11.

Начало смеркаться. Дважды звонила Валентина. Во второй раз с плохо сдерживаемым недовольством. Андрей обещал ускорить. Но – к Чекину не шел.

Время от времени из своего логова выходил сам Чекин. Приглядываясь, проходил дозором по кабинетам. Иногда приглашал то одного, то другого следователя к себе. Запирал дверь, наливал из початой бутылки четверть стакана, протягивал карамельку, дожидался, пока бурлящий поток исчезнет в истомившейся глотке:

– Проявился? Ступай. Часа на полтора тебя еще хватит.

Таков был Чекинский стиль работы, когда в последнюю декаду месяца сутками корпели следователи, не разгибаясь, над уголовными делами: направляли в суд, прекращали, приостанавливали, – чтоб сбросить с остатка всё, что возможно. Потом Чекин закупал литр водки и уезжал с отчетом к прокурору. А возвратившись, принимался игриво улыбаться. И это было сигналом: в первые дни следующего месяца в отделе можно было найти разве что дежурного следователя, да и тот то и дело таинственно исчезал. И появлялся вновь несколько растерзанным и не всегда адекватным.

Порочный, надо признать, был этот стиль. Выматывавший, развращавший, но и сделавший каждого из них добротным трудягой.

В девять тридцать Чекин объявил отбой.

– Кто не закончил, завтра крайний срок.

Обрадованный Ханя захлопотал над телефоном.

– Нонна Геннадьевна, Вадим Викторович на проволоке, – промурлыкал он. – Мою машину к подъезду.

Выслушал что-то горячее, хмыкнул:

– Ах ты, козлик. Ну, попасись еще чуть-чуть. Папа приедет, погоняет.

Повесил трубку.

– Шлюшка. Звездит, будто все выпили. Благородные сэры, карета будет подана.

По отходящему ко сну городу с жуткой, пугающей редких прохожих сиреной пролетел «Рафик» скорой помощи. На территории больничного городка он покружил по аллеям и остановился у заброшенного, стиснутого кустами одноэтажного здания, на котором фары высветили угрюмую табличку «Городской морг».

Поносно-жёлтого цвета дверь распахнулась. – Слава тебе Господи, добрались-таки. А мы уж хотели за другой партией мужиков посылать, – Нонна была пьяна. И, как всегда, пьяная, бесстыдна. – Ба, и Аркашенька здесь. Что ж давно не захаживал? Я ведь всегда. Ну, ты понял?

– Понял, – невозмутимо подтвердил Чекин и прошел мимо нее в приемную, даже не обернувшись на возню, поднявшуся за его спиной: Ханя шел на Нонну приступом.

В кабинете экспертов за уставленным закусками столом сидела в обнимку с гитарой молодая раскрасневшаяся женщина с красивым русским лицом – судмедэксперт Валентина Каткова. К столу подкатили каталку для перевозки трупов. Накрытая свежей простыней, она служила сервировочным столиком.

– П-пусто, – Чугунов рысьим взором прошелся по столам. – Совсем ничего не осталось.

– Чтоб меня без спиртного встретили! – Ханя сноровисто залез в шкаф с хирургическим инструментом и выудил оттуда не много-не мало – три бутылки спирта.

– Вот стервец! Ты б так кражи раскрывал, – Нонна от души хлопнула Ханю по заду. – Ладно, следопуты! Давайте за стол и – надо эту бодягу кончать к чертовой матери!

– Кончать, чтобы начать к-кончать! – скаламбурил Чугунов и, единственный, смутился.

Через час стол «развалился».

Ханя потащил в санузел затеявшую блевать Нонну. Быстро опьяневший Чекин невнимательно улыбался вяловатым Чугуновским анекдотам. Андрей, сидевший на диване с Валентиной, коснулся губами ее локона. Она рассеянно улыбнулась. – Господи! Как хорошо. Так бы сидела и – ничего не надо.

Будто что-то расслышав в нем, встрепенулась:

– Не думай. Все будет хорошо. Вот увидишь – тебя назначат.

Андрей заметил глумливую ухмылку Чугунова, поднялся. – Покурить хочу на воздухе.

