Часть первая
Начало ханского правосудия

Возникновение ханского правосудия в тюрко-монгольском мире, несомненно, следует связывать с государственной деятельностью Чингис-хана, при котором суд и процесс фактически приобрели публично-правовой характер и стали считаться неотъемлемой властной прерогативой самого основателя Монгольской империи, а впоследствии – его потомков и других правопреемников, правивших в тюрко-монгольских государствах, в разных регионах Евразии. В настоящей главе анализируется процесс превращения суда, который вершили вожди тюркских и монгольских кочевых родов и племен на основе обычного права, в суд, чинимый верховным правителем или чиновниками по его поручению на основе вновь созданного имперского права.

§ 1. Расправа Чингис-хана с Сача-бэки как начало эпохи ханского правосудия

Конфликт Чингис-хана с его родственником Сача-бэки, приведший к поражению и казни последнего^[2], неоднократно привлекал внимание исследователей – благо, что сведения об этих событиях сохранились в большом количестве источников по ранней истории Монгольской империи. При этом одни авторы анализируют указанные события в контексте политической истории и политической антропологии, другие пытаются на их основе вывести некие личные черты и качества самого Чингис-хана. В настоящем исследовании предпринимается попытка рассмотреть действия Чингис-хана против Сача-бэки как одно из ранних проявлений (а возможно, и самое раннее) ханского правосудия, которое в дальнейшем станет неотъемлемой прерогативой монархов Монгольской империи.

Сача-бэки, глава родового подразделения кият-юркин (кият-джуркин), был старшим родственником (троюродным братом) Тэмуджина [Скрынникова, 2013, с. 77], однако в 1180-е годы принимал участие в возведении его на ханский трон под именем Чингис-хана. Несмотря на формальную поддержку кандидатуры младшего родственника, он всячески подчеркивал свое равенство с ним и не намеревался признавать его верховенство [Акимбеков, 2011, с. 150–151]^[3]. Неоднократно он демонстрировал это, идя на обострение отношений с Чингис-ханом. Сначала это была подробно описанная в средневековых источниках ссора на пиру, которая началась из-за «местничества» членов правящего семейства^[4] и вылилась в драку между сторонниками Чингис-хана и Сача-бэки (при этом последних довольно сильно поколотили), затем – отказ от участия в боевых действиях против общих врагов (татар, найманов и проч.) и, наконец, нападение на кочевье Чингис-хана и его разграбление в то время, когда сам хан был в походе. Именно последние действия кият-юркинов вызвали быструю и решительную реакцию Чингис-хана, который, вернувшись из похода, внезапно напал на Сача-бэки, разгромил его, пленил и приказал казнить вместе с братом Тайчу, а все их владения присоединил к собственным.

Обоснованным представляется мнение Л.Н. Гумилева о том, что Сача-бэки, его родичи и подданные, нападая на кочевье Чингис-хана, действовали в соответствии со старинными степными обычаями: так они решили посчитаться за то, что их поколотили во время ссоры на пиру [Гумилев, 1992б, с. 299]^[5]. Однако сам Чингис-хан расценил их действия уже в соответствии с новыми, изменившимися условиями и воспринял как преступление, за которое должно было последовать суровое наказание. Именно это его решение и дальнейшие решительные и жестокие действия в отношении Сача-бэки, по нашему мнению, знаменуют начало ханского правосудия в Монгольской империи – суда хана как главы государства, а не как прежнего военного предводителя, действовавшего на основе степного обычного права.

Средневековые авторы неоднозначно трактовали и оценивали действия Чингис-хана в разные периоды. Так, в самом раннем источнике – «Сокровенном сказании», которое принято датировать 1240 г. (как считается, оно создано современниками самого Чингис-хана), расправа с Сача-бэки описывается с известной долей осуждения действий хана, который «знаменитых людей сокрушил», а они были «действительно неукротимые, мужественные и предприимчивые» [Козин, 1941, с. 114–116; Палладий, 1866, с. 67–68; Rachewiltz, 2004, р. 58–59]. Исследователи на основании этой трактовки высказывают мнение, что Чингис-хан в данных событиях проявил жестокость, коварство, зависть к старшим родственникам и намерение избавиться от всех конкурентов на престол [Барфилд, 2009, с. 298; Кычанов, 1995, с. 103; Хартог, 2007, с. 32; Хоанг, 1997, с. 123–124].

