я ненавидят колдунов и Богомила.

– Ну а если колдуны мне голову снимут за такую просьбу?

– Ты не хуже меня знаешь, боярин, что колдуны сейчас в крепкой ссоре с князем Владимиром, он прогнал их из Киева. Поэтому и хочет он теперь заручиться поддержкой Ромейской Державы. Даже если колдуны попытаются вернуть свою власть в Новгороде, мы дадим им отпор, и князь Владимир не будет на нас за это в гневе, возможно, даже отблагодарит. Но колдуны не пойдут к нам, они засели в Чернигове и копят силы, чтобы напасть на Киев.

– Хм, складно говоришь, Садко, – продолжал задумчиво поглаживать бородку Стоян. – Я всегда знал, что ты смышлён не по годам. У меня дара красноречия такого нет, поэтому если я пойду против Богомила, ты будешь моим голосом. Но сначала нужно посоветоваться с Добрыней, приготовь мне Буяна, да поскорее.

Вскоре Стоян вернулся от Добрыни и сообщил радостную весть. Теперь Садка он назначал дьяком и своим глашатаем. Тут же юный скальд переоделся в новый комзол, подпоясался расшитым золотом поясом и отправился прямо в боярскую избу, где сидели дьяки и подьячие, которые лишь тем и занимались, что считали боярские доходы и расходы. Оба дьяка и пятеро подьячих выполняли помимо основных и другие обязанности по хозяйству. Так, каждый из них в зависимости от воли Стояна становился гонцом, управляющим на Воробьёвых горах или даже торговцем и мореплавателем, но главной их задачей было вести учёт дани и казны всего хозяйства дружинника, писать указы, письма и грамоты. Дьяки поверх кафтана носили пояс, вышитый золотом, а подьячие – серебром.

Садко, довольный собой вышел в таком виде щеголять в город. Он понимал, что в случае провала он не только может быть изгнан из дьяков, но и вообще с дружинного двора. Но в случае успеха он рассчитывал попасть в личную дружину посадника Стояна, одна мысль об этом уже опьяняла. Первым, к кому отправился Садко, был Костя Новоторжанин. Уже здесь возникли затруднения. Во-первых, сам Стоян официально был язычником, по мнению христиан, а во-вторых, само вече христиане считали языческим действием и участия в нём принимать не хотели. Да и вообще, они сторонились общественной жизни в языческом обществе.

– Скажи своим единоверцам, Костя, – говорил на это Садко, – что, если Богомил станет посадником, то они лишаться не только мирской жизни, но и жизни вообще. Сигурда и Добрыни в городе не будет, заступиться за вас будет некому. Богомил ваш храм с землёй сравняет. Не к чему ему чужая вера в городе. Сейчас есть только один выбор: либо Стоян, либо смерть.

– Я скажу им, Садко, – отвечал Костя, – я на твоей стороне, ты же знаешь, но убедить других будет не просто. Спой лучше что-нибудь, а то уже давно не слышал я твоего пения и твоей игры.

И Садко порадовал старого друга своей музыкой, а после отправился в гости к Святославу. Тот сразу оживился от поступившего предложения.

– Сколько чародеев из клана Серого Волка сейчас в городе? – спрашивал Садко.

– Около десяти, – отвечал юный Вольга, – официально они подчиняются Усыне и клану Змея. Но они с радостью отомстят колдунам. Есть ещё ведьмы, которых знает моя мать. Да и отец мой очень популярен в младшей дружине. Если он поддержит Стояна, его шансы на победу возрастут. Уговорить бы только отца, он ведь Воробья далеко не во всём поддерживает, к тому же, он и сам подумывает о том, чтобы побороться за место посадника. Не волнуйся Садко, тебе я помогу. Соберу людей против Богомила, а там уже решим, за кого голосовать. Только никаких речей на людях я держать не буду, действовать буду тайно.

– Хорошо, как скажешь, брат.

