После этого Мункесар-нойон доложил о результатах проведенного расследования Мунке-хану, который, как утверждают персидские историки, намеревался простить заговорщиков, поскольку они «единодушно сознались и повинились». Однако его приближенные якобы выступили против такого решения, довольно цинично отметив, «что промедление и отказ воспользоваться таким удобным случаем для устранения противника является далеким от правильного пути»^[35]. В результате 77 приближенных царевичей-Угедэидов были приговорены ханом к смерти и казнены как «замышлявшие измену и побуждавшие царевичей к ослушанию» [Джувейни, 2004, с. 422; Рашид ад-Дин, 1960, с. 136–137; Золотая Орда…, 2009, с. 186]. Только в вышеупомянутой маньчжурской «Истории Небесной империи» сообщается, что следствие и суд над приближенными царевичей по поручению хана осуществлял непосредственно Мункесар, который их «всех убил» [История…, 2011, с. 75]^[36].

Довольно странную позицию Мунке занял в отношении руководителей заговора – самих потомков Угедэя. Ширэмун, являвшийся претендентом на ханский трон, вместе со своим двоюродным братом Наку был отправлен на фронт – в армию Хубилая, брата Мунке, который вел боевые действия против империи Сун. А Ходжа, сын Гуюка и родной брат Наку, «по заслугам его жены» был просто выслан в отведенный ему юрт на Селенге [Рашид ад-Дин, 1960, с. 139].

Резкий контраст этому составляет привлечение к суду, а по его итогам – к ответственности других царевичей, которые, кажется, вообще не участвовали в заговоре против Мунке, но были известны как сторонники потомков Угедэя. Речь идет о членах семейства Чагатая, которые специальным приказом были вызваны в ставку Мунке (по другим сведениям, прибыли добровольно, чтобы снять с себя подозрения): Есу-Мунке^[37] с его женой Тогашай и Бури. Ни один источник не сообщает подробностей следствия в отношении этих царевичей: судя по всему, их не удалось обвинить в заговоре против Мунке, поэтому хан счел возможным отправить их к другим улусным правителям, которые имели с ними свои счеты и могли найти причину для казни. В результате с Есу-Мунке и Тогашай расправился их двоюродный брат Кара-Хулагу, благодаря Мунке вернувший себе власть над Чагатайским улусом^[38] (вместе с бывшим правителем были казнены и несколько его сановников), а Бури был казнен Бату^[39] [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 137].

Приговорив к смерти и казнив прямых потомков Чингис-хана, Мунке и его сподвижники не стали церемониться и с приближенными потомков Угедэя, которые никак не были связаны с заговором: обвинив этих лиц в соучастии, их привлекли к следствию и суду. Так, нойон Кадак, которого папский посол Иоанн де Плано Карпини характеризовал как «верховного управляющего всей его (Гуюка. – Р. П.) империи», и Чинкай, «протонотарий» (т. е. канцлер) при Гуюке [Плано Карпини, 2022, с. 183, 186], были вызваны в ставку хана. Первый пытался бежать, но был схвачен, допрошен, вероятно, под пыткой, поскольку «раскаялся и признался [в своих преступлениях]», после чего «был отправлен вслед за своими друзьями и товарищами», т. е. казнен [Джувейни, 2004, с. 422–423] (ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 137]). Что касается Чинкая, то этот 83-летний уйгурский сановник также попал под следствие, но, вероятно, не признал участия в заговоре, поэтому был отправлен к своему давнему недругу Данишменду-хаджибу (еще одному соратнику Чингис-хана и Угедэя), который с ним расправился. Это была, по-видимому, одна из самых последних казней в рамках исследуемого процесса: она относится к ноябрю-декабрю 1252 г. [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 138] (см. также: [Buell, 1994, р. 185]).

Особняком стоит дело двух представительниц правящего семейства – Огуль-Гаймиш, вдовы Гуюка, после смерти которого она около трех лет номинально стояла во главе Монгольской империи (1248–1251), и Кадакач-хатун, матери Ширэмуна. Однако, несмотря на столь тесную родственную связь с руководителями заговора против Мунке, их, по всей видимости, не удалось самих обвинить в этом преступлении. Поэтому было выдвинуто другое обвинение – в колдовстве: сам Мунке в разговоре с Вильгельмом де Рубруком упомянул, «что Камус (Огуль-Гаймиш. – Р. П.) была злейшая колдунья и что своим колдовством она погубила всю свою родню» [Рубрук, 1997, с. 175–176]^[40].

