А в ходе нашего путешествия место начала французской атаки было обнаружено не сразу. Сам Дитикон мы нашли довольно быстро, но никто из местных жителей о соответствующем памятнике понятия не имел, даже когда я показывал им его фотографию. Наконец один толстый дядька посоветовал посмотреть позади нового железнодорожного вокзала, за веткой, которая шла вдоль реки Лиммат. «Есть там какой-то камень», – не очень уверенно сказал он. И оказался прав! Мы прошли под путями, повернули направо и где-то через 800 метров подошли к большому коричневому валуну слева, на котором по-немецки было написано: «Место моста французской армии под командованием генерала Массена́ 25 сентября 1799 года». Такая вот странная надпись. Неудивительно, что никто ничего внятного сказать нам не мог: поди пойми из этих слов, по какому поводу стоит тут камень. Правда, рядом была установлена табличка, рассказывающая – тоже по-немецки – и о сражении, и о французском военачальнике (с его чёрно-белым изображением), но всё прилично выцвело, под защитный слой затекла вода, и вообще было очевидно, что за всем этим никто особо не присматривает. Какой разительный контраст с памятью швейцарцев о Суворове! Сразу видно, кто в той войне был оккупантом, а кто – освободителем.

А нас ждал ещё один поиск и, надо сказать, более трудный. В одной из книг я прочитал, что недалеко от Цюриха, «в одном из парков у подножия холмов Ютлибе́рг (юго-западная окраина города) стоит большая каменная колонна с надписью в память о кампании 1798–1799 годов»^[308]. В ней даже была помещена её цветная фотография. Несмотря на размытость координат мы решили этот памятник отыскать, не в последнюю очередь надеясь на фото. Для начала выяснили, что называется тот холм не Ютлиберг, а Утлиберг (Uetliberg), что там находится парк дикой природы Лангенберг (Wildnispark Langenberg) и что лучше всего туда ехать на электричке – 20 минут от главного железнодорожного вокзала (Hauptbahnhof) Цюриха. (Утлиберг, кстати говоря, хорошо виден из центра города, на правом берегу Цюрихского озера, если смотреть на воду; на его вершине установлена телевизионная башня.) Электричка отходила каждые полчаса, направление – на Лангна́у-Гаттико́н (Langnau-Gattikon) или Ци́львальд (Zihlwald), и вскоре мы вышли на станции «Вильдпарк-Хёфли» (Wildpark-Höfli). Пошли по табличкам наобум вверх, к центру парка, нашли ресторан и даже загон с живым медведем, но про колонну никто там и слыхом не слыхивал. Мы плутали вокруг несколько часов, пока не добрались до смотровой башни (совсем рядом с телевизионной), не влезли на неё и там (!) не спросили – наверное, в десятый раз – у очередных местных жителей (пожилой пары) о месте, которое мы ищем. Они недоумённо пожали плечами, я показал фотографию, и тут мужчина сказал: «Э, да тут рядом ограда» (на фото действительно было что-то вроде фрагмента железного забора). И тут его осенило: «Это у входа в парк дикой природы!» – «Так мы только что оттуда!» – удивились мы. Быстро выяснилось, что искали мы «задом наперёд»: шли от станции ровно с противоположной стороны от центрального входа в парк. Дальше всё было элементарно, и вскоре колонна предстала перед нашими глазами. Она действительно была установлена сразу же за центральным входом, справа от него. Надпись на ней гласила по-немецки: «В память о занятии французскими войсками перевала на Альбисе и о сражении между русскими и французскими солдатами в ходе Второй битвы при Цюрихе». А я вдруг понял: Утлиберг входит в состав того самого хребта Альбис, на который 14 сентября 1799 года взбирались наши солдаты в отчаянной надежде увидеть спешащие им на выручку войска Суворова. От того, что это происходило где-то здесь, стало немного не по себе…

Есть в этом районе ещё один памятник – нашим воинам-казакам, павшим в том сражении. Он находится в городке Унтеренгстри́нген (Unterengstringen^[309]), примерно в девяти километрах к северо-западу от Цюриха, и был установлен 26 сентября 2006 года. Насколько мне известно, он представляет собой гранитный камень с надписью «Павшим воинам» на русском и немецком языках и изображением государственных гербов России и Швейцарии. Основание памятника сделано из бронзы и имеет форму подковы. Но это место мы не посещали.

