Глава восьмая

– Я не хотела его убивать. – Шелестова тоже села, подтянула колени и обхватила их руками. – Так вышло. Когда ты вытащил Козлова в кокпит, я последовала за вами и увидела, как ты падаешь за борт. Я закричала, и тут он меня ударил. По лицу.

– Чистый? – сморозил я откровенную глупость. Ну, не Козлов же.

– Да. И тебя тоже он.

– С этим ясно. Интересно – чем.

– Биноклем.

Так вот почему бинокль сложился, подумал я, вспомнив, как утром мне пришлось раздвигать зрительные трубы и подстраивать окуляры. Хорошо, что бинокль на «Золушке» из новых, сплошь пластмасса, а то прежде их такими делали, что гвозди можно забивать. И головы колоть, как орехи.

– Он и Петю ударил. Ногой. В живот.

Голос Милы звучал ровно, без модуляций. Видно, перегорела. Вообще, о многом из того, о чем она рассказывала, я либо знал, либо догадывался. Но теперь, благодаря Шелестовой, картина обретала цельность и стройность. Социалистический реализм шел на смену поп-арту.

Затолкав Милу и Козлова в угол кокпита, Чистый предупредил, чтобы они не дергались, иначе отправятся за борт. Говорил Костя спокойно, только громко, перекрывая шум волн и ветра, и от этого спокойствия Миле стало так страшно, что она, даже если бы захотела, не смогла бы пошевелить ни рукой, ни ногой. Что касается Козлова, то он вообще ничего не соображал, его словно… выключило.

Чистый говорил, что все было на мази, все шло отлично, пока на горизонте не появилось это проклятое золото. Говорил, что если бы не Полуяров с его завихрениями и не Козлов с его картой, мы бы спокойно дошли до Касабланки, он бы сдал груз и улетел в Москву. Счастливый и богатый. А вместо этого он здесь, на этом треклятом острове, и скоро появятся спасатели, и у них появятся вопросы, а потом вопросы появятся у заказчиков, оставшихся без товара, им-то он что скажет?

Мила стала сбиваться с пятое на десятое, и я решил, что пора вмешаться, тем более что Федор смотрел на нас совершенно очумелыми глазами. То, что было понятно мне и Шелестовой, для него было лишено причинно-следственных связей.

– Понимаешь, Федя, – сказал я. – В Кофреси, перед отплытием, Чистый взял на борт кое-какой груз. Энное количество банок говяжьей тушенки. Я случайно узнал об этом, но значения не придал. А зря. Иначе не был бы так беспечен. Дело-то подсудное! Вот чем Костя у твоего папаши занимался? Детскими товарами? Памперс сюда, соску туда. Да, конечно, в огромном количестве, а все-таки соски да памперсы. Унизительно для бизнесмена с его амбициями. Впрочем, я могу лишь предполагать, что заставило его пуститься во все тяжкие. Может, и амбиции, а может, жадность, или он просто хотел вывернуться из-под руки твоего отца, а заодно избавиться от необходимости быть при тебе нянькой. Может, ему это уже невмоготу было – холуйствовать и опекать. Короче, думал Костя, думал и решил подзаработать торговлей наркотиками.

– Чем? – задохнулся Полуяров.

– Наркотиками, Федя, наркотиками. Какими – не спрашивай, потому как я в этой дряни не разбираюсь. Крэк, кокаин, «китайский белок» или еще какая зараза, не суть. Конечно, Костя не собирался становиться мелким драгдилером и самолично сбывать порошок исколотым нарикам. Не его масштаб. Опять же мне неизвестно, как он вышел на оптовых поставщиков или даже на производителей. Но вышел как-то, и им понравилось его предложение. Сколько Джон перегнал яхт через Атлантику по заказу Чистого? Пять? Уверен, на каждой из них был изрядный запас банок с тушенкой. Только не совсем обычных, а с двойным дном. Две трети объема – мясо, одна треть – дурь. Был такой неприкосновенный запас и на «Золушке».

– Я ничего об этом… – залепетал Федор.

