Действие 17
Тропа для мертвецов

Лето. Застава Тир-Харот. Главные ворота. День.

Главные ворота Тир-Харот распахнулись, но на этот раз чтобы пропустить юного орка в сопровождении паладина, эрелима и вьючного мула. Такой свиты ни один орк не удостаивался за всю историю мира. Вокруг уходящих столпился весь люд заставы, лица у мирян проклинающие, словно чумных выгоняют из стен своего дома. Ещё немного – и они начнут кидать в них камни. На стене генерал в окружении своей свиты: уважаемый Сабнак и достопочтенный Ваал, который до сих пор жив и своим ехидным взглядом взывает к отмщению Люциана, но опять не в этот раз. Генерал с омерзением смотрит на них свысока, словно предвкушая возвращение этого наглого паладина на коленях к стенам его заставы. Он за спиной сжимает расписку от Люциана, в которой тот просит разрешение покинуть крепость и направиться в Дремучий лес. Это письмо является для него алиби в случае исчезновения сына наместника Твердыни Адма, если, конечно, с тем что-нибудь случится, и он не вернётся.

Юный орк стоит первым, его взгляд вновь горд и не сломлен, он смотрит вдаль предстоящей дороги. Руки за спиной связаны верёвкой, конец тянется к морде мула, которого ему придётся тянуть за собой.

Юный орк обернулся в позыве и, встретив глаза Люциана, прочёл по ним, что пора идти. Он сделал шаг, и верёвка натянулась. Толпа от движения завыла, её негодование растёт, и вместе с тем презрение к уходящим. Мул упрямо замер, будто тоже считая поход предательским. Толпа засмеялась, как юнец повис на верёвке. Табрис, долго не дожидаясь, хлопнул мула по заду ладошкой, и тот пошёл за юнцом. Пройдя под аркой главных ворот и пересекая теневую полосу под ней, они услышали хруст и грохот равнодушно закрывающихся ворот никчёмной заставы.

– Люциан, – окликнул его через мула Табрис, – вот и покинули мы этот злачный Тир-Харот.

– Даже на душе легче стало… – немного помешкав, ответил тот.

– Согласен, за воротами и воздух чище, дышится полной грудью, – добавил Табрис и перевёл внимание на юного орка. – Ну, что, куда нам?

– Будем идти прямо по дороге, пока дорога есть, – он обернулся и оскалился: может, это радость, а может, злоба, с их острыми зубами так сразу и не понять. – Потом придётся идти по тропе, если нам повезёт…

– Что значит – если нам повезёт? – усмехнулся Табрис. – Нам обязательно повезёт, у нас нет другого выбора.

– Просто можем до тропы не дойти, это уже не от меня зависит.

– Зависит и от тебя, и от нас, – недовольно произнёс Люциан, хмуро глядя, как дорога начинает уходить глубже в лес. – Ты просто веди нас правильно.

– Что значит «правильно» для человека? – юнец засмеялся, что-то в этой фразе его взбодрило.

– Правильно для человека – это по совести, чтобы не было потом особо горько за потраченную жизнь, – в голосе Люциана прозвучала нота угрозы, и юнец её уловил.

– Слушай, – опять вступил в разговор Табрис, – а сколько до вашего лагеря топать?

– Три дня ходу…

– Три дня? – усмехнулся Табрис. – Значит, всё это время вы были под носом у генерала, и он ни разу не удосужился провести с вами переговоры?

– Люд злой и беспощадный, у них нет чести… – ответил юнец, не оборачиваясь. Поверхностно, но достаточно мудро для своего возраста.

– Ты говоришь про людей, а значит, и про нас?

– Для орка вы все на одно лицо, – он закончил фразу и гордо потянул мула.

– Люциан, ты слышишь, каков наглец? – Табрис не перестаёт усмехаться словам юного орка и привлекает к этому Люциана.

– Слышу и уверен, что он прав, – Люциан, покинув стены заставы, стал заметно бодрее, возможно, взгляды нагнетали на него негатив, разжигая в нём злобу и агрессию. – Посмотри на нашу Империю, Табрис.

– Она прекрасна, Люциан, – воскликнул тот и махнул рукой так, будто фанфары вокруг должны прозвучать.

– В этом я согласен полностью… – он улыбнулся настрою друга. – Но посмотри: во всех углах её люди строят козни друг другу, желая лишь нажиться и разбогатеть.

– Людям свойственны интриги, у многих это в крови, особенно у придворных. Иначе жить им скучно… – Табрис развёл руками, считая, что выдержал нейтралитет.

