Глава 12

Снежные хлопья мягко клубились над строем легионеров, шагавших по главной улице Новиомага туда, откуда неслись приглушенные звуки боя. Катон заметил, что ветер слегка поутих. Серебристых просветов в облаках стало больше, звезды и полумесяц то и дело проглядывали сквозь них. Внизу в призрачном, отражавшемся от снежного покрова свечении метались ищущие спасения бритты. На какой-то момент в юноше опять вспыхнула ярость: вдруг кому-то из негодяев удастся удрать. Но, поразмыслив, оптион растворил свое раздражение в мрачной улыбке. Возможно, он далеко не единственный, кто жаждет заставить каждого дикаря заплатить за превращенный в могилу колодец. Возможно, ветераны, идущие рядом, чувствуют то же самое, но относятся к происходящему в более профессиональном ключе. Бой есть бой, и бегущие – лишь его часть. Придет время, и их уничтожат. Или захватят, смотря какой будет приказ.

Главный выезд из городка был перекрыт огромной, беспорядочной массой дуротригов. Некоторые из дикарей и в одиночку, и группами пытались выбраться за частокол, но главной преградой для них являлись не бревна и траншеи, а железная стена поджидавших их римлян.

«Если кто и сбежит, то очень немногие», – с угрюмым удовлетворением подумал оптион.

– Стой! – приказал Макрон. – Вот они, те ребята, которых давно пора бы прикончить. Действуйте, но не слишком усердствуйте. Короче, не подставляйтесь. Развернуть фронт!

Первое отделение остановилось, а все прочие стали пристраиваться к нему, рассредоточиваясь и слева, и справа. Катон, ожидавший дальнейших распоряжений, вдруг заметил, как небольшой отряд дуротригов отделился от общей толпы и заскользил к скоплению полуразрушенных хижин.

– Командир?

– Что такое?

Катон кивком указал на развалины:

– Вон там. Кое-кто норовит затеряться среди тех халуп.

– Вижу. Отвлекаться на них всех мы не станем. Возьмешь половину центурии и разберешься.

– Есть, командир.

– И вот что, Катон. Никакого хренова героизма.

Макрон видел, что творилось с его оптионом после того, как тот заглянул в колодец, и лишний раз намекал чересчур чувствительному юнцу, что чья-то жестокость отнюдь не повод для собственных сумасбродств.

– Быстро разделай их под орех и дуй ко мне.

– Есть, командир.

– Я выступлю первым. Как только прилажусь, можешь действовать.

Катон кивнул.

– Внимание. Все, кто слева, – за мной!

Пять отделений центурии, ведомые выпятившим подбородок Макроном, подняв щиты и держа наготове мечи, устремились к темной шевелящейся массе врагов, и метавшиеся над ней крики ужаса сделались еще громче. Правда, некоторые дуротриги с мужеством отчаяния бросились наперерез наступавшим, дабы, как подобает воинам, встретить смерть в битве. Это им удалось: римляне прошли по их телам, затем раздался глухой стук щитов и лязг мечей. Легионеры Макрона врубились в толпу.

Катон отвернулся и глубоко вдохнул морозный воздух.

– Полусотня, за мной!

Он повел людей в обход побоища по извилистой улочке в ту сторону, где надеялась спрятаться часть отколовшихся от соплеменников дуротригов. Этот квартал городка не так пострадал от огня, как другие, и среди пепелищ вздымались остовы почти целых строений. Кожаные ремни и доспехи поскрипывали на бегу, перекликаясь со скрипом снега под ногами, ладно подвешенное оружие еле слышно позвякивало. Дуротригов нигде не было видно, но следы, ими оставленные, еще не запорошила метель. И тут Катона осенило – беглецы вовсе не паникуют, а целенаправленно стремятся к набитой награбленным яме. Видимо, они решили, воспользовавшись суматохой боя, не только ускользнуть, но и унести награбленное добро.

