8.

Хмурый Андрей Тальвинский вышел из здания УВД и остановился на крыльце, колеблясь, возвращаться ли в райотдел. Или – гори оно огнем – перейти площадь и накатить демонстративно сто пядьдесят в популярной среди ментов рюмочной – прямо под окулярами управленческих окон. За очередное несостоявшееся назначение!

От пережитого на аттестационной комиссии унижения и, главное, от краха надежд, которыми жил последний месяц, его то и дело потряхивало. А может, и вовсе пора написать рапорт на увольнение, да и закончить с этой незадавшейся милицеской эпопеей?

– Погодите! Вы Тальвинский? – остановил его выскочивший следом незнакомый капитан с повязкой дежурного по УВД. – Хорошо, что догнал! Начальник следственного управления Сутырин передал, чтоб вы срочно к нему поднялись.

– Какая уж теперь срочность? – буркнул, неохотно возвращаясь, Андрей. По правде, после случившегося никого из прежних своих руководителей видеть ему сейчас не хотелось.

– Разрешите?

Не услышав ответа, Тальвинский прошел по ковру и остановился посреди объемистого, обшитого мореной доской куба.

Сидевший за столом человек в штатском читал лежащий перед ним текст, увлеченно прочищая ухо остро отточенным карандашом.

– Ну, так в чем дело? – в голосе хозяина кабинета звучало легкое раздражение отрываемого от дела человека.

— Товарищ полковник, майор милиции Тальвинский прибыл по вашему приказанию.

– Прибыл – припрыгал, – забормотал, чиркая по полям, сидящий. – По моему, как я слышу, при – ка – занию.

Он с разлету поставил подпись и оторвался от бумаги.

– Ба, Тальвинский. А чего выстаиваешь? Не в очереди. Проходи, садись. Не чужой пока.

Его округлое, с широкими порами и оттого как бы промасленное лицо излучало доброжелательное любопытство.

– Как дела?

Андрей хмыкнул: за двадцать минут перед тем они виделись на аттестационной комиссии.

– Не жалеешь, что ушел тогда от меня?.. А, ну да, – Сутырин словно припомнил. – Сам, брат, виноват. Так говорю или нет?

Начальник следственного управления области испытующе осмотрел угрюмого подчиненного. Что-то прикинул.

– Вижу, ничего ты так и не понял. Я думал, тебя хоть район пообтешет, приблизит, к слову сказать, к реалиям наших будней. Последняя фраза явно поразила его самого, потому что, подхватив карандаш, он принялся вписывать что-то в текст.

– К докладу готовлюсь. Такое, брат, занудство. А куда денешься? Первые люди будут. Надо, знаешь, показаться… Что ты на мне все разглядываешь? Блох, что ли, ищешь?

– Перхоть, – предплечья полковника Сутырина были густо обсыпаны жирным белым конфетти.

– Нахал ты, братец, – Сутырин легонько побил себя по плечам. – И появилась-то недавно. Пробую вот себарином.

– Говорят, банфи помогает. Венгерское.

– Поищу… Стало быть, все обиду вынашиваешь? А напрасно, между прочим. По справедливости получил. Самостиец! Повторись – и еще бы добавил!

– Не сомневаюсь. Товарищ полковник, у меня там срочная работа по уголовному делу.

– Подождет твоя работа, – Сутырин жестом приказал оставаться на месте. – А ведь не любишь ты начальство, Тальвинский.

– Товарищ полковник, сроки поджимают.

– Отставить! – Сутырин с неожиданной резкостью отпихнул из-под себя кресло. – Нельзя было то дело по горпромторгу в суд посылать. Политически нельзя. Нецелесообразно.

– В уголовно-процессуальном кодексе такого термина нет.

– Там много чего нет. Да, наконец, я тебя попросил. Твой начальник. Да что я? Генерал попросить не погнушался. И чем ты ответил?

– Черной неблагодарностью.

– Э-э! А знаешь, кто ты есть? – Сутырин будто только что сделал важное и чрезвычайно приятное для собеседника открытие и теперь приглашал оценить его прелесть. – Ты, брат, альфонс!

– Это в порядке служебной аттестации или могу ответить?

– Ну, точно! – Сутырин даже головой покачал: и как это такая очевидная мысль раньше не приходила? – И ведь что обидно? Сам же таким и взрастил. Ты сколько лет в управе просидел?

– Восемь.

