Глава 13

Бледно-розовое свечение неба отражалось в снегу, покрывавшем руины, и спросонок могло показаться, что городок сплошь заплыл кровью. Впрочем, Катон не спал, он просто провалялся с часок под плащом, а потом выполз из своего закута размять онемевшие ноги. Видимо, само это место не слишком располагало ко сну, да и ночной холод донимал худосочного, долговязого оптиона куда пуще, чем его более плотных соратников вроде того же Макрона. Тот, как обычно, когда не дежурил, дрых вмертвую, оглашая округу таким мощным храпом, что от него сотрясалась земля.

Когда Катон встал, с его плаща бесшумно осыпался пушистый слой снега. Лениво стряхнув остатки пороши, оптион потянулся, подошел, осторожно ступая по скользким камням, к свернувшемуся калачиком Фигулу и мягко потыкал его носком сапога. Легионер что-то буркнул и отвернулся, пришлось ткнуть его посильнее.

– Поднимайся, солдат.

Хотя Фигул был в армии новичком, он уже кое-чему научился, и его тело быстрей, чем сознание, отреагировало на приказ.

– Разведи костер, – велел Катон. – На каком-нибудь ровном участке, подальше от легковоспламеняющихся предметов.

– От легко… что?

Катон, заподозрив, что малый валяет дурака, сердито насупился, но простодушный бесхитростный взгляд новобранца заставил его улыбнуться и поискать слово попроще.

– Ну, не разводи огонь близко к чему-нибудь, что может загореться. Дошло?

– Так точно, командир. Будет исполнено.

– Да уж, постарайся.

Фигул, неторопливо почесывая затекший зад, направился за растопкой. Катон, кривя губы, проводил его ироническим взглядом.

«Туповат этот паренек, да и зелен для воинской службы», – заключил мысленно он.

Наверное, столь пренебрежительное суждение о ровеснике кому-то могло показаться и странноватым, однако Катон имел все права думать так, ибо чувствовал себя по сравнению с Фигулом чуть ли не ветераном, умудренным тем обретенным в Германии и Британии опытом, который единственно только и ценится в армии. Он все больше сживался с воинским бытием, и сейчас осознание этого факта наполнило его немалым удовлетворением.

Плотно запахнув плащ, Катон отошел от скопления почерневших от пламени развалюх, ставших на ночь пристанищем для Четвертой когорты. Легионеры не спеша пробуждались. Они садились, потягивались и разлепляли веки, глядя сонными, затуманенными глазами на безоблачное, светлеющее небо. На головах или руках некоторых бойцов виднелись окровавленные повязки, но в целом потери были невелики и, уж во всяком случае, не шли ни в какое сравнение с уроном, нанесенным бриттам. Около восьми десятков вражеских трупов валялось возле ворот да еще около двадцати у колодца. Раненых и просто пленных набралось более сотни, их согнали в большой полуразрушенный амбар, охранявшийся дежурной центурией. Нескольких взятых живьем друидов крепко связали и держали отдельно от прочих варваров, в одной из ям.

Шагая в ту сторону по хрустящему снегу, Катон увидел Диомеда. Тот сидел над ямой на корточках и не сводил со жрецов глаз. Голова грека была замотана тряпкой, на щеке запеклась кровь. При приближении оптиона Диомед не поднял глаз и не шелохнулся: единственным признаком того, что он жив, был выдыхаемый пар.

Друиды, трясясь от холода, лежали в ряд на заснеженной мерзлой земле с завернутыми за спины руками и туго скрученными лодыжками. Ртов им не затыкали, но они не переговаривались и лишь угрюмо косились на своих стражей. В отличие от других бриттов, с которыми доводилось сталкиваться Катону, эти варвары не втирали в свои волосы известь, чтобы придать жесткость торчащим во все стороны космам, а перехватывали их сзади шнурками, собирая в пучки, наподобие конских хвостов. Все они были одеты в черное, бород не брили и даже не стригли, а на лбу у каждого красовалась татуировка в форме темного полумесяца.

– Мерзкий у них, однако, вид, – негромко произнес Катон, почему-то совсем не желая, чтобы пленники его слышали. – Никогда в жизни не сталкивался ни с чем подобным.

– Тогда можешь считать, что тебе повезло, римлянин, – пробормотал Диомед.

– Повезло?

