9.

Прошло полчаса, час. Давно покинули здание ОБХСС расшалившиеся студенты, а из тесной фотолаборатории по-прежнему не доносилось ни звука. Будто там и вовсе никого не было. Только еще через полчаса раздался скрип внутреннего засова, и все трое, усталые, распаренные, выбрались наружу. Особенно скверно выглядел полнотелый Тариэл: пот сквозь промокший носовой платок струйками стекал прямо под распахнутый ворот влажной рубахи, кустарники волос на хрипящей груди вздымались и опускались.

— Сергей Васильевич! Николай Петрович! – умоляюще прошептал он. – Но я прошу…

– Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, – безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в металлическое нутро.

Мороз без труда сообразил, что это было, – подписка о согласии на негласное сотрудничество. Тариэл, в свою очередь, понял, что человек, не принимавший участия в сделке, обо всё догадался. И такой всеобъемлющий, неконтролируемый страх утвердился в лице его и в съежившейся обреченно фигуре, что даже Рябоконь счел необходимым успокоить:

– Не дергайся, здесь чужих нет. Сказано – как заперто. Но и ты гляди, курва. Попробуешь натянуть – двурушничества не прощу.

Не постращать для острастки Рябоконь не мог.

Униженно покивав, согбенный человек с гордым именем Тариэл, пятясь, вытеснился на улицу.

– Как там Тальвинскому звонить? – полюбопытствовал Лисицкий. Не дожидаясь ответа, набрал номер.

– Это знаменитый следопут Тальвинский? – уточнил он громогласно. – Твой «земеля» Лисицкий беспокоит. Попахали мы тут на тебя с Рябоконем, как два подержанных бобика… Да. Нашли и даже «развалили». Но – не знаю, обрадую ли? Нацменов этих «крышуют». Появился такой кооперативчик с развеселым названием – «Пан спортсмен». В основном из бывших боксеров. Вот по их поручению Тариэл и торговал. Они ему и товар передавали. А вот от кого они сами берут, это он не в курсе. Не тот уровень. Фамилию Котовцева вовсе не слышал. Единственная слабенькая зацепка – по обрывкам разговоров он понял, что с этим как-то завязана старший товаровед Горпромторга Марина Садовая. Слышал про такую?

– Вот уж подлинно – тесна земля, – прогремел ликующий голос Тальвинского.

– Ещё бы тебе не помнить. Когда-то в нашем дворе жила. Слюной на тебя исходила. Но особенно губы не раскатывай. По мнению моего доверенного человечка в горпромторге, Слободян ее использует вслепую. Знает, что не болтлива. И еще, когда будешь ее допрашивать, поимей в виду: на Тариэла не ссылаться. Дорог мне отныне нежный, трогательный этот южный человек. Ну, ты понял… Словом, мы свое дело сделали. Если ещё что понадобится, пишите письма в голубых конвертах! Не прими как намек… Мороз? Здесь… Даю.

Он протянул трубку Морозу.

– Слушаю, Андрей Иванович! – Мороз подтянулся.

– Виталик! Завтра с утра двигай в Горпромторг и – живую ли мертвую – волоки ко мне эту Садовую.

– Понял! – возбужденный голос Тальвинского предвещал удачу.

– Хотя лучше живую. Только поимей в виду: баба с большим гонором. Меня на дух не переносит. Так что, если будет упираться, хватай через плечо и – волоки. Довольно хохотнув, Тальвинский отключился.

10.

Рабочий день закончился.

Распрощавшись с ОБЭХЭЭСниками, Мороз направился в гости к сестренке, с которой после возвращения еще не виделся. От матери узнал, что, не ужившись с отчимом, сестра, натура, как и сам Виталик, независимая, ушла из дома и теперь живет в общежитии квартирного типа – от химического комбината, где после окончания политехнического института работает сменным инженером.

С трудом разыскав общежитие, запрятанное в глубине рабочих пятиэтажек, Мороз нажал на дверной звонок. Ещё и ещё. Впрочем, последние две минуты – больше из упрямства. Если бы сестра была дома, то, конечно бы, давно открыла. Поколебался, стоит ли оставить записку, и даже в поисках карандаша начал присматриваться к соседним дверям. Но тут неожиданно щелкнул замок, и сквозь щель высунулось женское лицо, на котором недовольство сменилось сконфуженной радостью.

– Виташка! Роднуля! – сестренка бросилась на него прямо в накинутом наспех халате.

– Здравствуй, Аленка! Зайти-то можно?

– Да. Конечно, да! – спохватившись, она запахнулась – халат оказался наброшен на голое тело. Сестренка была младше на два года и всегда находилась под его покровительством. В младших классах – оберегал, в старших – гонял ухажеров. Поняв причину ее смущения, нахмурился и – будто и не было этих лет, – грозно шагнул внутрь.

– Я уже большая, – беспомощно напомнила ему Алена.

– А вот и поглядим! – Мороз прошел на середину комнаты. Увидел заставленный стол, расстеленный диванчик. Сурово огляделся. – Ну что, Геракл сушеный? Так и будем прятаться? Сам объявишься или помочь?

– Что ж ты буянишь-то, гражданин начальник? – дверь в ванной раскрылась. Перед Виталием в майке и джинсах предстал не кто иной, как Валька Добряков.

С удовольствием оглядел побагровевшего Мороза, мимолетом заглянул в зеркало и, как бы увидев обоих со стороны, расхохотался:

– Будет тебе бычиться! Мы с Ленкой неделю как расписались. Теперь-то здорово, что ли? Или – все-таки покружимся по старой памяти, а, милицейская «шестерка»?