Обе «госпожи» были доставлены в ставку Сорхактани-беки, матери хана Мунке, что весьма показательно: надо полагать, что именно влиятельнейшая представительница правящего рода должна была судить других его же представительниц. Тем не менее и в данном случае вся работа по сбору доказательств была поручена нойону Мункесару, который совершенно не церемонился со столь знатными подследственными. Согласно тому же Рубруку, обеих «бичевали раскаленными головнями, чтобы они сознались» [Рубрук, 1997, с. 132]. Рашид ад-Дин также упоминает, что к подследственным применяли не только мучительные, но и позорящие меры – так, Мункесар, «обнажив ее (Огуль-Гаймиш. – Р. П.), потащил в суд и допрашивал». Выбив из обеих признание собственной вины, их приговорили к казни через утопление, а имущество казненных хан приказал раздать своим приверженцам [Рашид ад-Дин, 1960, с. 138; Бичурин, 2005, с. 209; Золотая Орда…, 2009, с. 188].

Проведенный анализ показывает, что процессуальные отношения в Монгольской империи в эпоху Мунке уже были достаточно развиты и представители власти старались соблюдать некие базовые принципы их выстраивания. При анализе процесса мы достаточно четко выделяем следующие его этапы: возбуждение дела (по факту совершения преступления), задержание или вызов подозреваемых, собственно следственные действия (включая допросы с применением пытки, очную ставку и проч.) и передача собранных доказательств уже непосредственно лицу, выносящему решение или приговор.

Остается ответить на второй из поставленных в начале параграфа вопросов – о роли в анализируемом процессе «верховного судьи» Мункесар-нойона. Легко заметить, что в расследовании заговора Чингисидов он выступал отнюдь не судьей, а только следователем и, отчасти, прокурором: именно на него возлагалась обязанность и задержать подозреваемых, и добиться от них признаний (причем ни в одном источнике не содержится сведений о применении пыток к потомкам Чингис-хана). Решения же о судьбе лиц, чья вина была установлена благодаря его действиям, принимают совершенно другие люди – сам хан Мунке, его мать Сорхактани, золотоордынский правитель Бату, чагатайский правитель Кара-Хулагу и др., которым верховный судья передавал материалы, послужившие основанием для официального обвинения.

Впрочем, выше мы уже отмечали, что, согласно «Истории Небесной империи», Мункесар «убил» ряд заговорщиков, чью вину сам же и установил. Думается, не будет ошибочным предположение, что речь идет о тех самых нойонах – военачальниках и сановниках, которые были обвинены в заговоре против Мунке и признались в совершенном преступлении.

В современном понимании верховный судья – это глава всей судебной системы, которому должны подчиняться остальные судьи государства и который, в свою очередь, имеет право пересматривать или отменять их решения и т. д. Подобной иерархии в случае с Мункесаром мы не наблюдаем. Известно, что вместе с ним при дворе Мунке было еще несколько лиц, занимавших должность судьи: во-первых, престарелый Шихи-Хутаг, назначенный на эту должность еще Чингис-ханом и, согласно Рашид ад-Дину, не лишенный этого статуса вплоть до своей смерти в начале 1260-х годов [Рашид ад-Дин, 1952, с. 107–108]^[41], во-вторых, Булгай, канцлер хана Мунке, которого называет судьей Вильгельм де Рубрук [Рубрук, 1997, с. 161], в ряде источников в качестве судей при дворе хана Мунке также упоминаются Кадан, Махмуд Ялавач, Буджир, Токто и Торчи (сын Мункесара, возможно унаследовавший его должность) [Hodous, 2022, р. 332]^[42]. Помимо этих судей, время от времени упоминаются и судьи, на которых возлагаются полномочия ad hoc. В частности, завершающей стадией анализируемого нами процесса 1251–1252 гг. стало назначение ханом Мунке двух судей – Бала-«яркучи» и «еще одного эмира», которые были направлены произвести расследование с целью выявить участников заговора в войсках Есу-Мунке^[43] и в Китае и казнить тех, чья вина будет установлена [Рашид ад-Дин, 1960, с. 139]^[44]. Ни об одном из этих судей в источниках не сообщается, что они должны были отвечать перед Мункесаром или что он как-то контролировал их деятельность, – все они назначались на должность лично ханом Мунке и перед ним несли ответственность за принятые решения.