Придворный историограф персидских ильханов Рашид ад-Дин на рубеже XIII–XIV вв. интерпретирует события иначе, чем автор «Сокровенного сказания»: по его версии, Чингис-хан до последнего старался «снискать расположение племени юркин», предпринимая попытки примириться с ним и поделить военную добычу, захваченную даже в тех походах, в которых кият-юркины не участвовали^[6]. А когда те своим поведением вынудили его на ответные действия, он постарался обосновать их тем, что… действовал в интересах своего союзника Ван-хана – правителя кераитов, с которым вместе ходил в поход против татар, когда Сача-бэки напал на его кочевья [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 93]. Французский исследователь Р. Груссе полагал, что эта ссылка на интересы Ван-хана должна была придать легитимный характер действиям Чингис-хана, которые на самом деле сильно отличались от прежней реакции на подобные степные набеги [Grousset, 2000, р. 204]. Кстати, именно у Рашид ад-Дина впервые появляется сообщение о том, что Чингис-хан совершил против Сача-бэки не один, а два похода: во время первого он только разгромил кият-юркинов, а во время второго (уже вместе с Ван-ханом) настиг, схватил и приказал казнить их вождя [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 110–111].

Аналогичным образом трактуются анализируемые события и в другом образце монгольской «имперской» историографии – династийной истории «Юань ши», составленной в 1369 г.: ее составители упоминают, что Сача-бэки и его сторонники не только совершили все вышеперечисленные действия против Чингис-хана, но и посягнули на его посланцев, убив десятерых, а остальных ограбив и прогнав [Бичурин, 2005, с. 22; Золотая Орда…, 2009, с. 131]^[7]. С точки зрения имперского права не только сами такие посланцы были неприкосновенны, но и переданное ими приказание требовало неукоснительного выполнения, так что Сача-бэки в такой интерпретации был виновен в серьезном государственном преступлении. Примечательно, что число жертв, упомянутых в «Юань ши», в принципе соответствует числу пострадавших сторонников Чингис-хана, упомянутому в «Сокровенном сказании», но – при набеге Сача-бэки на его кочевье: автор, писавший в 1240 г., еще не проникся имперской правовой идеологией и для него расправа именно с ханскими посланцами не была таким принципиальным моментом, как для «имперских» историков. Как и Рашид ад-Дин, составители «Юань ши» упоминают о двух походах Чингис-хана против Сача-бэки [Золотая Орда…, 2009, с. 131–132; История…, 2011, с. 28].

Обращаясь к более поздней интерпретации этих событий в монгольских сочинениях, можно выделить среди них два направления. Первое, представленное, в частности, автором первой половины XIX в. Джамбадорджи, в принципе, следует ранее заданной имперской традиции [Джамбадорджи, 2005, с. 79]. Гораздо больший интерес представляют образцы «монгольской буддийской историографии», в которых действия Чингис-хана трактуются и соответственно одобряются даже не столько с имперской, сколько с религиозной точки зрения. В представлении таких авторов он является чакравартином, «перерождением Хормусты-тэнгри», стремившимся установить верховную власть с целью распространения «истинной веры», а те, с кем он сражался, – «плохими, чужими ханами». В их число оказался включен и Сача-бэки [Желтая история, 2017, с. 81, 114; Лубсан Данзан, 1973, с. 245], чье близкое родство с Чингис-ханом по вполне понятным причинам в подобного рода сочинениях не упоминается.

Таким образом, анализ различных источников, по нашему мнению, достаточно последовательно отражает эволюцию взглядов монгольской элиты (к каковой относились и составители исторических сочинений) на действия Чингис-хана в отношении своего родственника: от осуждения излишней жестокости и мести за действия, в общем-то не считавшиеся преступными (в ранних источниках), до полного одобрения действий монарха, стремившегося поддерживать единство и законность в своих владениях. Кроме того, сведения о расправе Чингис-хана с Сача-бэки проливают свет на некоторые особенности судебного процесса в ранней Монгольской империи.

Теперь обратимся к историческим сочинениям как источнику сведений о судебном процессе в ранней Монгольской империи. На первый взгляд никакого суда над Сача-бэки, его братом Тайчу и другими сторонниками не было: хан сначала озвучил перед своими сторонниками причины, по которым намеревался предпринять действия против кият-юркинов, а затем, схватив их, быстро отдал приказ об умерщвлении. Однако, как представляется, с формально-юридической точки зрения эти сведения можно трактовать несколько иначе.