Там, где узкая улочка делала резкий поворот, Катон вдруг услышал тихий свист рассекаемого сталью воздуха и инстинктивно вскинул вверх щит. Секира с двумя лезвиями отскочила от металлической твердой накладки и с хрустом вошла в голову набегавшего сзади легионера, разрубив тому шлем и череп. Солдат рухнул без крика, обрызгав товарищей мозгами и кровью, а топор по инерции врезался в деревянную, выпиравшую из стены балку и глубоко в ней засел. Выросший над Катоном великан-дуротриг взревел и с шумным вздохом вырвал свое оружие из стены. Катон, не мешкая, ткнул силача мечом в грудь, ощутил в руке боль отдачи, однако бритт, вопреки всем ожиданиям, не повалился наземь, как куль, а издал крик бешеной ярости. Великан выдвинулся из тени, в которой таился, и оказался полностью на виду. Пространство теперь позволяло ему свободно орудовать своей страшной секирой, и он, перехватив поудобнее рукоять, замахнулся, готовый снести голову любому римскому наглецу, дерзнувшему к нему подступиться.

Разъяренный гигант был столь могуч и ужасен, что Катона охватил дикий страх. Его живое воображение мигом нарисовало ему картину того, что с ним станется после удара, сокрушающего и доспехи, и кости. Он понимал, что воин с секирой выигрывает для своих товарищей время, но леденящий ужас сковал его волю. Все в нем тряслось, все вопило: «Спасайся, беги, пусть остальные справляются с этим жутким громилой!» Но следом за этим приступом слабости юношу захлестнула волна нестерпимого отвращения к себе и стыда.

Катон напрягся, внимательно глядя на разящее лезвие, и в нужный миг шагнул в сторону, а когда оно просвистело мимо щита, метнулся вперед и снова вонзил меч в могучего бритта. Тот гневно хрюкнул и тяжеленным кожаным сапожищем пнул римлянина в бедро, не сомневаясь, что сшибет его с ног. Однако оптион устоял и ребром щита ударил великана в лицо, одновременно поворачивая еще не вытащенный из раны клинок в надежде задеть какой-нибудь жизненно важный орган. Кровь, горячая и липкая, полилась по сжимающей меч руке, однако дуротрига не угомонило и это. Взвыв от боли и ярости, он отшвырнул топор и облапил врага. Оптион захрипел – железные пальцы варвара нашли его горло. Выронив меч, юноша вцепился в душившую его ручищу, в то время как подоспевшие легионеры со всех сторон молотили громилу щитами и вонзали в его тушу клинки. Судя по дикому, звериному реву, это занятие не было бесполезным, но боль лишь пуще распаляла неукротимого исполина, и выпускать свою жертву он явно не собирался. Катон был близок к беспамятству и уже полагал, что смерть неминуема, когда хватка ослабла. Голова оптиона шла кругом, а в ушах отдавались глухие удары: римляне рубили и кололи гиганта, как мясники.

Наконец дикарь с утробным стоном осел на колени, выпустившие горло Катона ручищи обвисли. Один из легионеров устало пнул варвара в грудь, и тот, уже мертвый, свалился на окровавленный снег.

– Ты как, оптион?

Катон прислонился к стене развалюхи, жадно хватая ртом воздух, кровь громко пульсировала в его шее. Пытаясь унять головокружение, юноша помотал головой.

– Жить буду, – болезненно прохрипел он. – Продолжаем погоню. Нельзя дать им уйти. Вперед!

Кто-то вложил ему в ладонь рукоять из слоновой кости. Грозный, искусно сработанный и богато отделанный меч – посмертный дар старины Бестии – был опять с ним, и Катон повел свой отряд дальше, хотя, честно говоря, его опять терзал страх. Дикий страх перед новой засадой, и больше всего на свете ему бы хотелось убраться сейчас в арьергард. Однако Катон заставил себя бежать впереди, твердо решив показать своим людям, что ими командует доблестный воин, а не шарахающийся от каждой тени юнец. Правда, эти самые тени казались глубокими провалами, уводящими в царство Плутона, откуда вот-вот могли вырваться невообразимо кошмарные существа.

Но, к его радости, никто больше ниоткуда не выскочил, а улочка свернула прямиком к яме, где грабители схоронили добычу. Яма, впрочем, была подчистую пуста. Поднаторевшие в разбойных делах дуротриги уже успели откинуть шкуры и парусину, выгрести все добро и уйти, но некоторые из них, нагрузившиеся сверх меры, еще возились неподалеку, отстав от тех своих соплеменников, которые алчности предпочли здравый смысл.

