«Когда порхаешь мотыльком…»

 
Когда порхаешь мотыльком,
Ища достойную дубравку^[2],
То помни: в «рвении» таком
Заслужишь от судьбы булавку.
 

9 июня 2003 г.

Альфред Бодров

Родился в Грузии в городе Кутаиси в 1942 году. По окончании неполной средней школы получил среднетехническое образование, трудился на оборонном предприятии. В 1973 году окончил исторический факультет МГПИ им. Ленина и преподавал в техникумах, перешёл в СМИ, увлёкся литературным творчеством. Публикуется в журналах и сборниках, выпустил пять книг и два лирических сборника, имеет литературные дипломы, стал членом Союза журналистов России и Интернационального Союза писателей.

Брезгливая Домна

Фельдшер физиокабинета и по совместительству философ-герменевтик Иван Алексеевич Малофеев ввалился к себе в квартиру в уличной обуви, в широкополой темно-серой фетровой шляпе, в макинтоше «реглан» и с порога потребовал у полноватой супруги Роны Артемовны свежую газету. Она привычно проворчала:

– Ты бы сначала переобулся, снял бы с себя шляпу, реглан, умылся бы, а потом сел бы ужинать, как всегда, с газетой.

– Ты не понимаешь, – горячился хозяин квартиры, – сегодня в «Столичном комсомольце» напечатана скандальная статья о нашем министре обороны. Мне не терпится посмотреть на заголовок. Ты принеси, я тебе сейчас его прочитаю. «Пашка-мерседес. Вор должен сидеть в тюрьме, а не быть министром обороны», – прочитал Иван Алексеевич, когда Рона Артёмовна всё же принесла мужу требуемую газету.

Только после этого он совершил обычный вечерний ритуал, установленный супругой за сорок лет совместной жизни с Иваном Алексеевичем.

Разворачивая газету за столом с тарелкой, в которой аккуратно лежали два аппетитных антрекота с кровью и луком, на пол выпал конверт. Мыслитель-герменевтик поднял письмо и удивился. Вместо обратного адреса стоял прочерк, а на почтовом штемпеле значился город-курорт Сочи. Из столовой, в которой традиционно проходила семейная трапеза, Иван Алексеевич окликнул супругу, которая в этот момент хлопотала над десертом. Рона Артёмовна не спеша, торжественно внесла в столовую пиалы с малиновым муссом из манной крупы, с преданностью молодой кошечки вглядываясь в глаза мужу. Словно величайшую реликвию поставила перед сладкоежкой мужем вожделенную пиалу. Со стороны сцена выглядела так трогательно, что невольно всякому гостю, случайно оказавшемуся её свидетелем, могло почудиться сходство с жизнью и бытом старосветских помещиков из гоголевского Миргорода.

Поставив перед Иваном Алексеевичем десерт, она взобралась к нему на колени, поджала ноги под себя и преданно взглянула ещё раз в глаза мужу.

– Милый, тебе понравились мои антрекоты с кровью и луком? – спросила она в ожидании всяческих похвал и комплиментов.

– Дорогая, у тебя всегда все получается хорошо, что бы ты ни готовила. Сегодня твои антрекоты удались особенно, как никогда, и мусс твой получился лучше прежних. Ты вообще сегодня превзошла сама себя. Спасибо тебе за заботу и любовь.

Рона расплылась в улыбке от умиления и снова спросила:

– Мусс тебе понравился? – с таким же умилением ей в унисон он отвечал:

– Конечно, милая. Кто же ещё может готовить такой мусс, как ты? Супруга насторожилась.

– Я не знаю, тебе виднее. Ты ко многим женщинам ходишь, рассказываешь им о герменевтике и продлеваешь многим из них молодость при помощи инъекций новокаина, разговариваешь с ними на языке эсперанто. Я не знаю, чем ещё ты с ними занимаешься, может быть, они угощают тебя своим рецептом мусса в знак благодарности за новокаиновую молодость.

Иван Алексеевич удивился:

– Роночка, ты меня ревнуешь? Мы с тобой прожили сорок лет душа в душу, и только сейчас ты стала ревновать? Ты лучше почитай письмо, которое пришло тебе без обратного адреса. Кто же тебе пишет из Сочи? Курортный любовник? Кто он, с кем и когда ты познакомилась?