– Во! И все подо мной. Я ж, как квочка, охранял вашу гребаную процессуальную независимость. Думаешь, на меня никогда не давили? Ого-го! – он постучал кулаками по столу. Вообще руки, да и все тело этого увесистого, с животиком человека непрерывно совершали такие быстрые финты, что только по ним и можно было угадать в нем бывшего дриблера баскетбольной сборной города. – Это для вас я фигура. А там!.. Об какие только ковры меня мордой не возили! А до вас разве докатывалось? Вот скажи, был случай, чтоб я кому-то диктовал?

– Не было.

Все, что говорил Сутырин, было правдой. Он мог бы сказать и куда больше. Например, когда против одного из следователей прокуратура возбудила уголовное дело о взяточничестве, Сутырин, несмотря на начичие косвенных доказательств, единственный из руководства не поверил и не отступился. Напротив, рискуя окончательно поломать и без того натянутые отношения с облпрокурором, бросился в Москву по старым связям и добился-таки своего: дело приняла к производству прокуратура республики, и через три недели все обвинения порушились, как костяшки домино. Кажется, после этого случая получил Сутырин лестную кличку «батяня».

– А было, чтоб?..

– Не было, – Андрей не сдержал улыбку.

– Вот ты и получаешься гад после этого, – Сутырин уличающе, словно доказал трудную теорему, с чувством прихлопнул плексиглаз, отчего карандашница в левом углу подпрыгнула, и он, даже не скосившись, привычно поймал ее в воздухе. – И чего своим упрямством добился? Дело и без тебя закончили, как надо. А где ты сам теперь? Что-то мне тебя не разглядеть. Ау, бывший важняк Тальвинский, где вы? – он заглянул под стол. Злорадно рассмеялся. – То-то. И генерал твою фамилию на дух не переносит. И аттестацию какой раз прокатывают. А сделал бы как просили: и сам был бы на месте, и для дела польза. А говоришь, нет целесообразности… Да успеешь!

Через его голову Тальвинский поглядывал на циферблат настенных часов с кукушкой – эксравагантная прихоть хозяина кабинета.

– Догадываешься, почему в аттестации отказали? – Что ж тут хитрого? Холуи – народ чуткий. Помнят, что из управы в свое время меня меня по личному указанию генерала выкинули. Это у меня, как вы знаете, не в первый раз. Так что начинаю даже получать мазохистское удовольствие.

Демонстративная разухабистость его Сутырину не понравилась.

– Ты, Андрей, по уровню управленческому давно свою должность перерос. А вот что касается человеческих, так сказать, хитросплетений, тут работать над собой и работать. После твоего ухода мне удалось убедить членов ком иссии, чтоб вопрос повторно вынести. И полагаю, назначение твоё через неделю состояться все-таки может. Если созрел.

– Перезрел. Как раз прикидываю: может, пошло оно всё, а, Игорь Викторович? Ну, что, в самом деле, будто напрашиваюсь. Следователь я не из последних. Да и на гражданке, если что, не пропаду, – в адвокатуру и сейчас зовут. Хоть деньги в кармане появятся.

– Можно и так, если кишка тонка. Мы вообще-то на эту должность Аркашку протаскивали. Да он в твою пользу отказался. В Андрее, говорит, стержень есть. Или ошибся Чекин?

От неожиданности Тальвинский смутился.

– Только вот дни эти, оставшиеся до повторной аттестации, надо бы, как говорится, без сучка и задоринки. Там у тебя, кстати, Лавейкина застряла.

Тальвинский, не скрываясь, неприязненно скривился.

– Во-во! Потому и кончай её поживей.

– Думаете, из-за этого прокатили?!

– Пока нет. Вообще-то думать ты, Андрей, должен. Постоянно думать и – соотносить. Тогда, может, что и позначительней угадаешь. Ты теперь – без двух минут номенклатура. А это, знаешь, особый стандарт. Дружки-то, поди, в отделе наизготовку стоят. И стаканы сполоснули.

– Наверняка.

– Вот это и есть самое трудное. Работать с теми, с кем ещё вчера вровень был.

– От выпивок можно отказаться.

– Отказаться – полдела. Тут и впрямь недолго недругов из прежних друзей нажить. Наука – так себя поставить, чтоб не предлагали, – Сутырин почесал мочку уха. – Говорите уж все сразу, – заметил его колебание Тальвинский.

– Ладно, хоть и неприятно, но скажу главное. Для руководителя умение разобраться с собственными бабами – это тоже, знаешь, показатель компетенции.

– Так вы что ж, полагаете?…

– Тут и полагать нечего. В кадры поступил сигнал о твоей связи с судмедэкспертом Катковой.

– Кроме меня, никого это не касается!