Следующим, к кому следовало заглянуть, был Василий. В свои 20 лет он был уже упрям, как бык и непредсказуем. Невероятно трудно было его в чём-то убедить, и ещё труднее было заставить его что-то делать. Если насчёт Кости и Святослава у Садка не было тревог, то здесь его стали обуревать сильные сомнения. Василия он застал дома, трезвым и почему-то в плохом расположении духа.

– Стояна в посадники? – удивился Василий, когда выслушал просьбу друга, – может, лучше, тогда Чурилу посадником сделаем? Он тут мне грозился дом поджечь за то, что я одного из его людей кулаком насмерть убил. А он сам напросился, дурак. Со мной и трезвым-то никто не может справиться, а он пьяный хотел со мной потягаться.

– Чурила служит Богомилу, Вася, он поддержит Соловья. А Стоян против Богомила, значит, и против Чурилы.

– Если опять Чуриле дорогу перейду, он мне точно дом сожжёт вместе со всем хозяйством.

– Нешто ты Чурилу боишься, Вася? Я тебя не узнаю.

– Я не за себя боюсь, я за родных. Чурила – человек простой, он пойдёт на любую низость, чтобы победить. Если нужно, возьмёт близких в заложники, убьёт женщин и детей, будет нападать со спины и ночью. Ему не ведомо благородство в бою.

– Будто бы у Чурилы нет родственником и близких. Тронет твоих родных, ты тоже самое сделаешь с его дочерьми. Я слышал, он в них души не чает.

– Я? – даже несколько смутился Вася, – я не посмею, и он это знает.

– Зато другие посмеют, – глядя ему в глаза говорил Садко. Он уже наклонился совсем близко к голове друга и положил ему руку на плечо.

– Хоме Горбатому прикажи, и он всё сделает, этот убивец никого не пожалеет. А если боишься гнева Потамия, то Хромого я возьму на себя. Уберу его куда подальше на время.

– Эх, не понимаешь ты, – вздохнул Василий, убирая его руку с плеча, – я и без тебя прекрасно знаю, на что способна моя братчина. Только я этого не хочу. Мне и так уже достаточно их проделок. Они не знают чести, они ничем не лучше Чурилы, почти все. Я вроде и главный над ними, но они меня совершенно не понимают, только боятся. Эх, устал я. Если стану таким, как они, то я больше не дружинник.

– Боишься, что о тебе скажут другие? Вот она цена боярской свободы. Постоянно оглядываться назад, бояться дурных слухов.

– Да причём тут дурные слухи, – разгневался даже Василий, встал, но тут же снова сел на лавку. – Ты, Садко, не понимаешь смысла дружины. Бояр мало, это редкие люди, исключительные, но их всегда очень мало. Можно сказать, потому их и мало, что они такие исключительные. И мы должны постоянно поддерживать в себе эту исключительность, не опускаться до толпы, не действовать так как толпа, не быть злопамятными, не быть подлыми, не завидовать. Не потому что это не правильно, а потому что иначе мы будем как все, и уже не можем считаться исключительными, даже не смотря на богатство и власть. Да и не богатство и слава делают дружинника дружинником. Я не был богат и был в изгнании, но всё равно оставался боярином, оставался человеком исключительным, а, значит, и знатным. Эта исключительность редко возникает случайно, обычно же она взращивается большим трудом, из поколения в поколение, в борьбе против простоты и через отбор самого исключительного и прекрасного. А сейчас я вижу, как дружина гибнет. Будто какой-то червь точит её изнутри. И при этом называется она как и прежде – дружина, но она уже перестаёт быть исключительной. Бояре теперь полюбили деньги, полюбили славу больше справедливости и власти, и готовы подчиняться Киеву и кому бы то ни было ещё. Они становятся слишком простыми. Вот и я здесь стал слишком простым. Я погибаю, и понимаю это. Но я не хочу торопиться со своей гибелью, хочу, даже теряя свою знатность, послужить ещё великому делу боярства. Даже ценой своей жизни. Я могу победить Чурилу, могу поддержать Соловья, но и я погибну, причём бесславно. Отдам свою жизнь не ради великого дела торжества красоты, а ради чего-то бездарного и низкого. Нет, этого я не могу допустить. Пусть я живу в Людином конце, но об одном я молю богов, подарить мне красивую смерть, позволить умереть ради прекрасного, то есть ради исключительного, великого.

