Летом нас опять повезли в пионерский лагерь, к той же столовой, линейкам, спальням-палатам, к «мёртвому часу» и Родительским Дням. Хотя кое-что заметно поменялось, потому что я, как уже полный пионер, причислялся к Третьему отряду, который вместе со Вторым и Первым, мог купаться в озере. Но сначала нужно ждать целую неделю и тревожиться, чтобы в назначенный день не пошёл дождь.

Мы ждали с нетерпением и этот день наступил, погода тоже не подкачала, поэтому два грузовика с брезентовым верхом повезли нас на озеро Соминское. Дорога шла через лес, по какой-то узкой очень бесконечной просеке и ехали мы долго, потому что успели перепеть все пионерские песни, и мою любимую «ах, картошка – объеденье…», и не очень любимую, но всё-таки пионерскую «мы шли под грохот канонады…», и… ну в общем, все какие знали, а дорога никак не кончалась и меня начинало тошнить и укачивать на её кочках. Потом те, кто сидел у квадратно прорезанного в брезенте окошка впереди кузова, закричали, что впереди что-то виднеется, и грузовик остановился на берегу большого очень тихого озера посреди леса.

Нам разрешили заходить в воду не всем вместе, а поотрядно, а потом нам с берега кричали выходить, для запуска следующих. Вода была очень тёмная, а дно неприятно липкое, и с берега слишком сразу кричали «Третий отряд, выходить!»

Поначалу, я только стоял по грудь в воде и немножко подпрыгивал, но потом научился плавать, потому что мне дали надувной спасательный круг и показали как надо грести руками и бить ногами. Вскоре воспитателям и пионервожатым надоело выгонять нас из воды, и все оставались кто сколько хотел. Я выпустил воздух из спасательного круга и убедился, что даже так могу проплыть пару метров. В конце дня, когда уже кричали всем на берег, потому что уезжаем, я чуть-чуть задержался для окончательной проверки моих навыков плавания и с чувством благодарности сказал в уме: —«Спасибо тебе, Соминское!»

В следующий раз нас возили на озеро Глубоцкое. Старшие отряды говорили, там даже лучше, потому что на озере есть пляж, а дно песчаное. Ехать туда пришлось дольше, но по асфальту и в автобусе, так что меня совсем не укачивало…

Ух-ты! Вот это озерище! Говорят, в нём даже есть каналы, которыми оно соединяется с другими озёрами, куда заходят пассажирские суда и экскурсии на Муравьиный Остров. Он такой большой, что в старину там был монастырь окружённый лесом с громадными муравьиными кучами, в рост человека. Когда какой-нибудь монах плохо себя вёл, его связанным бросали на какую-нибудь муравьиную кучу. Муравьи думали, что это на их город нападение, выбегали защищаться и за один день от наказанного оставался лишь дочиста обглоданный скелет.

Но с места купания никаких судов с островами видно не было, а только очень далёкий другой берег. Зато дно и впрямь оказалось песчаным, твёрдым и приятным на ощупь ногами, только мелким и нужно очень далеко отбредать, пока кончится мелководье и будет достаточная глубина для купания.

Выбредая обратно, я глубоко порезал ногу возле большого пальца. Рана обильно кровоточила и на берегу мне её сразу же забинтовали. На бинту проступило тёмное пятно, но кровь перестала вытекать.

Всем покричали вдоль пляжа проявлять осторожность, а потом кто-то из взрослых нашёл разбитую бутылку в песчаном дне и зашвырнул её подальше к другому берегу, но это меня не утешило. На обратном пути я даже начал всхлипывать, потому что так нечестно и обидно, что во всём автобусе порезана только одна моя нога.

И тогда кто-то из воспитателей сказал мне: —«Стыдно! Ты парень, или тряпка?» Этот вопрос прекратил моё хныканье и в последующей жизни, я стыдился стонать при травмах, а притворялся будто мне не больно и строил из себя крутого парня…

Дважды за смену лагерников возили в баню деревни Пистово. Первый раз я пропустил, потому что сначала забыл в палате мыло, а когда прибежал обратно, автобусы уже уехали. В лагере стало тихо и пусто, только поварихи в столовой да я. Делай что хочешь, заходи куда угодно, хоть даже в палатки Первого Отряда с железными койками на некрашеном полу, где резные тени от листвы на ближних деревьях пляшут по нагретому солнцем брезенту стен.

