– О, вино! – воскликнула Боадика. – А ты знаешь, чем улестить женщину, центурион.

– Пиво закончилось, – пояснил простодушно Макрон. – Осталось одно это пойло, и к тому же не из дешевых. Так что пейте и радуйтесь.

– Пока нам дают, командир.

– Да? А что случилось?

– Так ведь, по словам наших спутниц, они сейчас радуют нас своим обществом лишь потому, что улизнули от одного своего родича, который теперь, надо думать, везде ищет их. И пребывает не в лучшем расположении духа.

– Его можно понять, – философически заметил Макрон. – Мало радости шастать по улицам в такой холод. Зато мы с вами, в отличие от того бедолаги, посиживаем сейчас в сухости и тепле. У нас есть хорошая выпивка и компания. Чего же еще нам желать?

– Местечка поближе к огню, – заявила Боадика.

– У меня созрел тост, – возгласил центурион, пропустив шпильку мимо ушей. – За нас четверых!

Он поднял кружку, залпом осушил ее и со стуком поставил на стол.

– Эх, хорошо! Именно то, что надо. Повторим?

– Погоди.

Боадика последовала примеру дружка.

Катон знал, что по части выпивки он не очень-то крепок, и потому покачал головой.

– Дело твое, парень, но имей в виду, что вино не хуже удара по кумполу помогает забыть о проблемах.

– Тебе видней, командир.

– Вот я и говорю, мне видней. Особенно в свете не очень-то радостных новостей.

Макрон со значением глянул на Боадику.

– Каких новостей? – резко спросила она.

– Наш легион отправляют на юг.

– Когда?

– Через три дня.

– Первый раз о том слышу, – сказал Катон. – А что стряслось?

– Ничего. Просто, наверное, генерал Плавт хочет развернуть наш Второй за Тамесис, чтобы не дать отойти туда Каратаку. Тогда остальные три легиона смогут спокойненько потрошить его здесь – на ее северном берегу.

– За Тамесис? – Боадика нахмурилась. – Туда путь неблизкий. И когда в таком случае вы вернетесь?

Макрон собрался было соврать что-нибудь успокаивающее, но, заметив, что Боадика изменилась в лице, счел самым правильным рассказать все как есть. Пусть уж лучше она узнает правду сейчас, чем будет клясть его после.

– Не знаю. Может, через полгода, ну, через год, а может, и никогда. Все зависит от Каратака. Верней, от того, как долго продержится он против нас. Если мы сумеем разбить его быстро, то и обустройство провинции пройдет как по маслу. Но пока говорить о том рано: хитрый ублюдок беспрерывно грабит наши обозы с провизией и баламутит все мирные племена.

– Вряд ли можно винить воина за его доблесть.

– Можно, раз эта самая доблесть нас с тобой разлучает, – возразил Макрон, любовно накрыв узкую женскую ручку своей широкой ладонью. – Остается только надеяться, что он наконец сам поймет: с Римом много не навоюешь. Ну а как только провинция попритихнет, мне дадут отпуск, и я тут же прибуду к тебе. Плевое, если вдуматься, дело.

– Так ты, значит, считаешь усмирение вольных земель плевым делом? – вспыхнула Боадика. – Поразительное нахальство! И когда же вы, римляне, научитесь наконец видеть не только то, что вам хочется, но и прочую неприглядную для вас правду? Каратак ведет за собою лишь те племена, что издревле смотрят в рот катувеллаунам, но есть в Британии и другие народы. Слишком гордые, чтобы сражаться под чьим-то началом, и слишком ценящие свободу, чтобы кому-нибудь покориться. Возьмем наше племя. – Боадика ткнула пальцем в себя, потом в Нессу. – Я не знаю никого из икенов, кому не терпелось бы поскорей стать подданным вашего императора Клавдия. Само собой, вы добились расположения наших вождей, обещая им всяческую поддержку и долю в добыче, но я честно предупреждаю: как только Рим попытается нами командовать, все в один миг переменится. Мы тут же заставим вас оплатить свои притязания кровью!

При этих словах голос девушки зазвенел, глаза ее грозно сверкнули. Многие из гуляк обернулись на шум, разговоры мгновенно стихли. Потом все вернулись к прежним занятиям, и шум в таверне возобновился с новой силой. Разгоряченная Боадика самоуправно налила себе кружку вина, с жадностью опростала ее и лишь после этого, уже более спокойно, подвела сказанному итог:

– Это относится и к другим племенам. Уж я-то знаю, можешь мне верить.

Макрон внимательно посмотрел на икенку, медленно кивнул и снова бережно взял ее руку в свою:

– Прости, я никак не хотел задеть твой народ. Да и правду сказать, говорить я не мастер.

Губы девушки тронула снисходительная улыбка.

– Ну, зато, думаю, ты силен в чем-то другом.

Макрон обернулся к Катону:

– Как полагаешь, мог бы ты на какое-то время увести свою лапушку к стойке? Нам с моей милой надо бы кое-что обсудить. Потолковать с глазу на глаз, понимаешь.