– А ты не горячись. Подружек, их у кого нет? – Сутырин нетерпеливо скосился на часы, и блестящие его глазки-бусинки на мгновение зажглись предвкушающим, похотливым огнем. – Только вот все должно быть тип-топ. Без лишних всплесков. С сигналом этим я договорился, чтоб пока попридержали. Но вопрос стоит так: либо отказываешься от Катковой, либо… даже я тебе помочь не смогу. А сказал, потому что мне тоже в районах свои люди нужны и лучше тебя кандидатуры не вижу. Так что, если ты меня правильно понял, повторная аттестация станет твоим, будем говорить, бенефисом.

Полковник Сутырин числил себя в завзятых театралах.

То, что слух о его любовной связи с Валюхой, «запустил» по управе длинноязыкий Ханя, Андрей почти не сомневался. А потому, едва добравшись до райотдела, яростный, кинулся к нему. Распахнул дверь. И – обомлел.

В затенённом углу, с занесенным ножом над кем-то невидимым застыл Ханя. Андрей рванулся вперед. Но, сделав шаг, разглядел общую картину. Хмыкнул, успокоенный. На столе, на промасленных клочках газеты, возлежали исходящие соком три бревна палтуса, – подношение от обвиняемого, в отношении которого Ханя накануне прекратил дорожное дело. Надо сказать, что милицейские следователи, при всей внешней грубоватости, были тонкими лингвистами. Неприличным, например, считалось слово «взятка». Его произносили сквозь зубы и только, если кто-то попадался на получении денег. Материальные же подношения, будь то тот же балык или какая-никакая мануфактура, общественным мнением не порицались и, напротив, именовались деликатно и возвышенно – «отблагодарение». При звуке шагов Ханя взметнул голову и, прежде чем Андрей успел хоть что-то сказать, воткнул нож в рыбий бок, и бросился к нему.

– Андрюха, что?!

Такое проступило в нем неподдельное участие, что обида схлынула с Андрея. – В целом нормально, – буркнул он.

Не дав договорить, Ханя обхватил друга, принялся вертеть, стучать радостно по плечам. Потом вытащил в коридор и поволок в сторону чекинского кабинета. Откликаясь на пронзительный Ханин голос, выскочил Чугунов и, побросав на столе дела, увязался за ними. Кабинеты распахивались один за другим. Так что к Чекину ввалилась буйная ватага, нависшая над печатающим шефом.

– Новое начальство п-привели, – доложился Чугунов.

Чекин продолжать невозмутимо печатать. Потом высоко поднял левую руку и резко бросил её на клавишу.

– Точка. Чего столпились?

– Так отметить бы. Валюха Каткова звонила, – искательно напомнил Чугунов. – П-приглашают.

– Ну, Александрыч? Вино, бабы, – искуситель Ханя нагнулся к шефу. – Нонка пренепременно будет.

О слабости Чекина знало всё отделение.

Освободив каретку, Чекин вложил новую закладку.

– Александрыч, такой день! – всё ещё надеялся Вадим.

– День точно особый, – согласился Чекин. – Конец месяца. Так что все по боевым расчетам! Тальвинский, задержись.

Дождался, когда разочарованные следователи вытеснятся в коридор. Коротко бросил:

– Знаю.

– Сутырин напрямую сказал, что из-за Валюхи, – пожаловался Андрей. – Дал понять, чтоб выбирал.

– И что выбрал?

– Не во мне дело. Думаю, сколько можно ей жизнь портить… Что-то сказать хочешь? – подметил он. – Скажу одно: такие, как Валентина, один раз в жизни выпадают. Да и то не каждому, – Чекин сдержал вздох. Сам он время, проведенное с женой, зачитывал себе один к трем. – И если и впрямь так, что под горло подкатило, – женись. Ни одна карьера не стоит настоящей женщины. А твоя нынешняя семейная жизнь все равно что есть, что нет.

– Да ты!.. – Андрей поперхнулся. – Это ж сына бросить? Чтоб Котька без отца рос?! – Тебе жить, – Чекин, потеряв к разговору интерес, провернул каретку. Разговаривая, Андрей механически перебирал сложенные на углу тоненькие папочки с выведенными на обложках номерами и фамилиями, – свежие уголовные дела. Одна из них привлекла его внимание.

– Дело по обвинению гражданки Садовой, – произнес он озадаченно. – Вот это номер так номер.

– Знаком?

– Более чем. Никогда б не подумал бы: эдакая гордячка и – чтоб такое.

Отбросил уголовное дело в общую пачку, озадаченно глянул на часы:

– Что-то от Мороза нет информации.