– Больше не «шестерка», – У Мороза отлегло от сердца. – Здорово, Добрынюшка!

Друзья обнялись. … Через час Аленка убежала на смену. А они все сидели и сидели за столом. И пьяноватому Витальке было чудесно рядом с другом, а теперь и ближайшим родственником. Как все-таки удачно сложилось.

– Как тебя в ментуру-то угораздило? – поинтересовался Добрыня. – Сажали-сажали. А вместо этого – в литеры произвели. – Считай, повезло.

– Вот они, взбрыки фортуны, – Добрыня недобро усмехнулся. – А меня через месяц после того, как тебя в армию огребли, посадили. За грабеж. Кстати, Тальвинский твой разлюбезный. – Мне писали. Но я не поверил. Какой из тебя грабитель!

– И правильно делал, что не верил. Не было никакого грабежа. Обычная ресторанная драка, к тому же и случилась она за полгода до того. Да ты сам ее должен помнить.

– Я?!

– Конечно. Ты ж ее и «завязал» по обыкновению. Девка тебе, видите ли, в банкетном зале приглянулась. А и х там полная свадьба гуляла. Любой нормальный человек прикинул бы силы, прежде чем кидаться. Но вы ж, ваше благородие, в математике никогда сильны не были.

– Ну, наверное, приглянулась. Мало ли драчек этих было? – Мороз озадаченно потер подбородок. – Только – если вдвоем, так почему тебя одного? А я ни сном ни духом?!

– А чего ты? Из потерпевших тебя в лицо никто не знал. Так что по делу прошел как неустановленный соучастник.

– Не въезжаю. Т ы что, меня покрыл и все на себя взял?! – Мороз помотал головой, как делал при пропущенных мощных ударах.

– Можно и так сказать, – согласился Добрыня. – М-да. Судьба! Я ведь тогда в самой форме был. Режимил. ЦС «Буревестник» выиграл. В сборную Союза на Европу котировался. А вместо этого с песнями на зону. И вот встречаемся – оказываемся по разные стороны баррикад. А не прикрыл бы я тебя тогда, глядишь, и с одной стороны были бы. Ты-то со своими закидонами куда ближе моего к тюрьме стоял.

– Но – почему грабеж?! – вскинулся Виталий. – Чтоб Андрей «навесил» явную лажу!

– Андрей! Андрей! Нашел себе свет в окошке. Мент он – и все дела. Да и не он там приводным ремнем был. Просто – звезды для меня неудачно сошлись, – Добрыня осушил бокал водки. Прищурившись, вгляделся в дружка. И желание выплеснуться взяло вверх над обычной рассудительностью. – Ладно, скажу. Полкана милицейского как раз «завалили». Громкое было дельце. Не верили менты, что в случайной драке погиб. Всё искали. Исполнителей, подельников, заказчиков. И еще документы кой-какие, – он подмигнул многозначительно. – Ну, и стуканули им, что я вроде как причастен.

– А ты… причастен? – голос Мороза дрогнул.

– Ни боже мой! – Добрыня слегка протрезвел. – Так, зацепил случайно чуток информации. Вот и поставили перед фактом: или – солью, или – накрутят и посадят. И – сдержали-таки слово. Один из потерпевших «котлы» в драке потерял. Ну, и три года – денек к деньку – за липовый грабеж отмотал.

– Так что ж не сдал информацию?! Ведь не шуточки – человека убили.

– Эва как в тебе мент взыгрывает! Вот и видно, что мы из разных амбразур глядим. Да нет, браток. Не человека – мента завалили. Кроме того, есть немалые люди, что добра не забывают. Ну, а забудут – можно напомнить!.. Какие еще вопросительные вопросы имеете, гражданин литер?

Он вскинул глаза на Мороза. Взгляд Добрыни был всё так же тверд. Но если прежде в нем угадывалась насмешливая снисходительность сильного человека, то теперь на Виталия глядел матерый, которого загоняли, да не загнали, а лишь внушили неистребимую ненависть к загонщикам.

И Мороз, как прежде на ринге, принял вызов. Молча, упершись локтями о стол, не отводили они друг от друга взгляд. Но раньше это было соревнование в удали. Теперь же Мороз почувствовал, как с каждой секундой злой этой дуэли все дальше и дальше разлетаются их души. Добрыня стал ему родственником, но перестал быть другом.

– Ладно. То в прошлом, – спохватился Мороз. – Чем сейчас жив?

– Осваиваюсь. Улаживаю всякие разборки. Кооперативы «крышую», какие попросят. А то больно много беспредельщиков развелось. Да и боксеры наши ко мне жмутся. Тоже стараюсь без куска хлеба не оставить. В нынешней жизни, чтоб подняться, друг дружку поддерживать нужно. Так я про это думаю. Да вот хоть тех же Будяков помнишь? Под крыло взял. Чего без дела болтаться? А через них и Затверечье под приглядом. Собственный бизнес отстраиваю. С серьезными структурами на поставки «завязался». С властями контакты налаживаю. С теми же ментами ныне куда легче договариваться стало. Может, примкнешь, родич? Чем чужим платить, приятней со своим делиться…Э, ты чего сник? Перепил? – подметил Добрыня.

– Похоже на то. Зашумело чуток с непривычки. – Мороз поднялся. – Завтра с утра на службу. Я ведь теперь государев человек. – Ну, ну. Тогда бывай, служивый! А то подумай. Может, не понял до конца, о чем говорю?

Мороз попрощался – с тяжёлым чувством. Он всё понял: Валька Добряков, недавний друг и муж его любимой сестры, стал криминальным «авторитетом».