– Корысть и зависть, а не интриги, так бы я это назвал. Ведь там, где есть хоть что-то из перечисленного, нет место для чести, – Табрис промолчал, и довольная ухмылка сошла с его лица. – Тот же генерал Небирос – и именно Красный. Он герой Империи, воевал бок о бок с Тираэлем, он славный муж и верный был соратник, тут не поспоришь. Но вот к чему ведёт его зависть или, может быть, обида какая-то?

– Не знаю, Люциан, быть может, к погибели…

– К восстанию, скорее всего… – Люциан посмотрел на Табриса, и тот нахмурился. – Рассуди – весь тот военный опыт и целая армия в руках генерала, что делать со всем этим?

– Да ничего, генерал не страшен Империи со своими молодцами в доспехах не по размеру, что меч в руках удержать не могут, – Табрис вновь усмехнулся над генералом и не беспочвенно.

– Он-то не страшен, а страшна вся эта злоба и жестокость, которую он может причинить невинным и беззащитным людям.

– Здесь не поспоришь, – согласился Табрис, – но мы же и идём, чтобы остановить все эти предположения в зачатке?

– Идём, Табрис, идём… – как-то чересчур грустно закончил Люциан.

Дорога всё дальше уводит конвой в Дремучий лес, и чем глубже в него входят, тем выше деревья. Совсем скоро солнце спряталось за пышные кроны, лишь изредка пробиваясь одинокими лучами. Дорогу накрыла долгожданная тень. Для утомлённых жарой наступила благодать, и уже на первом привале Люциан надел доспехи под домино. Кожаный жакет со стальными вставками и высоким воротом, без наплечников, но с длинными рукавами, поверх которых затянул наручи, переходящие в перчатки. Тканые штаны и военные ботинки, всё прикрыло домино. Глухой шлем надевать не стал, оставив его на спине мула, важно успеть накинуть прямо перед боем, если таковой предстоит впереди.

Дорога тянется ровным направлением, словно кто протаптывал, боясь заблудиться, и шёл только прямо в земли южных народов. Южане отличаются тёмной кожей и своеобразным нравом. Зачастую они мирные, а если воюют, то исключительно сами с собой. Агрессия орков мешает торговле, отчего и дорога уже зарастает травой, а ведь она помнит с десяток или того больше обозов за день. На той стороне Дремучего леса дорога упирается в торговый город южан Валафар. Он назван в честь своего покровителя, что заложил его на руинах Содомы. Город стал отражением самого Валафара – не город, а скопище напасти для незнающего путника. Он не стал отстраивать новые стены и здания, а просто приспособил руины. Огромные деньги, необъятная власть и закон – всё принадлежит Валафару. Самыми ценными, не считая прозрачных камней, являются специи. Невероятные специи, от которых даже камень может стать верхом творения кулинарии. Уважаемый Сабнак – единственный торговец, чьи обозы на свой страх и риск продолжают ходить по этой дороге. Ведь на этих специях сосредоточена вся его торговля, благодаря им спрос именно на его мясо не падает, а только растёт с каждым днём. Один из трёх обозов теряется, но выручки за остальные два с лихвой покрывают затраты.

Первый день пути прошёл с энтузиазмом. Время подошло к ночёвке, её устроили прямо на обочине. Мула привязали чуть в стороне, чтобы отвлекал в случае опасности. Юнца тоже пришлось связать, а как иначе – он, не задумываясь, исчезнет в ночи, если выдастся такой шанс. Спали по очереди, несли караул – ведь всё же в Дремучем лесу находятся.

Благополучное утро следующего дня наступило быстрее, чем ожидалось, проснулись все. Ближе к обеду, находясь в пути, юнец сам начал разговор.

– Совсем скоро нужно сходить с дороги, – его голос задрожал, может, от волнения, а может, от того, что долго молчал. – Будет тропа, по ней идти надо.

– Ну, хорошо, – Табрис его подбодрил. – Юнец, только помни, что мы идём с миром.

– Да, я только об этом и думаю… – дрожь в его голосе не прошла, и она заставляет насторожиться.

– Юнец, ты бы не был так категоричен к нам. Когда мы придём в твой лагерь, мы тебя сразу отпустим, даю слово, – Табрис даже приложил руку к своей груди в знак искренности.

– Я не всё понимаю, что вы говорите, но от вашей доброты второй день тащу мула.

– Это издержки доверия, – добавил Люциан с еле заметной ухмылкой. – Мы доверились тебе на свой страх и риск, мы вытащили тебя из казематов, и ты тоже должен доверять нам.

– Тяжело доверять человеку, когда руки связаны верёвкой, – юный орк обернулся, надеясь, что его развяжут.