Многого Садко не понял из речи своего друга, но из того, что понял, уяснил, что такой ум не поддастся на его красноречие, и убедить его не получится. А меж тем появилась мать Василия – Амелфа Тимофеевна.

– Про Стояна я кое-что слышала, – заговорила она, – и про отца его. Когда твоего отца и моего мужа отправили в заточение, они вместе с Борисом Вольгой ходили просить Добрыню освободить Буслая.

 От этих слов Василий изменился в лице. Если Стоян и не тот человек, который сможет возродить дружину, то хотя бы тот, который сможет развязать руки Василию, и вместе они, возможно, и смогут побороться за возрождение. Садко внимательно следил за задумчивым лицом друга, ожидая, когда тот заговорит.

– Ладно, будь по-твоему, – вымолвил, наконец, Василий, – только ради своего отца я не дам Богомилу стать посадником.

В следующую пятницу со двора Стояна челядь выкатила пустую бочку и поставили её на торжище. В торговый день здесь было полно народу, торговцы наперебой голосили, пытаясь продать свой товар, отчего здесь было шумно, и поначалу мало кто обратил внимания на молодого дьяка, который забрался на бочку и принялся держать речь.

– Новгородцы, не верьте колдуну Богомилу, он всех вас обманывает, – пытался он перекричать голоса торговцев, – Я – Садко – дьяк дружинника Стояна Воробья скажу вам правду. Колдуны подняли бунт в Киеве против нашего князя Владимира, и наш князь прогнал их из города за это. Теперь князь не поддерживает их, не поддерживает их и бог Перун. Богомил говорит, что своим могуществом мы обязаны богам. Но колдуны долгое время верили своим богам и никакого могущества не имели. Могущество пришло от другого бога, от Перуна, в которого колдуны прежде никогда не верили. Бог Перун – это бог княжеской дружины, и только княжеской дружине и великому князю Владимиру мы обязаны своими победами в Болгарии, в Хазарии, в войне с печенегами…. Колдуны приносят свои жертвы напрасно, лишь чтобы запугать нас. Но они не сломили нас, за годы их тирании мы стали сильнее. Долго ли ещё нам терпеть их гнёт? Допустим ли мы колдуна в посадники? Мы забыли, что Новгород – это вольный город. Пора об этом вспомнить.

И эти слова возымели своё действие. Народ стал прислушиваться к молодому оратору. По Новгороду пошёл слух о сыне Волрога, который лично бросил вызов Богомилу. Челядь Стояна перекатывала бочку из одного конца торжища в другой, и везде Садко говорил одни и те же слова. Но на этом они не остановились. Известный скальд привлекал людей музыкой и игрой на гуслях. А когда народу собиралось достаточно, прекращал игру и начинал свои дерзкие речи, называя себя всегда посланником Перуна.

– Перун – это добрый бог, покровитель дружины и князя, – говорил Садко, и, вспоминая слова Василия, добавлял к этому, – отец всего исключительного и выдающегося на этой земле. Но колдуны оболгали его, чтобы приносить жертвы от его имени. Не верьте Богомилу, долой колдунов! Стояна Воробья в посадники! Стоян – наш заступник!

И народ вторил Садку и шёл за ним. Народная ненависть к колдунам росла и даже грозила перерасти в восстание. Но Садко чувствовал, когда толпа слишком разгневана и находил слова, чтобы её успокоить, обещая, что стоит лишь Стояну стать посадником в Новгороде, как он тут же наведёт порядок. В то же время Костя держал речь в христианском храме с разрешения священника. Он робел и заикался, говорил сбивчиво, но призывал всех идти на вече за Стояна. Неизвестно, что бы было, если бы здесь не было его возлюбленной – Ольги. Она придавала Кости уверенности, смотрела на него полным нежности и восторга взглядом и внимала каждому его слову. И слова юного героя подействовали на христиан, и даже сам священник поддержал его предложение. Святослав в свою очередь ночами где-то пропадал, никто не знал, где. Где-то в тайных местах он собирался в Новгороде с опальными чародеями. Те наотрез отказывались от прямого участия в вече, и всё же обещали помочь. Василий в свой черёд собрал вече в Людином конце, где нужно было решить, кто возглавит курию и отправится на вече в Славенский конец. Разумеется, никто столь молодому старшине не позволил возглавить курию, но и Чурила не добился этого места. Его получил кузнец Людота, который состоял в братстве Василия. Так же на вече удалось добиться, чтобы сам Чурила не попал на вече. От этого лицо старшины словно стало ещё злобным и полным презрения. Страшным взглядом Чурила проводил тогда Василия. А уже вечером, испив ковш вина, сын Буслая говорил своей братчине такие слова:

– Не проспать бы нам, братцы, когда будет вече. Пойдём своё слово держать против Богомила за Стояна. А если кто из Людина конца будет говорить против нашего, то будь то хоть люди Чурилы, лупите, пока не начнёт голосовать за Стояна.

И вот наступил день великого новгородского вече. Уже с утра на площади появились колдуны из личной дружины Богомила, которые на всех наводили страх своим видом. Соловей вместе со своей дружиной верхом на коне объезжал городскую площадь, будто бы показывая, кто здесь настоящий хозяин. Казалось, этот отряд уничтожит каждого, кто пойдёт против его вождя. Но вот послышался звон вечевого колокола, и Новгород стал оживать. Народ стягивался на площадь, чтобы высказать свою волю. Шли купцы, лавочники, ремесленники, дружинники, челядь, охотники из Людина конца, христиане. Народ собирался в отдельные копны, каждая из которых могла держать своё слово на вече, голоса самых разных копен были равны друг другу. А слова здесь было всего два: за Богомила или за Стояна. Воробей появился почти в одно время с Добрыней, стало ясно, что он накануне о чём-то говорил с верховным волхвом. Очевидно, в случае поражения на выборах Стоян рассчитывал уйти из города в поход и тем самым обезопасить себя. Первому Добрыня дал слово Соловью, и тот использовал всё своё красноречие. Говорил он долго и красиво и завершал свою речь такими словами:

– Подумай, как следует, Новгород. Кого ты хочешь себе в посадники? Бесславного Воробья, шут которого от его имени врал вам и баламутил всё это время, или сильного колдуна, который сможет защитить вас от всех бед? Я думаю, выбор очевиден. За мной правда, Усыня и боги, за ними – кривда и нечистая сила.

Дали слово и Стояну Воробью.

– Я, конечно, так хорошо говорить не умею, – молвил боярин, – скажу лишь, что Богомил для нас чужак, в дружине он совсем недавно, да и порядков наших не знает. Я был в дружине ещё при князе Владимире, я рос с князем. Мой отец был в новгородской дружине, и его отец. Я не буду лгать своему городу, и, если нужно, отдам за Новгород свою жизнь.

– Богомила хотим! – прокричал кто-то в толпе, и тут же началась толкучка. Это молодцы Василия Буслаева избивали кого-то из Людина конца.

 Стали по очереди давать слово разным копнам. Вперёд пробились копны племён, обязанных Богомилу своим примирением. И все как одно держали речь за него. Стоян переглянулся с Садком, и во взгляде его было беспокойство и гнев.

– А ну, расступись, – закричал Садко, расталкивая толпу, – дай и другой стороне слово молвить.