По всей видимости, занимаемое положение позволяло нойону Мункесару расследовать наиболее опасные преступления против государства, в чем ему помогал довольно многочисленный штат чиновников – по сведениям «Юань ши», не менее 40 человек [Золотая Орда…, 2009, с. 235]. Если в качестве подозреваемых и подследственных фигурировали потомки Чингис-хана, то обязанности Мункесара, судя по всему, исчерпывались сбором доказательств и передачей их уже в «суд равных», т. е. хану и членам правящей династии^[45]. Если же речь шла об опасных государственных преступлениях, субъектами которых являлись не члены рода Чингисидов, то Мункесар получал всю полноту власти следователя, прокурора и судьи, но и в этих случаях он должен был согласовывать с ханом возбуждение дел такого рода и отчитываться перед ним о своих действиях. Согласно «Юань ши», «государь, ввиду его строгого соблюдения законов и невзирание на лица, поручал исполнение важных обязанностей и увеличивал [его] власть. Что касается тех, кому полагалась казнь, то [Мэнгусар] всегда казнил их в соответствии с законами. А когда [Мэнгусар] входил [к каану] с докладом, то не было случая, чтобы государь не признал его приемлемым» [Золотая Орда…, 2009, с. 236]. Нельзя пройти мимо и еще одного сообщения: если представители правящего дома «не обращали внимания на наличие проступков, [Мэнгусар] же, узнав, не мог не подать доклад» [Там же, с. 235]. Подобное неукоснительное следование букве закона, естественно, не могло не вызывать слухов о том, что Мункесар-нойон проявлял излишнюю жестокость. Неудивительно, что после его смерти зимой 1253/54 г. в ответ на многочисленные слухи хан Мунке издал специальный указ, адресованный его сыновьям, в котором безупречно характеризовал своего судью. В 1333 г. Мункесар посмертно получил титул гунна Яньго [Там же, с. 237, 239].

Таким образом, под термином «главный судья» («еке-дзаргучи»), по всей видимости, понимается не глава всех судей, а, скорее, судья по особо важным делам. Подобный принцип организации суда и процесса в Монгольской империи в полной мере подтверждает мнение правоведа В.А. Рязановского о том, что «в эпоху Чингиз-хана и его преемников правильной организации правосудия не было… Нет постоянной судебной организации, постоянных судебных учреждений, нет и сознания необходимости выносить приговор по расследовании дела судом и проч. Организация судебной власти находится лишь в зародыше. Мы видим здесь назначение главных судей, но наряду с исполнением других функций» [Рязановский, 1931, с. 31]. Однако, судя по процессу 1251 г., в эпоху Мунке ситуация начала существенно меняться. Появляется иерархия судей, достаточно четко решается вопрос о подсудности разных категорий дел и в особенности представителей разных групп населения империи. Вполне возможно, что уже в это время в державе Чингисидов начинает постепенно сказываться влияние процессуальных принципов Китая и мусульманского мира, которое уже в ближайшие десятилетия ярко проявится в государствах Чингисидов в Китае, Иране, Золотой Орде.

§ 7. Побежденные перед судом победителей: суд над мятежниками на пространстве Монгольской империи

К середине XIII в. Монгольская империя достигла своего максимального территориального расширения. Невозможность управлять обширными регионами с помощью прежних имперских централизованных властных институтов, с одной стороны, и выход на политическую сцену многочисленных амбициозных внуков и правнуков Чингис-хана, недовольных тем положением, которое им отводили старшие родичи, – с другой, стали причиной гражданских войн, не прекращавшихся всю вторую половину XIII в. Их территориальные масштабы и число вовлеченных в них участников были так значительны, что ряд исследователей видит в этих событиях распад Монгольской империи [Хафизов, 2000; Чхао, 2008].