– В нашей жизни много чего тяжёлого, как я уже сказал – это всё издержки доверия, – Люциан развёл руками, изобразив отказ. – В твоих интересах, юнец, быстрее довести нас в свой лагерь и обрести свободу, – юный орк ничего не ответил, только фыркнул и сильнее потянул мула, а через добрую сотню метров он притормозил. Его острые уши дёрнулись будто от какого-то шума, который человеку не услышать. Он сошёл с дороги и стал старательно тянуть за собой мула вглубь Дремучего леса.

– Это и есть твоя тропа? – спросил его Табрис, хотя протоптанного поблизости ничего нет, никаких намёков на тропу.

– Тропа не моя, но идти по ней надо, – юнец завёл за собой мула и пошёл средь деревьев.

– Псс… – Табрис привлёк внимание Люциана и жестом руки показал, чтобы тот был начеку. – Юнец, скажи сразу, чего нам ждать? – он сравнялся с мулом и снял с него щит, который закинул себе за спину.

– Опасность, – юный орк оскалился, а может, улыбнулся, но в волчьих глазах добра нет. – Мы идём по чужой земле…

– Как это понимать? – нахмурился Табрис и переглянулся с Люцианом, который взял в руки свой двуручный пернач со спины мула. – Когда мы вышли из крепости, сразу ступили на чужую землю…

– Эта земля принадлежит эльфам… – юный орк сощурился и пошёл дальше.

– Так разве они не ушли с этих земель? – Табрис оголил гладиус из ножен и махнул им наотмашь, порезав воздух со свистом.

– Ушли, а предки остались.

– Ты хочешь сказать, что ушли только молодые эльфы, а старики остались? – Табрис хотел было вложить обратно в ножны меч, но замешкал, заметив, что травы под ногами стало значительно меньше, и деревья пошли гуще. Более того, деревья старые, многовековые, стволы у них такие широкие, что обходить приходится.

– У эльфов нет стариков, – юный орк обернулся и с каким-то презрением посмотрел на своих конвоиров. – Ушли живые эльфы…

– Мне кажется, друг мой, – вмешался в разговор Люциан, – ты слишком серьёзно относишься к рассказам юного орка и совсем забыл, что он всё-таки ребёнок…

– Ребёнок? – возмутился Табрис. – Ты сам повёлся на его рассказы про чёрную воду. Благодаря его рассказам мы здесь…

– Мы слышим то, что хотим слышать, – Люциан покосился на юного орка, что идёт впереди и ухмыляется. – Я соглашусь, что для ребёнка, тем более для орка, он чересчур уж сообразительный.

– Чересчур? Мы намедни считали, что они просто животные, а теперь называем его чересчур сообразительным?

– Да, Табрис, именно так, – Люциан перехватил разговор в свои руки и окликнул юнца. – Слушай, а как твоё имя?

– Стригой, – юнец обернулся, скаля зубы.

– Я рад нашему знакомству, Стригой, жаль, что при таких неприятных событиях, – Люциан спустя столько времени выразил почтение юному орку. Он почувствовал, что теперь они находятся в его казематах. – Скажи, Стригой, а ваши имена что-то значат?

– Значат, – он идёт вперёд, подтягивая время от времени за собой мула. Даже не верится, что это ребёнок, сил у него, как у крепкого мужика. – Когда я был совсем мал, отец взял меня с собой на первую охоту.

– На охоту? – Табрис удивился словам юнца. – И во сколько вы начинаете охотиться?

– С пяти зим, но отец взял меня с собой чуть раньше. Мне достался молодой олень, красивый. Как сейчас помню: его шерсть переливалась в лучах леса. Отец сказал бросать копьё, а как я мог бросить в таком раннем возрасте? Ну, бросил и угодил оленю в заднюю ногу, – юнец сделал паузу, чтобы слегка отдышаться. – Только шуганул его, и он побежал, но не успел олень сделать пару прыжков, как копьё отца пронзило его насквозь и прибило к дереву. Отец хлопнул меня по спине и сказал, что это наша еда. Он подтолкнул меня к оленю, а я не знал, что делать дальше. У меня не было страха, я не боялся тогда, я просто подбежал к нему, а он ещё был жив, молодой совсем, младше меня. Его взгляд был очень страшный, не то чтобы злой, а испуганный, настолько, что мне тоже стало страшно. Из розового носа шла кровь, дыхание сбито, он задыхался на отцовском копье, копытцами дёргал. Мне стало так жалко его тогда, наверное, а может, и нет… – он замолчал, будто вспоминая последовательность своего рассказа. – Сейчас и не вспомню, почему именно, но я обнял его и неожиданно для себя прокусил ему шею, он вздрогнул в моих руках и успокоился навсегда.