– Круши их! – приказал Катон.

Легионеры рванулись вперед вразнобой, не соблюдая никакого порядка. В предстоящей потехе строй был не нужен. С громкими криками: «Слава Августу!» – они обрушились на мародеров, будто на крыс, забравшихся в амбар с зерном.

Солдат, сумевший обогнать всех, настиг дуротрига, волочившего по снегу огромный узел. Бритт почуял неладное, обернулся и вскинул руку, увидев занесенный клинок.

Катон машинально отметил оплошность легионера и отнес ее к упущениям в боевой подготовке. Гладиус – римский короткий меч – не топор и не нож мясника, и хорошо обученный воин, ежели у него имеется выбор, никогда не позволит себе орудовать им как простым тесаком.

Грубая брань сорвалась с губ Катона прежде, чем все это промелькнуло в его голове, и он криво усмехнулся. Кажется, армия сделала-таки свое дело. Превратила сопливого неженку в записного служаку.

Бритт пронзительно вскрикнул, когда римский клинок перешиб ему кость предплечья. Его кисть вмиг обвисла, как хвост рыбешки, сдавленной крепкой рукой рыбака.

– Не руби, а коли! – крикнул Катон, пробегая мимо проштрафившегося бойца.

Легионер виновато кивнул и повернулся к вопящему в ужасе бритту, чтобы прикончить того уже по всем правилам воинского искусства.

Катон миновал еще несколько распростертых на снегу тел. Вокруг валялся высыпавшийся из узлов скарб. Серебряные кубки, блюда, всевозможные драгоценные украшения и – вот неожиданность! – совсем простенькие деревянные и глиняные игрушки. Куклы, фигурки зверей. Наверняка дуротриги прихватывали их, чтобы порадовать свою ребятню. Это соображение поразило Катона. Оказывается, у кровожадных, хладнокровно вырезающих целые поселения и не щадящих даже младенцев убийц тоже имелись собственные детишки, что никак не укладывалось у него в голове.

Оторвав взор от кукол и вскинув глаза, он увидел, как дуротриги, преследуемые утомленными резней римлянами, проскальзывают в проломы ограды, норовя скрыться в холмах, обступающих городок.

Взбежав по крутой, обложенной дерном насыпи к палисаду, Катон окинул взглядом разбегающихся во все стороны дикарей. Хотя их фигуры отчетливо выделялись на белом снегу, в дальнейшем преследовании уже не было смысла. Впрочем, разгоряченные легионеры порывались продолжить погоню.

– Стоять! – рявкнул Катон, несмотря на саднящую боль в горле. – Все назад!

Некоторые солдаты проигнорировали приказ.

– Стоять, кому сказано!

– Командир, – попытался возразить кто-то. – Но они ведь уйдут!

– Я и сам это вижу! – Катон, превозмогая боль, грязно выругался. – Но мы ничего не можем поделать: нам их уже не догнать. Тут вся надежда на кавалерию.

Дисциплина и здравый смысл взяли верх. Тяжело дыша, выпуская изо рта клубы пара, легионеры толпились на валу, сердито глядя, как уцелевшие варвары растворяются в темноте. Катона бил озноб, и не только потому, что наверху гулял свежий ветер. Его трясло от сильного нервного напряжения.

Казалось, прошла целая вечность с того момента, как Шестая центурия кинулась на врага, выскочив из руин, окружавших главную площадь селения. Однако, заставив себя сосредоточиться, Катон понял, что операция никак не могла продолжаться более четверти часа. Со стороны ворот звуков схватки не доносилось, – надо полагать, с варварами разобрались и там. Шустро сработано, ничего не скажешь.

Катону вспомнилось его первое сражение. Тот германский поселок был в чем-то сходен с Новиомагом, только бой там длился полдня и всю ночь. Но битва, долгая ли, короткая ли, есть битва, и в любом случае после ее завершения человека охватывает радостное возбуждение. Даже от одного лишь сознания, что ему удалось уцелеть. А стал ли он опытней или, скажем, мудрей – это дело второе.

Правда, радость юноши несколько умалялась жестокой болью в горле. Чтобы хоть как-то смягчить ее, ему приходилось по-дурацки вытягивать шею. Как ни крути, а этот долбаный великан-дуротриг его чуть было не убил.