И вот выбрался из толпы огромный Василий Буслаев, подобно киту, проплывающему через косяк мелкой рыбёшки. За ним потянулся чуть ли не весь Людин конец. И Василий заговорил обо всём наболевшем. Стал держать речь про своего отца, отчего толпа недовольно загудела, а Добрыня злобно нахмурился. Затем Василий и вовсе открыто заговорил против новых порядков и новой веры. Кончил, однако, просьбой поддержать Стояна Воробья, но речь его мало на кого подействовала, да и толпа постоянно мешала ему говорить. Только воевода со своим окружением стал косо посматривать на возмужавшего сына Буслая, который не только не погиб, но и сумел добиться немалой власти, находясь в изгнании и в опале. В конце концов Садко в удобный момент шепнул на ухо другу, чтобы тот убирался сразу после голосования, не дожидаясь результатов, иначе его могут схватить. А меж тем дали слово и другим копнам, дали слово и христианам, но, несмотря на это, Богомил всё равно шёл впереди. Всё же красное слово – это хорошо, но богатые подарки и вино, на которые не скупился клан Змея – это ещё лучше. По взгляду Стояна Садко понимал, что если боярин проиграет, то ему придётся очень туго. Воробей отправится в поход вместе с Добрыней, а Садко попадёт на расправу к Богомилу. И пояс дьяка уже не вызывал у Садка гордости, а как-то неудобно сдавливал живот. Но вот появился на площади дружинник Борис Вольга, вышел, поклонился народу и выступил за Стояна. Его слова возымели свой эффект, и когда началось голосование, многие из младшей дружины голосовали за Воробья. Значительная часть младшей дружины разом ополчилась против Богомила, и Соловей заскрипел зубами от злобы. За младшей дружиной потянулся и торговый народ: купцы да лавочники, которых, к тому же подговорили волшебники. Богомил нервно сдавливал эфес своего меча. Совсем не многие теперь отдавали ему свой голос, преимущество клонилось в строну Стояна. В конце уже никто не сомневался, что победа за ним. Но Богомил потребовал пересчитать голоса. Он был в ярости, казалось, он вот-вот набросится на Добрыню и Стояна. Смерть Соловья не принесла бы сейчас Новгороду ничего хорошего. Дьяки внимательно пересчитывали голоса, записывали цифры, затем подошли с куском бересты и показали его Добрыне. Тот выступил вперёд и заговорил:

– Новгород, ты сказал своё слово. И с сегодняшнего дня твой посадник – Стоян Воробей.

В ярости Соловей топнул ногой, отчего зашатался весь помост.

– Полегче, Богомил, – вымолвил Стоян, – будешь безобразничать в моём городе, будешь наказан.

– Ещё посмотрим, кто кого накажет, – прорычал Соловей и убрался прочь с площади. Новый посадник отправился к себе домой. Слухи шли вперёд него, и его родные уже вскрыли бочки с вином и накрыли на стол праздничные кушанья. Молодого дьяка Стоян посадил подле себя и стал вести с ним такой разговор:

– Хорошую службу ты сослужил мне, Садко, какую бы ты хотел получить награду за это?

– Я лишь хотел бы ещё лучше служить тебе, владыка, – отвечал Садко, – а это я смогу сделать лишь в твоей личной дружине.

– В моей дружине? – удивился Стоян, наливая себе вина, – в моей дружине служат только мои родственники, дальние или ближние. Или хочешь породниться со мной?

– Да куда уже мне, владыка? Больно не по чину.

– Вот именно, не по чину. Тебя всерьёз никто не воспринимает, Садко, для всех ты – шут. Это не в обиду тебе говорю. Просто, каждый должен быть на своём месте. Я твою хитрую натуру знаю, и знаю, где она может лучше пригодиться. Я теперь посадник, а ты – мой дьяк. Должность почётная и прибыльная, и головой не так рискуешь, как дружинники.

В одночасье мечты Садка рухнули. Он мечтал влиять на Стояна, помогать ему в управлении городом. Для своих лет он слишком многого хотел, этот урок смирил его гордыню. Садко сделал вид, что рад и тому, и выпил вина. Никто бы не понял, если бы сын разбойника из Людина конца так расстроился бы из-за такой оказанной ему высокой чести. На следующий день вече собралось снова, чтобы выбрать тысяцкого и нового верховного волхва. На должность волхва почти единогласно все избрали Богомила, здесь не о чем было и спорить. А вот за место тысяцкого разгорелся спор. Сам Борис Вольга претендовал на это место и рассчитывал на поддержку Стояна Воробья. Но Стоян открыто его почему-то не поддержал, а потому тысяцким стал другой знатный боярин – Угоняй, тот самый, у которого Василий Буслаев некогда украл коня.