Отметим, однако, что, несмотря на стремление к внутренней автономии и самостоятельной внешней политике, Чингисиды, управлявшие улусами, отнюдь не стремились расколоть Монгольскую империю и как минимум до падения династии Юань в 1360-х годах рассматривали свои улусы как части империи. Это нашло отражение в поддержании контактов между улусами и проч. и использовании имперских властных и правовых институтов, таких как монополия Чингисидов на ханскую власть, соблюдение Ясы Чингис-хана, издание ярлыков и т. п. [Бержер, 2021, с. 138–139; Почекаев, 2021б, с. 35–36, 53–57].

Однако зачастую действие этих институтов носило декларативный характер и реальные правоотношения существенно отличались от «писаного» имперского права. Отличие правоприменительной практики от формального законодательства нашло отражение в судебной деятельности Чингисидов рассматриваемого периода. В данном исследовании мы попытаемся выяснить, в какой степени кризис власти и вызванные им гражданские войны повлияли на изменение правовой ситуации в империи и ее улусах.

Наиболее яркими примерами эволюции правоприменительной практики в означенную эпоху являются судебные процессы в отношении членов правящего рода, которые потерпели поражение в той или иной гражданской войне. Сразу отметим, что источники, которые содержат интересующую нас информацию, во-первых, немногочисленны, во-вторых, субъективны. Прежде всего это «Сборник летописей» Рашид ад-Дина, книга венецианского путешественника Марко Поло, сочинение среднеазиатского автора Джамала ал-Карши и китайская династийная история «Юань ши». Их составители работали при дворе монархов-победителей и, соответственно, интерпретировали события гражданских войн, включая их последствия, в интересах своих патронов. Дополнительная информация содержится в «Истории Шейха Увейса» персидского историка Абу Бакра Ахари, «Истории четырех улусов» известного тимуридского правителя и ученого Мирзы Улугбека и в среднеазиатском генеалогическом сочинении «Муизз ал-ансаб», которые появились позже описываемых событий и, следовательно, содержат авторские интерпретации, опять-таки адаптированные к официальной идеологии соответствующих государств. Однако использование методов историко-правового, формально-юридического и сравнительно-исторического исследования позволяет извлечь из этих источников интересующие нас сведения и попробовать на конкретных примерах проследить эволюцию правовых реалий на пространстве Монгольской империи по итогам гражданских войн второй половины XIII в.

Дело Арик-Буги

Первый из рассматриваемых примеров – дело Арик-Буги, внука Чингис-хана, который в 1260 г. провозгласил себя ханом Монгольской империи в ущерб своему старшему брату Хубилаю. Лишь в августе 1264 г., после серии поражений и ухода большинства приверженцев, Арик-Буга явился к Хубилаю с повинной [Анналы…, 2019, с. 100–101; Рашид ад-Дин, 1960, с. 165]. Рашид ад-Дин приводит весьма любопытный диалог между Арик-Бугой и его братом-победителем Хубилаем, который «спросил: “Дорогой братец, кто был прав в этом споре и распре – мы или вы?” Тот ответил: “Тогда – мы, а теперь – вы”» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 166]. По мнению одних исследователей, этот ответ свидетельствовал о нежелании Арик-Буги признавать себя побежденным [Мэн, 2008, с. 129], другие считают, что им двигала «злоба» на брата, и подозревают, что ответ был приписан ему Рашид ад-Дином, придворным историографом иранских Хулагуидов – сторонников Хубилая [Россаби, 2009, с. 106]. Мы, со своей стороны, полагаем, что этот ответ отразил проблему отсутствия строгого порядка престолонаследия в Монгольской империи. В самом деле, причиной противостояния Арик-Буги и Хубилая (фактически первой гражданской войны в империи) были равные права братьев на трон и поддержка каждого из них многочисленными сородичами и знатью. Лишь победа Хубилая сделала его более законным претендентом на престол^[46], что и признал Арик-Буга своим ответом, предоставив брату-победителю право решать свою судьбу в соответствии с законами Монгольской империи. В результате Хубилай предал его суду, который был проведен с соблюдением всех требований имперского законодательства.