– Да, командир.

С полным сочувствием к своему непосредственному начальнику Катон поднялся с лавки и протянул руку Нессе. Молодая красотка глянула на кузину, и та слегка кивнула в ответ.

– Вот и славно.

Несса ухмыльнулась:

– Будь осторожна, Боадика, ты ведь знаешь, каковы эти солдаты.

– Ха! Я могу за себя постоять.

Катон ничуть в этом не сомневался. За время зимовки он неплохо узнал Боадику и втайне где-то даже жалел своего центуриона. Отвесив поклон, юноша повел Нессу сквозь толпу к стойке. Едва возвышавшийся над стойкой пожилой жилистый виночерпий, судя по выговору галл, видимо, не считал нужным в стране вольных бриттов придерживаться заведенных на континенте порядков и соблюдать римский стиль, о чем неопровержимо свидетельствовали его длинные волосы, заплетенные в падавшие на плечи косички, и узорчатая туника. Когда Катон постучал по стойке монетой, галл, ополаскивавший посуду в лохани с не слишком-то чистой водой, вытер руки о фартук, шаркающей походкой подошел к парочке и вопросительно поднял брови.

– Две кружки горячего, – распорядился Катон и, спохватившись, глянул на Нессу. – Не возражаешь?

Несса кивнула, и виночерпий с парой глиняных кружек потащился к помятому бронзовому котлу, покоившемуся на почерневшей треноге над слегка тлеющими угольками. От котла струйками исходил пар, и по всему помещению разносился тот терпкий особенный аромат пряностей, который даже перебивал кислый дух, веками въедавшийся в стены подобных заведений.

Тощий и жердеобразный молодой римлянин с высоты своего роста уныло взирал на свою спутницу, с преувеличенным интересом теперь наблюдавшую за тем, как галл опускает в котел черпак и помешивает его содержимое. Катон нахмурился. Он понимал, что девушек на свиданиях следует развлекать, но не был силен в такого рода вещах. Всегда боялся ляпнуть что-нибудь невпопад или сморозить откровенную глупость. Кроме того, молоденькая икенка не пробуждала в нем никаких чувств. Не то чтобы Несса была непривлекательной внешне или в ее поведении угадывался скверный нрав – о, вовсе нет! Ничего этого не было и в помине, просто Катон все еще продолжал тосковать о Лавинии.

Пылкая страсть к чувственной темноволосой рабыне одно время жгла его как огнем, даже после предательского возвращения своевольной красавицы в объятия некогда совратившего ее негодяя. Прежде чем волны праведного презрения успели загасить в душе юноши этот мучительный жар, вероломный трибун Вителлий обманом вовлек Лавинию в заговор против римского императора, а потом хладнокровно зарезал сообщницу, отводя подозрения от себя. До сих пор вид несчастной Лавинии, валявшейся в луже крови, вытекшей из рассеченного горла девушки и запачкавшей ее темные пряди, то и дело вставал перед мысленным взором Катона. В такие мгновения он безмерно страдал.

Вся сила его нерастраченной юношеской любви теперь питала в нем жгучую ненависть к высокопоставленному интригану, столь сильную, что никакое, пусть даже самое жестокое воздаяние за свершенное тем злодеяние, не показалось бы ему слишком чрезмерным. Однако Вителлий не только избежал наказания, но и благополучно вернулся вместе с императором в Рим. Осознав, что задуманное им покушение вот-вот сорвется, он сумел извернуться и выставить себя не преступником, а героем. Увидев, что телохранители Клавдия плотно смыкаются вокруг своего господина, Вителлий подскочил к подосланному им самим же убийце и заколол его. Теперь император считал трибуна своим спасителем и выражал монаршую благодарность целыми ливнями почестей и наград.

Внезапно нахлынувшие воспоминания навлекли на лицо юного оптиона столь горестную гримасу, что его спутница испугалась:

– Эй, что с тобой?

– А? Прости, я задумался.

– О чем мне, наверно, не стоит и спрашивать?

– Не стоит. Тебя это вообще не касается.

– Надеюсь. Взгляни-ка, вот и вино.

Галл вернулся к стойке с двумя кружками, от которых шел такой густой аромат, что он вмиг взбодрил опечаленного Катона. Трактирщик принял у молодого человека монету и вновь повернулся к своей лохани.

– Эй, а где сдача? – поинтересовался Катон.

– Никакой сдачи, – бросил, не оборачиваясь, трактирщик. – Вино вздорожало. На море шторм.

– Но…

– Тебе что, не нравятся мои цены? Тогда давай топай отсюда. Пей там, где тебе позволяет карман.