А Суворов под вечер^[310] 18 сентября собирает в Муотатале военный совет. Надо побывать в Муотенской долине, чтобы понять, в какой ловушке он оказался. Она тянется примерно с востока на запад к городу Швиц, расширяясь по мере приближения к нему. Но это единственный удобный выход: с трёх сторон её сдавливают высокие горные хребты, через один из которых только что перешли наши войска. Так вот на выходе, у Швица, их теперь поджидал Массена́. Вообще-то французский генерал – как и его подчинённый Лекурб – совершенно не предполагал, что русский фельдмаршал двинет армию там, где опасались ходить даже местные жители. Он рассчитывал остановить Суворова при спуске того с Сен-Готарда и даже отдал соответствующие распоряжения, а сам поехал в Альтдорф для встречи с Лекурбом. По пути он узнаёт, что русские перешли перевал Кинциг, и не верит своим ушам. 18 сентября, прибыв в Альтдорф, Массена́ слышит это уже от своего генерала, но всё равно едет к Бюрглену. Здесь, посмотрев вверх, он видит страшную картину, которую я описывал: лежащих вдоль разбитой горной тропы людей и лошадей. Некоторые из наших солдат ещё живы, он велит их допросить и только тогда окончательно верит в то, что считал невозможным: противник ушёл этой «дорогой» в Муотенскую долину.

Массена́ спешит в Швиц и стягивает туда все силы, которые только может собрать. Он также приказывает бригадному генералу Габриэлю Молито́ру^[311] запереть выход из долины с востока. Там есть тропа через перевал Прагель (1.548 метров над уровнем моря^[312]), но французский военачальник уже убедился под Цюрихом, на что способен русский солдат, а у Бюрглена – на какие совершенно немыслимые решения может пойти наш фельдмаршал. Теперь он твёрдо уверен, что в этой ситуации наши будут вынуждены либо сложить оружие, либо пасть под его ударами чуть ли не поголовно. Но одного пленника он очень рассчитывает получить. Нет, не Суворова (тот может погибнуть в бою), а сына Павла I, одного из наследников престола Российской империи великого князя Константина, жизнь которого русские почти наверняка сберегут. Ещё уезжая из Цюриха, Массена́ говорит нашим пленным офицерам, что скоро привезёт к ним Константина – а заодно и фельдмаршала^[313].

Помимо того, что она окружена, суворовская армия находится ещё и в ужасном состоянии: люди страшно устали, мёрзнут, несколько дней маковой росинки во рту не держали, обувь пришла в негодность, в том числе и офицерские сапоги. Не хватает патронов, почти нет артиллерии. Вот что пишет один из русских офицеров – участников того похода: «Начиная от Беллинцоны, чувствовали мы большой недостаток в продовольствии /…/, после сражения на горе С[ен]-Готарде недостаток сей сделался ещё ощутительнее, но здесь оказался оный в совершенстве. Наши сухари, навьюченные с мешками на казачьих лошадей, все без изъятия пропали /…/ потому, что бо́льшая их часть состояла из белых и пресных, которые от ненастной погоды размокли и сгнили /…/. Мы копали в долинах какие-то коренья и ели, да для лакомства давали нам молодого белого или зелёного швейцарского сыру /…/, который нашим русским совсем был не по вкусу /…/. Кожа рогатой скотины не была изъята из /…/ употребления; её нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть /…/ и таким образом, обжаривая воображением, ели полусырую»^[314]. Обратите внимание, что это пишет офицер. А что же тогда было у солдат?! Но слушайте дальше: «Сверх сего кожа нужна была и для другого предмета: многие чувствовали недостаток в обуви и сбережение своих ног предпочитали сытости желудка; /…/ отрезывая лоскутки кожи, обёртывали ею свои ноги /…/. Некоторые из офицеров должны были прибегнуть к сему же средству, чтобы сохранить свои ноги от острых камней и повреждений /…/»^[315]. Но несмотря на это Суворов отдаёт строгий приказ: у местного населения ничего не отбирать, продукты только покупать. А у швейцарцев у самих-то с продовольствием не густо (ведь здесь побывали французы), так что хлеб тут буквально на вес золота, а те, кто находили одну-две картофелины, считались счастливчиками. Великий князь Константин за свой счёт покупает у местных жителей продукты и раздает их солдатам. Этого хватает на один день. Но самое печальное другое: у французов в Швейцарии не менее 60.000 человек^[316], а у нас – 18.000^[317].