Он с загадочной улыбкой спрашивал жену, испытующе вглядываясь в её глаза, словно боясь обнаружить в них тайные мысли.

– Кстати, скажи, куда девалась наша домработница и твоя подруга Домна? Я её почему-то давно не вижу. Не знаешь?

Рона снова обворожительно улыбнулась, обняла мужа за шею и с иронией спросила:

– Ты меня ревнуешь к Домне, дорогой?

Он тоже обнял супругу и с улыбкой спросил, но она прочитала в его глазах еле уловимую тревогу:

– Глупости. Подумай сама, как я могу тебя ревновать к Домне? Эта старая дева заболела шизофренией, у неё развилась мужебоязнь. Я помню, как много раз повторяла о брезгливом отношении к грязным мужским носкам. Помнишь, она говорила, что как только подумает, что ей придется стирать грязные потные мужские носки, так у неё пропадает всякое желание не только выходить замуж, но даже серьёзные знакомства заводить.

– Я не думала, что ты такой циник, – сказала она, читая письмо. Иван Алексеевич заметил, как менялось выражение лица супруги по мере прочтения «курортного послания». Он успокоился, поняв по её выражению лица, что письмо было не от тайного воздыхателя, однако какая-то необъяснимая червоточина на сердце оставалась, ожидая комментариев от любимой жены. Наконец, она сложила письмо, вложила его снова в конверт и с таинственной улыбкой сказала ему: – Наша Домна прямо в сочинском дендрарии родила здорового крепыша. В мальчише-кибальчише четыре кило восемьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста.

Он вдруг натужно рассмеялся, смеялся долго, в промежутке между приступами смеха с трудом говорил:

– Вот это да… старая дева… брезгливая Домна… родила… родила прямо в дендрарии… ха-ха-ха…

Он неожиданно умолк и серьёзно, но с тревогой в голосе спросил:

– Она не написала, от кого у неё ребёночек?

Рона с прежней обворожительной улыбкой обвила его шею пухлыми короткими цепкими пальчиками и ядовитой коброй злобно прошипела:

– Помнишь, ты говорил мне, что сам постирал свои носки?

– Помню, но причем тут дендрарий? То есть брезгливая Домна, я хотел сказать.

– Вспомни, где я тогда была. В медсанчасти со сломанной рукой, не так ли?

Иван Алексеевич растерянно отвечал вопросом на вопрос:

– Что ты имеешь в виду?

– Не догадываешься, дамский угодничек? Что тогда делала Домна?

– Тебя навещала в стационаре.

– Чем она занималась в промежутке между посещениями больницы?

– Готовила, стирала, убирала, для тебя же, кстати, ужин и обед готовила и тебе приносила.

– Чем ты занимался в это время? Газетки почитывал про воров-министров и носки свои постирывал?

– Дорогая моя жёнушка, признаюсь тебе, мои носки стирала Домна.

– Домна? Странно, она брезгливо относилась к грязным чужим носкам и вдруг сама себе изменила. Ты не скажешь, что с нею случилось, почему в ней такие перемены произошли?

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, кроме того, что она неспроста вдруг постирала твои носки.

– Ты не справедлива. На что ты намекаешь, милая?

– Я не намекаю, я вычитаю. Промежуток времени между днём родов у Домны и днём, когда она постирала тебе грязные носки, составил восемь с половиной месяцев. Не правда ли, от брезгливого отношения к грязным мужским носкам тоже может быть польза?

– Вот видишь, восемь с половиной, а не девять месяцев, сама же ты это сказала.

Фыркнув, Рона Артёмовна встала с колен мужа на ноги и направилась к кухне, но посреди комнаты остановилась, услышав голос Ивана Алексеевича:

– Скажи, хорошая моя, сорок лет назад ты действительно легла в больницу накануне свадьбы на один день с воспалением придатков? Но за один день их не вылечивают.

– Что? – спросила она, повернувшись лицом к мужу, но вопрос повис в воздухе: на похолодевшую Рону Артёмовну смотрел огромный жирный заголовок: «Вор должен сидеть в тюрьме». Она почувствовала вдруг себя побитой кошкой, укравшей чужую рыбу.

Валерий Бокарёв

Бокарёв Валерий Павлович – член Московской городской организации Союза писателей России, поэт, лауреат конкурса имени Анны Ахматовой (2014 год); победитель Международного конкурса «Национальная литературная премия “Золотое перо Руси” 2021» с присвоением звания «ЗОЛОТОЕ ПЕРО РУСИ».