– А причем тут ты? Знали только Джон и Чистый. И все прошло бы без сучка, без задоринки, если бы не вы с Козловым и клад капитана Кидда. Помнишь, как Чистый упирался, не хотел идти на Селваженш-Гранди, как надеялся, что Джон его в этом поддержит? Но шкипера обуяла алчность, ну, Костя и сдался. Подумал, наверное, авось выгорит дельце, вот и двойной доход.

– Он Джона по всякому крыл, – подала голос Шелестова, подтверждая мои умозрительные построения.

– Значит, не ошибаюсь, так все и было, – сказал я. – Но Чистому не свезло. Шторм этот, винт сорвало, «Золушка» на камнях. А Мадейра недалеко, спасатели прибудут быстро, начнут осматривать яхту на предмет, можно ли ее на воду сдернуть, вдруг чего не то найдут? Заподозрят чего? Португальцы вообще въедливые, обычных яхтсменов трясут, как груши, а уж нас потрясти – сам Бог велел. Вообще-то, если разобраться, ситуация была не так катастрофична, как представлялось Чистому, и все бы наверняка обошлось, но у Кости, что называется, ум за разум зашел. Чистый решил, что надо срочно избавиться от груза, но вокруг было слишком много свидетелей. Значит… Значит, надо проредить экипаж. Это он послал Джона на бак. И кормить бы тебе, Федя, рыб, если бы не твоя счастливая звезда. Второй раз леди Фортуна улыбнулась тебе, когда Джон свалился в ров и раскроил себе череп. Потом из каюты появился я, и Костя саданул меня по затылку.

– А Мила? Козлов? – спросил Полуяров.

– Резонно, – согласился я. – Но ведь кем-кем, а законченным идиотом Чистый не был. «Поплыл» – да, законченным подонком был – тоже да, но не идиотом. Он же не настолько с ума соскочил, чтобы не понимать: гибель двух человек при кораблекрушении еще могут списать на трагические обстоятельства, а вот смерть четырех из шести – это уже перебор. Чем убивать, проще запугать. Козлов – рохля. Мила как-никак девушка.

– Как-никак? – криво усмехнулась Шелестова.

– Кто скажет, что ты юноша, пусть первый бросит в меня камень, – ответил улыбкой я. – Теперь ты. Что дальше было?

Шелестова вмиг посерьезнела:

– Чистый стал выносить банки и бросать их в воду. Подальше от «Золушки»

Я кивнул:

– С этим тоже ясно. Концы – в воду. Улики – туда же. – И тут меня осенило: – А может, рассчитывал вернуться за ними. Или прислать кого. Хотя, нет, вряд ли. Первый же шторм или выбросит банки на берег, или утащит их на глубину. Чистый что-нибудь говорил при этом?

– Он все молча делал, остервенело. – Мила поежилась: – Так страшно было.

Я подхватил:

– Одна банка у него в руках развалилась. Но Косте было уже не до этого. Теперь его занимали приборы. Он их крышкой от ящика с навигационными инструментами уродовал. Хотел аккуратненько – так, чтобы выглядело естественно, словно при крушении побились, но аккуратно не получилось. Торопился очень.

– Они же были отключены, – сказал Федор. – Приборы.

– Верно. Но нужно было разбить, вывести из строя. А то примчатся спасатели и спросят: чего ж вы медлили, почему сразу не сообщили, что дело швах? И что бы Костя на это ответил? Что владелец судна, покойный господин Полуяров, хотел втайне высадиться на остров и поохотиться за пиратским кладом? Так, что ли?

Федор понурился, а я продолжил:

– Но есть тут одна тонкость. Все средства связи Чистый уничтожить тоже не мог. Причем он не брал в расчет спутниковый телефон, который был у Джона. Тот ведь бросился за тобой, очертя голову, а спутниковый телефон вещица капризная, она бережного отношения требует и к морским купаниям не расположена. Нет, Чистый должен был сохранить какой-нибудь из приборов. И лучше всего на эту роль подходил аварийный радиобуй, имевшийся на спасательном плоту. Пока плот на борту, буй молчит, когда плот сбрасывают на воду – включается. Буй можно включить и вручную. Короче, на лицо идеальный вариант объяснения, почему буй не работал до кораблекрушения и почему заработал потом. Просто уцелевшие члены экипажа не сразу, но все же сообразили, что надо активировать аварийный передатчик. Но даже не эта «идеальность» убеждает меня, что Костя оставил в целости именно радиобуй. Красноречивее другое: когда я полез за буем, то оказалось, что на плоту его нет. Или я невнимательно смотрел, как считаешь, Мила?