Военный совет в Муотенской долине – самый драматичный момент Швейцарского похода. Первым в трапезную монастыря сестёр-францисканок Святого Иосифа, в которой было назначено это совещание, заходит князь Багратион. Он прибывает несколько ранее обусловленного времени и видит Суворова – в фельдмаршальском мундире и при всех орденах – быстро шагающего по комнате, ничего вокруг себя не замечающего и бросающего отрывистые фразы: «/…/ помилуй, Господи! … да, и это нужно, – да, вовремя; … а нужнее-то – знать [как] вести войну; знать местность; уместь расчесть, не дать [заманить] себя в обман, уметь бить… А битому быть – немудрено! … погубить столько тысяч! … и каких! … в один день! помилуй, Господи! …»^[318]. Багратион тихо выходит.

Вскоре собрались все приглашённые и вошли в трапезную. Среди них был и великий князь Константин. Фельдмаршал остановился, поклонился, потом закрыл глаза, как бы собираясь с мыслями. Через несколько мгновений, окинув всех быстрым горящим взглядом, он начинает говорить – громко, эмоционально, уверенно. «Корсаков разбит и прогнан за Рейн. Готце пропал без вести, и корпус его рассеян! /…/ весь план наш – расстроен!»^[319]. Дальше он вспоминает все интриги против него со стороны австрийского правительства, преждевременный уход из Швейцарии эрцгерцога Карла, что во многом привело к поражению под Цюрихом, отсутствие мулов в Таверне и вызванную этим задержку (но, кстати, не винит австрийцев за неверную информацию о дороге вдоль Люцернского озера!). Он прямо называет это предательством, напоминает, что со времени Прутского похода Петра Великого в 1711 году наша армия не находилась в таком отчаянном положении. «Теперь мы среди гор, окружены неприятелем превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад – постыдно; никогда ещё не отступал я. Идти вперёд к Швицу – невозможно: у Массены свыше 60.000: у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии… Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели!»^[320] Присутствующие видят, что фельдмаршал просто растерзан предательством, негодованием и волнением. «Теперь одна остаётся надежда на всемогущего Бога, – продолжает он, – да на храбрость и самоотвержение моих войск! Мы русские! С нами Бог!»^[321]

Всех как будто током бьёт. А Суворов падает к ногам великого князя Константина и, расплакавшись, восклицает: «Спасите честь России и Государя! Спасите сына нашего Императора!»^[322] Абсолютно растерявшийся от этого Константин бросается поднимать старика, тоже начинает рыдать, целует его, но не может произнести ни слова. А видящие всё это потрясены: семидесятилетний полководец, за свою долгую жизнь не потерпевший ни одного поражения, славящийся своей железной волей и неустрашимостью в бою, – плачет. Плачет от горя.

Первым берёт слово самый старший по званию – и, кстати, по возрасту и по опыту – 64-летний генерал-аншеф Дерфельден. Он говорит от имени всех. Дерфельден ручается за боевой дух, преданность и дисциплину русского солдата, готового выполнить любой приказ своего прославленного главнокомандующего.