Но я зачем-то вскарабкался на узкую дощатую будку, где вместо крыши железная бочка наверху. Это душ для воспитателей и пионервожатых, которые наполняли бочку вёдрами воды, чтобы солнце её нагрело. Все два часа одинокого безмолвия я коротал на макушке той будки, бродя вокруг бочки по паре брусьев, пока лагерь не вернулся из Пистово…

А второй отъезд в баню я не пропустил, но она мне не понравилась—большущая полная шума комната и ни одной ванны! Чтобы помыться, надо бросать на себя воду ладонями из жестяного тазика с двумя ушами, за которые принёс его на общую скамью. На стене было два крана, один с холодной водой, а другой с кипятком, Ставишь тазик на низкий столик под кранами, их и открывай, только не сразу сообразишь из какого сколько надо набирать, потому что сзади очередь с пустыми тазиками в руках и все орут «скорее!»…

По традиции, лагерная смена кончается Прощальным Костром на традиционном поле с мачтой заброшенного аттракциона, но на дальнем его краю, у опушки леса за колючей проволокой.

Сразу после завтрака старшие отряды отправляются в лес через временный проход под проволокой, собирать сухой валежник для Прощального Костра. Сбор продолжается и после «мёртвого часа» и к вечеру на краю поля высится стог сухих ветвей и сучьев, повыше взрослого человеческого роста. В сумерках близящейся летней ночи стог поджигают со всех сторон под хоровые песни и марши баяниста на его инструменте.

Директор и воспитатели начинают спор повышено шумными голосами. Потом Директор соглашается и отдаёт распоряжение своему шофёру. Тот пожимает плечами, говорит: —«Как знаете», – и уходит в сторону столовой, откуда приезжает на «газике» Директора лагеря. Из багажника шофёр достаёт металлическую канистру, а пионерам приказывают отступить от костра на безопасное расстояние. Он плещет из канистры на огонь, жирный клуб красно-чёрного пламени с гулом взмётывается в ночную тьму, метра на три, не меньше, и снова опадает до следующего выплеска…

Утром автобусы увозят нас домой.

~ ~ ~

Однако конец лагерной смены не означает конец лета. И снова Речка, игры в Казаков-Разбойников, Войнушку, Американку, и Двенадцать Палочек, а также новые приключения из Библиотеки Части. Но кроме странствий на далёкие планеты и таинственные острова, куда отправляешься с разных подлокотников большого дивана, я также бродил и по лесу.

Причины случались разные, например, Юра Зимин позвал сходить за Заячьей Капустой, а мне любопытно что это за неслыханная овощ такая. Да, хоть и кисленькая, вкусна капуста, только собирать замаешься, до того уж мелкие у неё листики. Или сестра Наташа прибежит с новостью, что в болоте позади соседнего квартала какой-то мальчик собрал целый молочный бидон голубики. Тут уже дух соревнования приводит меня в стоячее положение и гонит на то же самое болото. Я должен собрать больше ягод, чем какой-то там мальчик, тем более из соседнего квартала. Дойдёт до того, что «нижняки» начнут грабить болота Горки!.

Но обычно я бродил в одиночку и почти бесцельно, ну иногда найти подходящий можжевельник для следующего лука или собрать зелёных шишек Сосны для поделок-игрушек…

Воткни четыре спички в зелёную шишку и вот тебе туловище четвероногого, добавь пятую кверху – шея, на неё насади шишку помельче—ух-ты! – у тебя уже конь, не забудь только хвост придумать какой-нибудь сзади.