На крыльце он перегнулся через перила, потряхивая шумящей от выпитого головой. Услышал легкие шаги. Повернувшись, поймал разгоряченную выпитым Валюху.

– Простил? – заглядывая в глаза, с показным смирением прошептала она.

– За что?!

– За него.

– Полно. Это я перед тобой кругом виноват, – Андрей осторожно провел пальцем по тронутому оспинками лицу, обводя следы побоев.

– Господи! – Валентина жадно вдохнула острый запах увядающей зелени. – Как же на самом деле немного надо, чтоб быть счастливой! Знаешь, что я подметила? Люди не умеют быть счастливыми. Они никогда не счастливы в настоящем времени. Всегда – в прошлом. Вот живет, суетится, бьется с кем-то или за что-то. Жалеет нескладную свою судьбу. А потом, когда пройдут годы, вспомнит и скажет: “Счастливое было время”. Не знаю, может, в этом заложен стимул для совершенства. Но оттого люди обедняют и укорачивают свою жизнь. Это я тебе как патологоанатом заявляю. А надо как у нас с тобой. Вот я каждое утро просыпаюсь. Какие-то болячки, проблемы впереди, муж в нижнем белье дефилирует, мальчишки опять передрались. И вдруг говорю себе: “ У меня есть мой Андрюшка”. И – совсем другой день! Цвета другие. Понимаешь, как много ты для меня? А ты все ревнуешь, боишься чего-то.

На крыльцо рывком выбросился Ханя. Увидев Андрея, метнулся к нему и, ни секунды не медля, сообщил:

– А я щас Нонку прямо на “очке” дернул! Класс!

– Постыдился бы, Ханя, – равнодушно произнесла Валентина.

Вадик только теперь разглядел ее в полутьме, но на упрек обиделся:

– А чего мне стыдиться? Вот если б не смог, другое дело. А так я в норме. Это еще что? У меня тут такой прибабах заготовлен!Обхохочетесь.

Но Андрей, которому сейчас было совсем не до Ханиных комплексов, молча оттолкнул его от себя.

– Понял. Ребята, понял. А где, кстати, Чекин? – Ханя приложил руку к губам и нетвердо пошел назад по коридору морга, выкрикивая:

– Чекин! Лысый Чекин! Аулечки!

– Не за себя боюсь, – Андрей притянул Валентину и приподнял пальцами подбородок. – Послушай, что скажу, Валюха. И попытайся понять.

– Какое жуткое начало.

Он почувствовал судорожное ее движение и заговорил быстро, стараясь выглядеть страстным и, по мере того как говорил, страстью наполняясь:

– Мы с тобой сегодня как дети, заигравшиеся допоздна в песочнице. И расставаться не хочется. Но когда-то, да надо. А нас с тобой не мамы ждут. Мы сами… И это – иная категория ответственности. Я ведь знаю, как дорожишь ты своим домом. Сыновьями своими. А я – столько зла тебе причинил. И – не могу, не имею права дальше ломать твою жизнь.

Он прервался, теряясь от непонятной ее усмешки.

– Опомнился! Глупый ты все-таки, Андрюшка. Ты уж два года как сломал и – не заметил. Как раз хотела сказать – я ухожу от мужа.

– Уходишь?! – Андрей растерялся. – А дети? Сама рассказывала – отец-то он прекрасный.

– Я не стану мешать им видеться. Потом, когда он смирится, может, будет приходить к нам.

– К нам?! Ты сказала, к нам?

– Да. Как мы мечтали.

– И – твой муж, он что? Знает?

– Скажу сегодня.

Даже в полутьме ощущалась счастливая улыбка решившейся женщины.

Валентина в свою очередь ощутила наконец в нем неясное беспокойство и встревожилась:

– Что-то не так, Андрюшенька? Ведь ты сам столько уговаривал.

– Уговаривал, – тяжело – и чтоб видела, что тяжело, – подтвердил он. – Я б и сейчас. Не уговаривал. Умолял бы! На руки взял бы и…

Он задохнулся от чувства.

– Но тогда…Я чего-то не понимаю. Это из-за твоего назначения?

– Ну вот, и ты туда же! – раздраженный, он отстранился.

– Но – что тогда?