Начинается обсуждение различных вариантов дальнейших действий. Австрийцы предлагают наступление на Швиц, то есть попытку вырваться из Муотенской долины и выйти, так сказать, на оперативный простор. Великий князь Константин, а также ряд русских офицеров возражают: в том направлении нет ни одного союзного солдата, ни русского, ни австрийского, – все ушли за пределы Швейцарии. Зато если идти на восток, через перевал Прагель, есть надежда соединиться с австрийским корпусом под командованием фельдмаршал-лейтенанта Фридриха фон Ли́нкена^[323], который был потрёпан и оттеснён Молитором, но не разбит. И – главный аргумент – у австрийцев есть продовольствие. Суворов поддерживает движение через Прагель. Все понимают, что это будет тяжелейший манёвр – с почти непрерывными боями. Но есть надежда прорваться: у французов здесь всего 5.000 человек^[324].

Первым, в тот же день, приказывается выступить генералу Ауфенбергу. Ему и его корпусу (2.000 человек^[325]) уготована роль авангарда суворовской армии. Поначалу всё идёт неплохо: австрийцы сбивают немногочисленный неприятельский пост на перевале, спускаются в долину Клёнта́льского озера и тут останавливаются на ночлег. На другой день рано утром по его следам выступает князь Багратион с шестью тысячами бойцов. Ночью с перевала Кинциг спустились, наконец, последние вьюки с продовольствием, так что наши солдаты получили немного сухарей. Надо сказать, что в отличие от Кинцига, Прагель был проходимым для войск, и в ходе этой войны его не раз преодолевали и австрийцы, и французы. Нашим же солдатам он вообще показался нестрашным, хотя подъём был достаточно тяжёл. В долину Багратион спускается где-то к трём часам дня 19 сентября и успевает как раз вовремя: Ауфенберг уже вступил с Молитором в переговоры о сдаче в плен. Дело в том, что, увидев на рассвете немногочисленность австрийского корпуса, французский генерал тут же его атаковал, смял и направил парламентёра с требованием о прекращении сопротивления. Он не сомневался, что Суворов будет раздавлен армией Массена́, о чём и велел объявить Ауфенбергу. Тот, похоже, был аналогичного мнения, потому что начинает обсуждать условия своей капитуляции. И в этот момент появляется Багратион (между прочим, с ним вновь великий князь Константин). Ситуация меняется мгновенно – и не в пользу французов. Русские быстро строятся в боевые порядки, Константин выезжает на коне перед ними и восклицает: «Мы со всех сторон окружены, но вспомните, что завтра день радостный для целой России – день рождения нашего Государя и моего Родителя; мы должны прославить этот день победою или умереть со славою!»^[326] Солдаты ринулись вперёд. Противник подвергся атаке почти одновременно со своего правого фланга, прямо с горных круч, а также с фронта, причём в этом случае русские гренадёры под барабанную дробь ударили в штыки (патронов-то у них почти не осталось). Багратион с австрийцами оттесняет неприятеля на узкую дорогу, зажатую между небольшим озером Ру́тен^[327] и отвесной скалой, атакует их ещё раз, и возникает страшная давка. Французы бросаются в озеро, около двухсот человек тонут в ледяной воде, 70 перекалывают штыками, 165 человек попадают в плен^[328]. Бой здесь идёт до позднего вечера.

Но это, как говорится, лишь отголоски сражения, развернувшегося в этот день в Муотенской долине. Дело в том, что для прикрытия отхода основного контингента русской армии Суворов оставляет в ней почти треть её сил во главе с генералом Розенбергом, приказав ему во что бы то ни стало сдерживать неизбежную атаку французов до тех пор, пока армия полностью не уйдёт за Прагель.

Андрею Григорьевичу Розенбергу исполнилось 60 лет. Он происходил из прибалтийских немцев и родился в Риге. За свою долгую жизнь этот человек многое повидал и многое испытал. В 14 лет его зачисляют на военную службу солдатом гвардии, через три года семнадцатилетний Розенберг участвует в Семилетней войне^[329], вскоре получает первый офицерский чин – прапорщика, а затем (в 1758 году) тяжёлое ранение^[330]. В ходе русско-турецкой войны 1768–1774 годов он состоит при графе Алексее Орлове^[331] (младшем брате любимца императрицы Екатерины II Григория Орлова), становится свидетелем знаменитого и победоносного для России Чесменского морского сражения^[332] с турками, воюет в Крыму и получает звание полковника. В 1798 году Розенберг становится инспектором Смоленской дивизии^[333] или, другими словами, ответственным за её боевую готовность. К этому времени он уже генерал от инфантерии^[334]. С данного поста Андрей Григорьевич направляется Павлом I в Священную Римскую империю. Русский император опасается, что в случае нападения французов на Австрию Пруссия примет сторону революционеров, и предлагает Францу II расположить русский корпус недалеко от австрийско-прусской границы^[335] – чтобы прусский король принял нужное для России и Австрии решение. Австрийский император с восторгом соглашается.