Во-первых, сам факт «перечисления обид» Чингис-ханом в известной степени можно признать как «обвинительное заключение» против Сача-бэки: монарх объявляет преступными те действия, которые прежде к таковым не относились, и обвиняет кият-юркинов не просто в продолжении практики степных междоусобиц, а в посягательстве на его власть и на порядок государственного управления^[8]. Отсюда – столь подробное перечисление всех тех деяний, которые совершили Сача-бэки и его подданные (этот перечень содержат практически все проанализированные источники [Джамбадорджи, 2005, с. 79; Золотая Орда…, 2009, с. 131; Козин, 1941, с. 114; Рашид ад-Дин, 1952б, с. 93]; см. также: [Акимбеков, 2011, с. 157]): «по совокупности дел» они и заслужили быстрого, неотвратимого и сурового наказания. Таким образом, по сути, слова Чингис-хана являются результатом своего рода «заочного разбирательства», завершившегося вынесением «обвинительного заключения», исполнителем наказания по которому он также стал сам.

В связи с этим следует дать формально-юридическое толкование и содержащемуся в имперской историографии сообщению о двух походах Чингис-хана против Сача-бэки. Первый поход, таким образом, являлся наказанием за совершенные преступления против хана и государства. Второй же последовал по той причине, что преступники не образумились, не явились с повинной, а бежали, тем самым усугубив свою вину, за что и поплатились жизнью.

Описание самой расправы с Сача-бэки и его братом Тайчу также представляет интерес с точки зрения монгольского судебного процесса. В «Сокровенном сказании» этот эпизод излагается следующим образом: «После поимки он сказал Сача и Тайчу: “О чем вы согласились прежде?”. В ответ Сача и Тайчу сказали: “Мы не соблюли слова, которые говорили. Теперь поступай с нами в соответствии с ними!”. И соблюдая клятву, вытянули шеи для меча. Заставив их признать их клятву, он казнил их и бросил их тела там и тогда» [Rachewiltz, 2004, р. 59]. Весьма примечательно, что в данном случае достаточно четко воспроизведена процедура «судебных прений», которая широко использовалась у монголов и в имперскую эпоху, и в более поздние времена. Речь идет о своеобразном состязательном процессе, в ходе которого выдвигались обвинения и обвиняемому давался шанс опровергнуть их собственными показаниями. Таким образом, Чингис-хан не просто приказал казнить схваченных противников, а устроил судебное заседание, предоставив им возможность защищаться. В результате Чингис-хану удалось доказать свои обвинения, а Сача-бэки и Тайчу были вынуждены признать, что действительно нарушили клятву, данную хану при его возведении на трон, и отдаться на его волю. Учитывая серьезность обвинений (вот зачем понадобилось «обвинительное заключение»!), Чингис-хан имел все основания приговорить их к смерти, что он и сделал, одновременно проявив себя в качестве сурового, но справедливого верховного судьи в своем государстве и избавившись от действительно сильного соперника в борьбе за власть.

Тот факт, что Сача-бэки и Тайчу были казнены именно как государственные преступники, подчеркивается упоминанием о форме их казни. Большинство источников лишь информирует о том, что Чингис-хан «покончил с ними», «истребил», «уничтожил их» и т. п.^[9] Однако, на наш взгляд, наиболее ценным является вышеприведенное сообщение «Сокровенного сказания», согласно которому он «бросил их тела там и тогда»: и в дальнейшем в Монгольской империи и ханствах Чингисидов государственных преступников запрещалось хоронить, их тела долгое время лежали (или висели) для всеобщего обозрения.

Проведенный анализ, как представляется, позволяет датировать начало ханского правосудия в тюрко-монгольском мире именно данным делом: впервые хан стал вершить суд не на основе прежних степных обычаев (как старший среди равных родо-племенных предводителей), а как носитель верховной власти, истолковывая действия, направленные против него, как посягательство на государственное управление и нарушение закона^[10]. Столь радикальный отход от прежних степных обычно-правовых традиций заставил Чингис-хана прибегнуть к созданию собственной системы правовых норм, нашедших отражение, в частности, в записи вынесенных судебных решений в специальный реестр «Коко Дефтер-бичик» («Синяя роспись»), который должен был служить источником для последующих судей [Козин, 1941, с. 160]. Вместе с тем нельзя не отметить, что некоторые процессуальные действия, осуществлявшиеся в данном случае, имели традиционное происхождение. Так, «перечисление обид» вовсе не было изобретением Чингис-хана: подобные обвинения своим противникам оглашали и его предшественники, и он сам перед походами. Аналогичным образом процедура вопросов и ответов, на основе которых и принималось решение в спорных ситуациях, упоминается не только в сочинениях имперского периода (см., например: [Рашид ад-Дин, 1952а, с. 95–96]), но даже и в монгольском народном фольклоре [Носов, 2015].

Таким образом, Чингис-хан создал прецедент ханского правосудия, отдельные направления подсудности и пределы компетенции которого еще предстояло определить ему самому и его ближайшим преемникам.