За зелёными шишками нужно влезать на молодые Сосны, чья нежная светло-коричневая кора отшелушивается сама собою и липнет к ладоням своей бесцветной смолой, которая через пару минут почернеет на коже, а на штанах остаётся белой, но такой же клейкой как и твои запятнанные руки. Молодые Сосны раскачиваются под твоим весом на ветру, как мачты яхты Пятнадцатилетнего Капитана на океанских волнах. Э-гей! Здоровски! А шишки такие красивые, как будто покрыты зелёным лаком поверх тесно притиснутых чешуек, не как у тех, что подбираешь под старыми Соснами, все чёрно-серые и разъерошены врастопырку. Хотя даже и на больших Соснах попадаются зелёные шишки, только висят они на самом конце длинных веток куда не добраться и не пригнуть поближе к суку, на котором сидишь, они чересчур толсты…

Новые увлечения распространяются среди мальчиков быстрее, чем степной пожар. Стоит одному разузнать что-то новое и не успеешь даже глазом моргнуть, как все уже заняты подрывным делом.

Изготовить сухопутную мину замедленного действия проще простого. Наливаешь воды в стеклянную бутылку, на три четверти, пропихиваешь в горлышко клок травы и сверху засыпаешь карбид растолчённый до состояния синеватого порошка. (Карбида полным-полно в железной бочке на стройке пятиэтажного дома за окружной дорогой квартала, солдаты-чернопогонники и слова тебе не скажут, когда пригоршнями грузишь его в карманы своих шортов). Теперь плотно заткни бутылку обструганной пробкой из дерева, переверни заряд донышком кверху и воткни в какую-нибудь кучу земли, или песка. Мина готова.

(!) Внимание! Будь осторожен и не порежь пальцы при обстружке пробки, а во-вторых, когда сидишь на земле и вколачиваешь готовую пробку в горлышко, не удерживай бутылку между ног, где кончаются шорты, потому что она может лопнуть и осколок стекла распорет кожу на ляжке, как и в моём случае.

Теперь остаётся лишь дождаться, пока карбид (из-за контакта с водой) испустит больше газа, чем в силах выдержать стенки из стекла, запредельное давление разрывает бутылку с громким «бум!», расшвыривая грунт и осколки стекла по всем направлениям…

По причине хронического книгочейства я часто отставал от основных направлений в неустанно меняющейся общественной жизни…

Утомлённый чтением, я распластал книгу страницами вниз, чтоб не искать где был, когда вернусь к ней, и встал с дивана. Спустившись в подъезд, распахиваю дверь – опа! Караван мальчиков разнообразного возраста пересекает Двор с грузом обрезков досок, брусьев, реек… Я подбежал спросить: что? как? где?

Мне объяснили скорей бежать на стройку пятиэтажки, где другая группа выпрашивает у сторожа-солдата отходы деловой древесины. И я успел вовремя ухватиться за конец доски, которую солдат уже разрешил утаскивать, но побыстрей, пока никто не видит. Как процессия трудолюбивых муравьёв мы протащили награбленное через Двор и вниз по спуску, в лес направо, к подножию откоса сдвинутой земли, когда бульдозер ровнял поле под каток. Там, меж деревьев кромки леса, под вжиканье ножовок и стук молотков кипела спорая работа.

Опытным глазом умельца натренированного чертежами Конструктора, я сразу определил, что возводится сарай без окон, но чья дверь уже висит на своих петлях и уже имеется даже потолок из досок. Во внутреннем полумраке стояла приставная лестница опёршись на стену под квадратным лазом в длинных досках потолка. По ней я и выбрался на крышу, она же потолок сооружения…

Пара старших мальчиков стояли там и обсуждали насколько прочен такой верх, и попутно поддерживали взаимную уверенность, что сарай станет штабом мальчиков нашего квартала, а из соседнего никого не принимать.