Шелестова тряхнула головой, убирая с лица упавшие на него волосы.

– Это я его взяла. И спрятала среди сложенных парусов. Но это потом, после того, как я ударила Чистого. Мне было очень страшно, но страх прошел, когда у Кости началась истерика. Джон все не возвращался, и это выводило Чистого из себя. Он уже не молчал, он проклинал всех: тебя, Джона, Федора, Козлова, меня. Потом открыл люк моторного отсека и стал увечить дизель.

– Нервы, – сказал я. – Это все нервы. Он страховался. Нет тока, нет и связи.

Мила, казалось, была недовольна тем, что я ее перебил, поскольку была готова перейти к главному.

– Когда я услышала, как он ругается, когда увидела, как суетится, я поняла, что он тоже боится. И я как-то сразу успокоилась, хотя и подумала, что в таком состоянии он может изменить свои планы относительно нас с Козловым. И все равно – успокоилась. Просить его о чем-то, уговаривать было бесполезно, и я его ударила.

– Чем? Тоже биноклем?

– Нет. Ручкой от лебедки. Сумка с ней как раз у меня под рукой была. Чистый ко мне спиной стоял, и я ударила его по затылку. Костя повалился на бок, на палубу, и скатился в воду.

– Спасать его ты, конечно, не кинулась.

– Может быть, и кинулась бы, но в меня вцепился Козлов.

– Так, а этот чего хотел? – я посмотрел на Петю, продолжавшего пить и закусывать.

– Он рехнулся. Просил не убивать его. Обещал отдать мне все золото капитана Кидда. Я пыталась его успокоить, но он не слушал, у него на языке и в мозгах было только одно – золото. Он обнимал мои колени, кричал. И я сказала: делай, что хочешь! Я думала, он успокоится, а Петя прыгнул в воду и рванул к берегу. Я звала его, но он даже не оглянулся.

– Картина маслом, – процитировал его киноначальника одесского УГРО Давида Гоцмана. – Остались последние мазки. Что ты сделала с ручкой лебедки?

– Кинула в воду.

– Почему не включила радиобуй?

– Я не сразу о нем вспомнила. А когда вспомнила, Козлов был уже далеко.

– А причем здесь Козлов?

– Я подумала: что он скажет спасателям? Я ведь не знала, что он уяснил из случившегося, что осталось в его памяти, а что прошло мимо. Вдруг там такая чехарда, что он во всем будет винить меня – во всех смертях, во всех бедах. Как мне потом отмыться? И я подумала: что надо сначала поговорить с ним, а уж потом…

– Но сейчас-то буй работает?

– Я включила его, когда мы с Федором вернулись на берег. Он вон там.

Шелестова показала на большой камень, который с трех сторон омывала вода.

– А принесла ты его туда…

– …после того, как вытащила тебя. Я ведь тебя, Андрей, тоже не сразу заметила. Тебя за камни унесло, а уж потом к берегу прибило.

Я задумчиво кинул в рот несколько орехов в шоколаде.

– Какие же вы, женщины, все-таки коварные существа, – с горечью проговорил я. – Умеете наводить тень на плетень. И врете так легко, что аж завидно. Как ты утром сказала? «Напомним о себе миру». Знала, что сделать это мы не сможем, а сможешь только ты. Но ведь сказала!

– Я ждала, что вернется Козлов, – угрюмо и как-то потерянно произнесла Мила.

– А что может с победой и окровавленными руками вернуться Джон, ты это в расчет не брала?

– Сначала я о нем просто забыла, а потом, уже утром, подумала, что если он до сих пор не вернулся, значит, что-то случилось. К тому же, мне интуиция подсказывала, что он не вернется.

– А что тебе интуиция подсказывает насчет того, что мы с Федором, а может, и с Петей, если очухается, расскажем португальским служителям порядка? Ведь они станут допытываться, что здесь произошло. Что мы расскажем, Федор?