Автор семи сборников стихотворений и прозы, а также многочисленных публикаций стихов и прозы в газетах, журналах и ежегодных конкурсных альманахах и сборниках МГО СПР.

Валерий Павлович является выпускником химического факультета МГУ, доктором технических наук, профессором МФТИ, учёным физико-химиком, автором более двухсот научных статей и патентов, одной монографии и двух учебных пособий.

«Мне небо говорит, что скоро будет лето…»

 
Мне небо говорит, что скоро будет лето.
Хотя снега ещё земли не отдают.
Но с каждым днём всё больше птиц и света.
И как сияет день, и как они поют!
 

«Снег летит, белит аллеи…»

 
Снег летит, белит аллеи.
Лёд то тает, то искрится.
Мы живём уже в апреле,
Но зима ещё таится.
 
 
Под охапками сугробов
И в лесу окаменелом,
Успокоившись, без злобы,
Сохранилась, уцелела.
 
 
Но уже капель дождями
В подоконники кидает.
И всё ярче солнце днями
Краски лета зажигает.
 

Ива

 
Снег оставил серые пригорки.
Превратил себя в холодный ветер.
Много птиц и голоса их звонки,
Но цветов пока я не заметил.
 
 
Лишь цветёт почти полгода ива,
Серебром снега напоминая.
Потому морозящая сила
Те цветы не губит, а ласкает.
 

Кучевые облака

 
Снег, подтаявший пока,
Устилает шумный двор.
Кучевые облака!
И от них такой простор!
 
 
Кучевые облака,
Признак солнечной зари,
Вы откуда и куда,
Долгожданные мои?
 
 
Кучевые облака
Освещают небосклон.
Их последняя строка
Создаёт вечерний фон.
 

«Весною все озёра синие…»

 
Весною все озёра синие,
И воздуха сапфир густой
Слегка подравнивает в линию
Скользящий журавлиный строй.
 
 
Весною воздух – весь из запаха!
А травоцветие земли,
Там, где она ещё не вспахана,
От изумрудных искр горит!
 
 
Весною звёзды улыбаются,
И неба вычищенный шар
Ночной прохладой разливается,
Гася в душе моей пожар.
 

«Ночь покрыла кусты изумрудным листом…»

 
Ночь покрыла кусты изумрудным листом.
Майский жук стал меж лиц пролетать.
Я поставлю цветы пред собою на стол
И тебя буду вновь вспоминать.
 
 
Отчего я грущу? Почему по ночам
Тихий запах и шелест, и свет
Взгляд притянут к мерцающим лунным лучам?
Потому что любимой здесь нет.
 
 
Я тебя бы повёл косогорами вниз.
К бурной Рузе, сейчас она спит.
Посмотри, как разжёг отражение бриз
От костра, что почти не горит.
 
 
Слышишь эхо лягушек? Туман от полей.
Не ходить бы сейчас, а летать!
Наступает рассвет… и поёт соловей…
Жаль, тебя не могу я обнять.
 

«За Вербным воскресеньем следом…»

 
За Вербным воскресеньем следом,
Как будто не было весны,
Пушистым, чистым, толстым снегом
Накрыло землю и мосты.
Река, что в ледоходе билась,
Покрылась серой пеленой,
Затихла и угомонилась.
И лес притихший предо мной.
 

«Весна алеет меж кустами…»

 
Весна алеет меж кустами.
Грачи давно уж прилетели.
Мы восторгаться не устанем
Набухшей почкой, днём капели,
Весенним небом ярко-синим
И ветром с тёплыми руками.
Мы в бесконечность отодвинем
Последних льдин холодный камень.
Всё будет тёплым, даже встречи
С часами пришлыми страданий.
Всё будет тёплым, даже вечер —
Пастух со звёздными стадами.
И мы, и лунный свет в ладонях,
И осязание желаний.
В ошеломляющих погонях
Завертится пора свиданий.
 

«Опять сирень благоухает…»

 
Опять сирень благоухает!
Как миллионы лет назад.
Мне запаха её хватает,
Но как цветам её я рад!
Не изменилась – всё такая.
Года лишь близких укрывают.
Ну а сирень – она вечна,