Я попросил дать мне поработать, но ни один из них не поделился своим молотком и мне даже велели поскорей спускаться, чтоб не напрягать крышу – вон как прогнулась под моим добавочным весом. Внизу, в сумеречности сарая уже не оставалось никого из моих ровесников и по пути домой я радовался, что у мальчиков нашего квартала будет свой штаб, как у Тимура и его команды из повести Гайдара…

С тех пор в моих брождениях по лесу я непременно проведывал сарай, но там царило полное безлюдье, да ещё и подчёркивалось висячим замком на двери. Наступила осень, стожок сухого сена возник рядом с сараем уже захваченным отрядом кур через квадратный проём выпиленный внизу двери. Штаб явно отменялся.

~ ~ ~

У Папы была машинка для стрижки волос—никелированный зверёк с двумя рожками, а точнее ручками. Папа ухватывал их обеих в свою широкую ладонь и приводил машинку в движение стискивая и попуская ручки. В день стрижки мой брат и я, по очереди, усаживались посреди кухни на табурет поставленный поверх стула, чтобы мы сидели повыше и Папе не приходилось сгибаться к нам в три погибели.

Мама туго окутывала простынёй шею своего сына—смотря у кого очередь—и закрепляла её бельевой прищепкой. Потом она держала большое квадратное зеркало перед каждым из братьев, по очереди, и давала Папе советы, от которых он отмахивался одним только носом, потому что правой рукой держал машинку, а в левой сжимал голову клиента, которую поворачивал вверх-вниз и влево-вправо для удобства обработки. И даже челюсть его беззвучно двигалась вправо-влево, копируя стригущее движение машинки.

Иногда машинка заедала – не резала, а дёргала за волосы. Чтобы исправить положение, Папа сердито фыркал и резко дул зверьку в брюхо, прежде чем продолжить работу. Однажды фырканье не помогло, машинка продолжала дёргать волосы и Саша заплакал. С того дня мы с ним ходили в парикмахерскую не только перед началом учебного года, но всякий раз, когда Мама решала, что слишком уж мы с ним позарастали…

Фотографии Папа обучился сам, по толстой серой книге. Его фотоаппарат ФЭД-2 сидел ввинченным в толстый футляр коричневой кожи, на который снаружи крепился тонкий ремешок, чтобы вешать через плечо или на шею. Чтобы сделать снимок, аппарат вынимать не нужно, а просто отстегнуть две кнопки на спине футляра, уронить намордную часть вперёд – болтаться ниже объектива, а после снимка пристегнуть обратно.

Камера вывинчивалась и вынималась из футляра, только когда её счётчик показывал 36 щелчков, а значит кадры кончились и пора менять кассету с плёнкой, которая дальше уже не покрутится.

Отснятую плёнку следует перемотать—соблюдая все предосторожности, чтоб на неё при этом не попал свет—на широкую шпульку круглой банки из чёрного пластика с плотно пригнанной крышкой, где плёнка обрабатывается раствором проявителя заливаемого внутрь через светонепроницаемую дырку во вращающейся ручке, что торчит из баночной крышки.

Ручка вращается щепотью из двух пальцев, сопровождаясь погромыхиваньем шпульки внутри чёрной банки с плёнкой намотанной на неё привольной спиралью для всестороннего купания в растворе пять минут. Затем банка переворачивается и проявитель вытекает через светонепроницаемую дырку. Ему на смену заливается вода и вращение продолжается ещё пять минут. После чего вода сливается (см. выше – как и через что). Пришёл момент заливки в банку раствора закрепителя для последующего верчения на протяжении пяти минут. Уфф!. Дальше всё привычно – закрепитель слил, воды налил и вертишь ручку (да, блин! опять!) ещё пять минут для заключительного полоскания. Для просушки плёнка крепится на верёвке как обычная стирка, прищепкой. Но если до заключительного полоскания на плёнку попадёт хотя бы крохотный лучик света, она засветится и вместо кадров получаешь беспросветно чёрную ленту блестящей плёнки, выбрось и забудь какие классные ты щёлкал виды.

Когда собиралось несколько проявленных плёнок, Папа устраивал фотолабораторию в ванной комнате. Поверх ванны укладывались два щита, которые он специально сделал для превращения ванны в стол. На стол водружался увесистый фотопроектор (смахивает на гиперболоид, но линзы направлены вниз) на вертикальной штанге. Для освещения фотолаборатории Папа использовал специальный красный фонарь, к чему вынуждала чрезвычайная светочувствительность фотобумаги, которую только красный свет не портит.