– Да, – буркнул Диомед, оборачиваясь. – Повезло. Поскольку мир, в каком ты живешь, не окружен шайками таких лютых злодеев и твои близкие могут не опасаться, что они к ним однажды заявятся. Правда, до недавнего времени этого не опасались и мы. Мне даже в голову не приходило, что эти разбойники дерзнут так глубоко вторгнуться во владения атребатов. Но они вторглись, и теперь все, кто мирно проживал здесь, погибли. Все до единого: мужчины, женщины, дети. Все зверски убиты и свалены в один колодец.

Диомед сдвинул брови, плотно сжал губы и поднялся на ноги. Запустив руку под плащ, он добавил:

– Мне одно непонятно: почему эти негодяи до сих пор живы? Ведь их удел должен быть совершенно иным.

Даже зная, что Диомед потерял всех родных и сам мог вполне разделить их печальную участь, Катон был потрясен холодной свирепостью его тона. Грек уже что-то нашарил на своем поясе, и юноша, наконец-то сообразив, что он намеревается сделать, инстинктивно подался ему навстречу, чтобы перехватить его руку и удержать от прыжка вниз.

– Неплохой будет денек! – послышался добродушный возглас.

Молодой римлянин и грек обернулись и увидели центуриона Гортензия, который бодрым шагом направлялся в их сторону. Катон мигом вытянулся в струну, Диомед нахмурился и медленно отступил от края ямы. Гортензий остановился, поглядел на друидов и широко улыбнулся:

– Хороший улов. От продажи пленных когорта получит немалую прибыль, но за этих красавцев легат поблагодарит нас особо. Славный бой, замечательная победа, а потерь у нас почти нет. И утро выдалось погожее, в самый раз для обратной прогулки. Нам повезло, оптион!

– Так точно, командир. А каков наш урон?

– Убитых пятеро, серьезно раненых дюжина, ну и пара-тройка царапин.

– Боги были добры к нам, командир.

– Добрее, чем к прочим, – мрачно пробормотал Диомед.

– Что верно, то верно. – Гортензий кивнул. – Но уж во всяком случае, этих мерзавцев мы проучили. Так что с их играми теперь кончено!

– Нет, не кончено, центурион, – возразил грек. – Возле границ в лесах таких шаек не счесть. Поражение их лишь озлобит. И очень многим доверившимся Риму людям придется погибнуть, прежде чем вы, римляне, наконец раскачаетесь и очистите этот край от разорителей, заливающих его кровью.

Гортензий оставил не слишком-то уважительное заявление без внимания. Что тут поделаешь, раз человек не в себе. Его можно понять, однако никакая война не выигрывается без тщательной подготовки. Нельзя затевать кампанию, не обеспечив заранее ее успех. Нарушать это незыблемое правило никто не станет, как бы ни лютовали мятежные племена и сколько бы ни взывали к Риму союзники, моля о защите. Но уж зато, когда придет час поднять спасающий и карающий меч, ничто не сможет остановить железную поступь раздвигающих пределы империи легионов.

Сочувственно улыбнувшись греку, Гортензий положил ему на плечо свою твердую руку:

– Диомед, верь, в свое время ты будешь отмщен.

– Я мог бы получить удовлетворение и сейчас.

Диомед кивнул в сторону пленных друидов, и от Катона не укрылись хищные огоньки, мгновенно вспыхнувшие в глубине его глаз. Если грек вдруг столкуется с командиром когорты, смерть пленников наверняка будет медленной и мучительной. После взгляда в набитый изрубленными телами колодец Катон сам был готов резать варваров на куски, но теперь эта мысль его покоробила и вызвала отвращение. Что бы там ни было, цивилизованный человек не должен уподобляться убийцам!

Гортензий покачал головой:

– Нет, Диомед. Мы отвезем этих малых к легату, тот их допросит.

– Они будут молчать. Поверь мне, центурион, вы ничего от них не добьетесь.

– Может быть. – Гортензий пожал плечами. – А может быть, и добьемся. У нас есть мастера развязывать языки.

– У ваших мастеров тоже ничего не получится.

– Не будь так уверен.

– Говорю же тебе, из них не выжмут ни слова. Лучше расправиться с ними на месте. Раскромсать на части, как поступили они, а головы насадить на колья и оставить здесь, в назидание остальным.

– Мысль недурная, – согласился Гортензий. – Это у многих отбило бы всяческое желание совершать подобные вещи, однако приказ есть приказ. Всех друидов, которые попадутся нам в руки, мне строго-настрого велено переправлять в легион. Кроме того, легату они нужны целыми, потому что имеется шанс обменять их на римлян, томящихся у дуротригов в плену. Прости, но тут уж ничего не поделать. Как говорится, обстоятельства сильней нас.