– Знаешь, я вчера вечером пришел домой. Котька не спит. Раскрылся. Мокрый, растрепанный. Я его к себе прижал и… так он обхватил. За сердце! Поймешь ли?

– Понятно, – из ниоткуда подтвердил Валин голос.

– Ну, как он без меня? Знаешь же сама, что из него супружница моя вырастит.

– Стало быть, все по-прежнему! – Валентина сдержала тяжкий вздох. Всполошилась. – По-прежнему, да? Что молчишь, Андрюша?

– Валечка!

– Не смей! – пальцами она сдавила его губы. – Не говори ничего. Не спеши. Я сама. Мы просто переждем. Пусть сперва тебя назначат.

– Да что ты в самом деле с ерундой этой?!

– И пусть. Это нужно, Андрюша. Просто сам пока не понимаешь, но тебе без этого нельзя. Без этого – застой. И – не спорь! А я подожду.

Она вслушалась в его отчужденное молчание.

– Ну, хочешь, мы долго-долго встречаться не будем? Аж, – задохнулась, – целый месяц! А потом, если ты скажешь, что – совсем, тогда и – совсем. Хорошо, да?! Так да?

– Да, – выдохнул Андрей, понимая, что порвать с ней здесь же, раз и навсегда, не хватит в нем ни жестокости, ни решимости.

– Подождем, – пробормотала она.

В милом, с оспинками лице ее, всего за пять минут до того переполненном счастьем, проступила такая безысходность, что Андрея заколотило. Да стоит ли что-то в этой жизни таких жертв? Ведь никто и никогда не будет любить его так. И ничего потом не вернешь! Все решается в мгновение: обхватить ее, вжать в себя и – больше не выпускать.

Он заколебался.

Истошный, откуда-то из самых глубин морга вопль разорвал минорную тишину.

– Ты уверена, что сегодня всех покойников вскрыли? – Андрей первым устремился внутрь.

Возле дивана стоял всклокоченный Чугунов и с раскрывшимся непроизвольно ртом смотрел на дверь “мертвецкой”, откуда выскочила растерзанная, непрерывно кричащая Нонна. Следом появился обескураженный Ханя.

– Что, Нонночка, что?! – Валентина подскочила со стаканом воды и чуть не силой втиснула его в зубы подруги.

Та сделала судорожный глоток, взгляд приобрел что-то похожее на осмысленность.

– Паскуда! – выдохнула она. – Да он же, извращенец, меня прямо на трупе пытался! Пристроил к каталке, а потом распахнул, а там…голова к голове! – Нонуль, но ты сама хотела чего-нибудь остренького, – расстроенное Ханино лицо было полно тайного восторга.

– Да любви я хотела! Любви! – снова закричала она.

И тогда в наступившей тишине раздался смешок. Вслед – еще. И еще. Безнадежно, казалось, уснувший Чекин сидел на диване и, не в силах остановиться, заливался прерывистым, как икота, пугающим тонким смехом. По пьяному его лицу непрерывно текли слезы.

– Я ведь с тобой всегда хотела, Аркашенька! – откликнулась Нонна. – Не с коблом этим! С тобой!

– Да, это клиника, – определилась Каткова. – Такого сабантуя в моей жизни еще не было.

Скосилась печально на бледного Тальвинского:

– И, похоже, уже не будет.

Андрей шел по ночному городу, с остервенением втаптывая ботинками антрацитовые лужицы на асфальте. Давно не чувствовал он себя столь погано, потому что давно не было в его жизни любви, подобной той, что одарила его Валюха. Порой, вспоминая произошедший разрыв, он скрежетал зубами и принимался озираться, будто в поисках такси. Но даже в эти секунды понимал, что не поедет он, как мечталось, к Валюхе, не вытащит ее от растерянного мужа и не увезет в темноту. Потому что сколь угодно можно гнуть ветку, испытывая на прочность. Но, сломав, не восстановишь. Можно, конечно, попытаться перевязать, вылечить. Но – никогда больше это не будет ТА ветка. И никогда не будет к нему прежней Валюха. Помани – и она вернется. Но – уже другая, надломленная. А другая Валюха – это другая история. И – ничего тут не вернешь. Ни-че-го!

Возле собственного подъезда он долго стоял, уткнувшись лбом в проржавелую подъездную дверь.