Розенберг выступает из Бреста 13 октября 1778 года^[336]. Под ружьём у него около 20.000 человек^[337]. 5 декабря его корпус появляется недалеко от столицы Священной Римской империи Вены, а через одиннадцать дней Франц II устраивает ему смотр – русские солдаты и казаки проходят парадным маршем мимо загородной резиденции австрийских императоров Шёнбрунн^[338], а сам он с супругой и свитой наблюдают за ними с балкона дворца^[339]. Через несколько дней Франц II направляет Павлу I письмо, в котором отмечает превосходное состояние наших войск^[340]. А Розенберг останавливается пока примерно в 80 километрах северо-западнее Вены на зимние квартиры^[341]. Пауза затянется на два месяца.

Иногда можно встретить мнение, что Андрей Григорьевич был направлен в Европу в помощь Суворову, но, как видим, это не так. Павел узнал о просьбе Франца Второго «дать» ему Суворова из сообщения своего посла графа Андрея Разумовского^[342], датированного 20 января 1799 года^[343]. К этому времени Розенберг уже около месяца находился в Австрии. 13 февраля русский император приказывает Александру Васильевичу направиться в Северную Италию^[344], 1 марта подчиняет ему Розенберга^[345], вечером 14 марта Суворов прибывает в Вену^[346], и вскоре они встречаются в том же Шёнбрунне^[347]. До этого оба военачальника имели друг с другом, так сказать, шапочное знакомство.

Генерал от инфантерии Дидерих Аренд (Андрей Григорьевич) фон Розенберг (1739–1813)

Отношения с новым командиром складываются у Андрея Григорьевича непросто. Приехав вечером 3 апреля в итальянскую Верону^[348], фельдмаршал просит Розенберга представить ему русских и австрийских генералов, что тот и делает. Суворов стоит с зажмуренными глазами, слыша незнакомое имя, наклонившись, говорит, не открывая глаз: «Помилуй Бог, не слыхал; познакомимся»^[349]. Когда же произносится имя ему известное, он глаза открывает и ласково заговаривает со знакомым ему человеком, вспоминая совместные военные дела. Особенно приветлив он к молодому генерал-майору князю Петру Багратиону и к ещё более юному генерал-майору Михаилу Милорадовичу. В конце церемонии он вдруг поворачивается к Розенбергу и говорит ему: «Ваше превосходительство! Пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казаков!» – «По воле Вашего Сиятельства, – отвечает генерал, – которых прикажете?»^[350] Суворову ответ не нравится. Он задаёт ему ещё несколько своих знаменитых причудливых вопросов, вновь получает не устроившие его ответы, отворачивается, морщит лоб, бормочет что-то про немогузнаек и выходит из комнаты.

Второй случай, намного более серьёзный, происходит в начале мая. При переправе через реку По авангард Розенберга перебирается на другой берег и вскоре вступает в бой с превосходящими силами французов. Увидевший это великий князь Константин, который только что, 26 апреля^[351], прибыл к Суворову и наблюдает чуть ли не первое реальное сражение в своей жизни, начинает рваться в бой и постоянно твердит, что нашим солдатам нужно срочно оказать помощь. Опытный военачальник не торопится, поджидая, когда к нему подойдут бо́льшие силы, а тут ещё приходит приказ нашего главнокомандующего вообще прекратить переправу и двигаться к нему, причём за первым сразу же следует второй. Но не знающий об этом Константин бросает Розенбергу в лицо при всех: «Я вижу, ваше превосходительство, что вы привыкли служить в Крыму; там было покойнее, и неприятеля в глаза не видали»^[352]