Диомед вдруг надвинулся на Гортензия. Тот в удивлении поднял брови, но искаженное яростью лицо грека отнюдь не заставило старого воина дрогнуть или хотя бы несколько отстраниться.

– Разреши мне наказать их, – еле слышно процедил Диомед сквозь крепко сжатые зубы. – Я не могу жить, пока эти монстры продолжают дышать. Они должны умереть, центурион. Я просто обязан их уничтожить.

– Нет. Будь добр, успокойся.

Катон видел, что губы у Диомеда дрожат, а в глазах полыхают отчаяние и ярость. Гортензий, напротив, смотрел спокойно, без какого-либо намека на недовольство. Неуважительное поведение собеседника, похоже, и впрямь ничуть не задевало его.

– Я надеюсь, центурион, ты не доживешь до того дня, когда тебе волей-неволей придется пожалеть о своем решении.

– Уверен, что нет.

Губы грека раздвинула саркастическая улыбка.

– Сомнительный подбор слов. Будем надеяться, что у богов не возникнет искушения воспользоваться твоей беззаботностью.

– Боги поступят, как им угодно.

Старый вояка еще раз пожал плечами и повернулся к Катону.

– Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.

– После завтрака, командир?

Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши:

– Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?

– Никак нет, командир.

– То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.

– Есть, командир.

Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.

– Вот и ты, оптион! – ухмыльнулся, поднимаясь, Фигул, у ног которого мягко вилась в холодном утреннем воздухе тонкая струйка дыма. – А тут как раз и костер занялся. Правда, пришлось-таки с ним повозиться.

– Брось это, – отрезал Катон. – Мы выступаем.

– А как же завтрак?

У Катона возникло искушение отчитать новобранца точно так же, как только что отчитали его самого, но это было бы слишком несправедливым по отношению к совсем зеленому пареньку, который к тому же пусть и с трудом, но ухитрился выполнить поручение.

– Прости, Фигул. Никакого завтрака не будет. Погаси огонь и собирай свои вещи.

– Погасить огонь?

На лице Фигула появилось обиженное выражение. Он надул щеки, совсем как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

– Погасить огонь?

Катон вздохнул и носком сапога нагреб холмик снега на кучку тлеющих прутьев. Крохотный язычок пламени ответил на то плевком пара и с недовольным шипением умер.

– Ну вот. А теперь шевелись, солдат.

Когда Катон вернулся к развалинам, где ночевала Шестая, Макрон уже сидел на своем ложе. Он кивнул, выслушав сообщение, потом с утробным ворчанием расправил плечи и гаркнул:

– Эй вы, бездельники. Живо на ноги, недоноски! Мы выступаем!

Тихий гул жалобных стонов рябью прошел по руинам.

– А что насчет завтрака? – спросил робко кто-то.

– Завтрака? Какой еще, на хрен, завтрак? – раздраженно буркнул Макрон. – Сказано же – выступаем!

Легионеры принялись подниматься, неохотно облачаясь в доспехи, Макрон топтался вокруг, подбадривая самых неторопливых пинками. Катон пробрался к своим вещам, уложил их в мешок, натянул кольчугу и уже опоясывался мечом, когда подбежал запыхавшийся вестовой.

– Где Макрон? – спросил он.

– Центурион Макрон там, где ему и положено быть.

Катон рукой указал направление. Вестовой молча развернулся на каблуках.

– Стой! – крикнул Катон.

Он терпеть не мог, когда рядовые других центурий позволяли себе игнорировать его звание, очевидно считая, что он слишком молод для каких-то там церемоний.

Легионер остановился, потом нехотя повернулся лицом к оптиону и вытянулся.

– Так-то лучше, – кивнул Катон. – В другой раз обращайся ко мне как положено. Понял?

– Так точно, оптион.

– Хорошо. Свободен.

Вестовой скрылся среди развалин, а Катон продолжил сборы. Некоторое время спустя гонец снова пронесся мимо него, направляясь обратно к воротам, следом за ним шел Макрон.

– Что стряслось, командир?

– Этот хренов осел Диомед. Представь себе, он сбежал.

Катон неуверенно улыбнулся, пытаясь понять, в чем соль шутки. Ну куда мог сбежать Диомед? И главное дело, зачем? Ведь лишь под защитой когорты сейчас можно чувствовать себя в безопасности в этом суровом краю.

– И это еще не все, – продолжил угрюмо Макрон. – Этот долбаный грек ухитрился оглушить часового, сторожившего наших друидов, выпотрошил пленных и исчез.