– Так к чему этот рассказ из раннего детства, Стригой? – Табрис взгрустнул от его истории и вдруг понял, что под ногами уже совсем нет травы, и земля стала значительно темнее, как на кладбище.

– Моё имя по-вашему будет Пьющий кровь, – с достоинством закончил юнец, словно гордится этим.

– Для людей вы людоеды, и твоё имя звучит как прозвище, – послышался голос Люциана. Он чуть отошёл к деревьям, пока слушал рассказ Стригоя. Его тоже удивило изменение окружающего леса, да и мул стал подозрительно фыркать. – Мне интересно, откуда ты так хорошо говоришь, научил кто-то, или все орки так же хорошо говорят?

– Нет, не все, – юнец неожиданно захрипел, видно, в горле пересохло. – Старики, например, только на нашем наречии говорят, а молодые, кому удалось учиться у Рослого люда, те по-вашему разговаривают.

– У кого? – вмешался Табрис, разглядывая просвет впереди меж деревьев.

– У человека, нас в орде он обучал, пока не ушёл к духам. У него глаза были, как у тебя – яркие, – юнец махнул головой в сторону Люциана, тот вздрогнул.

– А как его имя, ты помнишь? – Люциан заострил внимание, понимая, что орк говорит про Лорда Пура – его двоюродного деда.

– Нет. Он просил не называть его по имени, говорил, что отрёкся от прошлой жизни, – Стригой усмехнулся, будто вспомнил что-то хорошее. – Мы называли его Рослый люд, ну, это как высокий человек…

– Это сразу понятно стало, – Люциан почувствовал на себе чьё-то излишнее внимание, но не придал этому значение. – Сколько тебе лет, Стригой?

– Дюжину зим видел, – юный орк не останавливается ни на минуту, он продолжает тянуть мула всё глубже и глубже в лес.

Люциан и Табрисуже не то чтобы заподозрили ловушку, они ощущают её нутром, но ещё не до конца понимают, юнец ли её подстроил, или она сама образовалась.

– То есть, если ты зиму не видел, то сразу минус год? – усмехнулся Табрис, а глазами рыщет между сухих стволов подсказки. Гладиус, как продолжение руки, напряжён и готов вкусить чужую кровь.

– Конечно, нет, – Стригой даже рассмеялся, осмелел, видно, совсем, будто знает что-то. – Каждый знает, года нельзя отнять. Просто у нас зимами считают. Пережил зиму – добавился год.

– Значит, мы не такие уж и разные, Стригой? – в голосе Люциана появилась тревога, краем глаза он заметил среди сухих стволов движение в стороне. Он силой сжал рукоять пернача так, что та прохрустела кожаной оплёткой под пальцами. – Мы тоже считаем, только лета. По сути, какая разница…

– Разные, – вдруг юнец остановился и обернулся на своих конвоиров. Его белые клыки заблестели в полумраке леса. – Жить и выживать – это очень по-разному… – он протянул связанные руки к конвоирам, и мул тут же заржал, словно его ранили. Встал на дыбы и дёрнул юнца на себя, да так сильно, что тот подлетел под копыта. С огромной силой передние ноги мула чуть не накрыли Стригоя. Люциан успел подскочить, толкнул плечом мула, и тот повалился набок. Табрис метнулся вперёд и гладиусом перерезал верёвку, чтобы вьючный скакун не дёрнул юнца вновь на себя. Перепуганное животное тут же вскочило вновь на ноги и принялось недовольно фыркать. С его спины упал глухой шлем Люциана, как знак, он подкатился к ногам паладина. Мул, пятясь назад, продолжал фыркать по сторонам, что-то чуя в лесу. – Я обманул вас, – прозвучал голос Стригоя, такой грустный и спокойный, что от него пошла дрожь. – Мне хотелось отомстить всему люду за брата, за кровных моих…

– К чему ты клонишь? – Люциан поднял шлем с земли и подошёл к юнцу.

– Я специально вас сюда завёл, – Стригой опустил глаза, ему стало стыдно, будто эта выходка с мулом показала, кто есть кто.

– Ещё не поздно, мы можем вернуться на дорогу, – Люциан достал нож и перерезал верёвки на запястьях юнца. Мул продолжает нервничать, и Табрис не может его успокоить.

– Слишком далеко зашли, они нас окружили…

– О ком ты говоришь? – Люциан вновь проглядел лес на просвет, и опять ничего, словно что-то есть, и одновременно ничего нет.

– Я говорю о мёртвых эльфах, они уже вокруг нас.