По той же причине у фотопроектора имелся подвижный светофильтр из красного стекла—сразу под линзами—чтобы не испортить светочувствительную фотобумагу, пока наводишь резкость линзами.

Все кадры на плёнке – негативы: чёрные лица с белыми губами и глазницами, а волосы белы как снег. Резкость наведена и – фильтр отводится в сторону позволяя яркому свету из недр проектора изливался сквозь кадр плёнки на фотобумагу—покуда Папа отсчитывает нужное количество секунд по рекомендации толстой книги—после чего фильтр возвращается в исходное положение.

Затем всё ещё хранящий свою белизну лист фотобумаги вынимается из-под фотопроектора и утапливается в небольшой прямоугольной ванночке наполненной раствором проявителя, что стоит под красным фонарём, который не рассеивал мрак ванной, а лишь превращал её в пещеру чародея. И тут, в неярком красном свете, начинается магия пластмассовой ванночки – на чисто белом листе постепенно возникают волосы, одежда, черты лица.

Однако в проявителе нельзя передерживать, иначе бумага превратится в мокрый чёрный квадрат. Достаточно проявленные фотографии вынимаются из раствора пинцетом, споласкиваются в воде наполняющей купальную ванну, и помещаются в соседнюю ванночку с раствором закрепителя, иначе всё равно почернеют, а минут через пять-десять готовые фотографии перекладываются из закрепительной ванночки в большой эмалированный таз с пресной водой.

Закончив распечатку кадров, Папа включал свет под потолком, колдовская пещера пропадала сменившись небольшой мастерской. Папа доставал мокрые фотографии из воды, клал их лицом вниз на листы плексигласа и раскатывал резиновым валиком со спины, чтобы хорошо прилипли.

Эти прозрачные листы он выстраивал лицом к стене в комнате родителе и на следующий день высохшие фотографии осыпались на пол, как опавшие листья осенью, но только чёрно-белые, гладкие и блестящие.

…вот я с грустными глазами и шеей перебинтованной от ангины…

…брат Сашка доверчиво смотрит в объектив из-под кепки набекрень…

…Мама, одна или с подругами, или с соседками…

…а это Наташка задрала нос кверху, глаза вправо—а что это? что это там? – ну а бантик в одной из косичек, конечно же, уже растрепался…

Кроме фотографии, Папа занимался ещё радиоделом, потому и выписывал журнал Радио, полный всяческих радиосхем… Мне нравился запах плавящейся канифоли на кухне, когда он работал паяльником собирая какую-нибудь из журнальных схем.

Однажды он собрал радиоприёмник чуть больше, чем футляр фотоаппарата ФЭД-2. Сначала, это была коричневая плата с припаянными к ней радиодеталями, потом он сделал фанерный ящичек, отполировал его и покрыл лаком, а плату спрятал внутри. Снаружи остались лишь две круглые ручки – одна для включения и регулировки громкости, а вторая для настройки на радиостанцию. Потом он пошил чехол для приёмничка из тонкой кожи, потому что умел работать шилом и знал как из обычной нитки делать дратву с помощью смолы и воска. В конце, он пришил тонкий ремешок футляру – вешаешь на плечо и гуляй под музыку, а руки свободны… Позднее, Папа соорудил специальный станок на табурете для переплёта книг и переплёл свои подшивки Радио по годам. У него просто золотые руки.

И у Мамы руки, конечно, тоже золотые, потому что она готовила вкусную еду и шила на машинке Зингер, и раз в неделю делала генеральную стирку в стиральной машине «Ока». Иногда она доверяла мне выжимать воду из стирки кручением кривой ручки наверху машины. Суёшь кончик выстиранной вещи между двух резиновых валиков, начинаешь крутить ручку и вещь проползает между валиков, которые выжимают воду из неё обратно в машину. А с обратной стороны вещь выходит сплющенная, влажная, но отжатая.