У Катона кровь отхлынула от лица. Ничем не примечательная обычная грубость, с какой подчас сталкиваешься по сто раз на дню, вдруг вызвала в нем прилив дикого гнева. Он сжал кулаки, страшно вытаращил глаза и открыл рот, чтобы исторгнуть из него поток грязной брани. В какой-то миг он вообще был готов наброситься на уже поглощенного своим привычным занятием старика и то ли придушить его, то ли порвать в клочья. Однако этот миг миновал, и юный Катон, всегда гордившийся своим самообладанием, смущенно обмяк: ему стало стыдно за свою дурацкую вспышку. Украдкой он обвел взглядом зал – не заметил ли кто чего, но, похоже, смотрел в его сторону только один человек. Рослый здоровяк средних лет безучастно стоял в отдалении, опираясь на стойку и выразительно поигрывая рукоятью кинжала, прячущегося в деревянных, обитых металлическими пластинами ножнах. Очевидно, это был нанятый стариком вышибала, судя по длинным волосам тоже галл. Детина, поймав взгляд оптиона, поднял руку, погрозил ему пальцем и снисходительно улыбнулся, как взрослый, предупреждающий малыша, что ему надо вести себя тихо.

– Катон, я вижу пару мест у огня. Хорошо бы занять их.

Несса легонько подтолкнула своего кавалера к кирпичному очагу, где, шипя и треща, занималась новая порция мокрых поленьев. Катон малость поупирался, но потом уступил. Они, стараясь не расплескать горячий напиток, протиснулись сквозь толпу посетителей и уселись на два низеньких табурета, присоединившись к счастливчикам, гревшим бока возле груды пылающих дров.

– Слушай, что все-таки с тобой происходит? – спросила Несса. – Там, у стойки, ты был сам не свой.

– Правда?

Катон пожал плечами и осторожно приложился к дымящейся кружке.

– Правда. Мне показалось, что ты вот-вот на кого-нибудь кинешься.

– Да, я был к тому близок.

– А Боадика говорила, что ты сдержанный малый.

– И это не расходится с истиной.

– Тогда в чем же дело?

– Это личное, – резко бросил Катон, но опомнился. – Прости, я не хотел тебя обидеть. Просто мне неприятно об этом сейчас говорить.

– Понимаю. Тогда давай поговорим о другом.

– И о чем же?

– Не знаю. Придумай сам что-нибудь. Полагаю, тебе не мешает отвлечься.

– Ну хорошо… этот кузен Боадики… Празутаг, что ли? Он и вправду так грозен, как ты утверждаешь?

– Еще бы!

Несса нахмурилась. По ее круглому безмятежному личику прошла тень беспокойства.

– Он ведь не просто воин. Ему подвластно и многое прочее.

– Что это за «прочее»?

– Я… я сама в том не очень-то разбираюсь.

– Значит, если он сюда заявится, вам с Боадикой несдобровать?

Несса покачала головой. Она очень аккуратно прихлебывала из своей кружки вино, но все же пара капель попала на плащ. Мелкие бусинки, прежде чем впитаться в ткань, багрово блеснули.

– Нет, ничего страшного с нами, конечно же, не случится. О, Празутаг, разумеется, побагровеет как свекла и поднимет крик, но на том все и кончится. Стоит Боадике поласковее взглянуть на него, как он тут же переворачивается на спинку и ждет, когда ему пощекочут животик.

– И сам тоже хочет пощекотать ей брюшко?

– Заметь, это ты сказал, а не я.

Несса, вытянув шею, посмотрела через зал на подругу, которая, видимо позабыв обо всем, нежно поглаживала щеку Макрона, а потом повернулась к Катону и тихонько, как будто влюбленная парочка могла ее услыхать, прошептала:

– Ты только не болтай никому, но кое-кто поговаривает, что Празутаг вообще от нее без ума. Весной он намерен сопроводить нас обеих в родные края. И я совершенно не удивлюсь, если он, пользуясь случаем, попросит отца Боадики выдать ее за него.

– И тот отдаст ее?

– С большой радостью.

– А как сама она к этому отнесется?

– О, она, разумеется, согласится.

– Вот как? Но… почему?

– Не каждый день девушке предлагает руку будущий правитель икенов.

Катон, помедлив, кивнул. Боадика, как очень многие из встречавшихся ему женщин, видимо, ставила положение в обществе выше каких-то там чувств. Макрону он в любом случае решил ничего не говорить. Какой бы Боадика ни сделала выбор, это ее личное дело, пусть сама с ним и разбирается. Хотя, конечно, история темная.

– Жаль. Она заслуживает лучшего.

– Конечно заслуживает. Вот почему она и крутит с твоим командиром. Пусть хоть поразвлечется, пока есть возможность. Вряд ли дикарь-муженек даст ей много свободы.

Позади них вдруг послышался грохот, и Катон, обернувшись, увидел, что в пивную через распахнутую мощным пинком дверь протискивается гороподобный гигант. Когда нежданный гость неловко выпрямился, его голова коснулась свисавших с потолка клочьев соломы. Сердито выругавшись на родном языке, верзила пригнулся и шагнул вперед, чтобы опять, уже без помех, выпрямиться и оглядеться по сторонам. При своем невиданном росте он был невероятно широк в плечах, руки его, обнаженные до локтей, сплошь поросли жесткими волосами. Катон непроизвольно сглотнул, мигом, хотя и без радости, догадавшись, кого это принесло.