–– Я и не говорю, принц, что бумаги фальшивые. Но Франция так могущественна, что я с трудом представляю руку, способную нанести ей удар. Мы – самая большая страна Европы…

–– Тем более, – сказал отец с явной горечью. – Тем более, сир, Франция является для этих интриганов мишенью номер один. И если б они были только интриганы! На каждой парижской улице я вижу следы их финансового влияния. Оно колоссально. В каждой кофейне читают лживые листовки. Этих листовок, брошюр – тысячи. Скрытые типографии работают не покладая рук. Откуда берутся деньги на это? Кто пропитывает страну ядом? Лавина грязи, которая обрушивается на королевский двор, явно кем-то направляется. А дело Калиостро⁹? Неужели вы думаете, сир, что этот шарлатан действовал без всякого плана, и ее величество пострадала только потому, что звезды на небе так сложились? Кто прислал его в Страсбург, а затем в Париж? Какая сила открыла для него лучшие гостиные столицы? Неужели эта сила – случай?

В голосе принца прозвучала ирония. Король некоторое время размышлял, лицо его потемнело.

–– Я полагаю, что это могла организовать Пруссия, – сказал он наконец. – Покойный Фридрих любил собирать вокруг себя врагов Бурбонов.

Гримаса промелькнула по лицу отца. Он, казалось, был разочарован.

–– Разумеется, сир. В какой-то мере. Но не думаю, что цели Фридриха были так обширны. Он хотел унизить Францию, а не разрушить все троны и алтари Европы.

–– Вы снова напоминаете мне об иллюминатах. Но ведь они запрещены в Баварии! Курфюрст их разогнал.

–– Довольно сомнительно, сир, чтоб тайное общество можно было разогнать указом. Боюсь, у Франции есть сильный враг. Невидимый. И когда он выйдет на свет, бороться с ним будет уже поздно.

–– У вас есть какие-то предложения, принц?

–– Есть, сир. Они касаются усиления полиции и армии.

–– Передайте их мне. Я подумаю над этим.

Я слушала этот разговор, и мне стало как-то тревожно. Мне были непонятны в нем многие слова, я не знала, кто такие иллюминаты и не слышала ни о каком скандале с их ужасными бумагами. Но здравый смысл подсказывал мне, что королю следовало бы прислушаться к словам моего отца. Впрочем, потом прежняя неприязнь к принцу всколыхнулась у меня в груди. Поскорее бы он уже закончил со своими нагоняющими страх разговорами! Король абсолютно прав: Франция сильна и громадна, ни одна страна Европы не может сравниться с ней в блеске и славе, здесь живет двадцать пять миллионов французов – кого и по какой причине королевство должно бояться? Каких-то сумасшедших, у которых нет ни малейшей возможности осуществить свои мятежные идеи?

Если б я высказала свои мысли вслух, королева наверняка была бы солидарна со мной, так утомил ее этот скучный и зловещий разговор. Как только мой отец умолк, она поспешила ко мне, по-матерински заключила в объятия – я даже не знала, чем заслужила такой прием.

– Ах, дорогая моя! – воскликнула Мария Антуанетта. – Вы великолепно выглядите – просто расцвели… Воздух провинции явно пошел вам на пользу. Я так соскучилась по вас, Сюзанна. Как только вы станете принцессой д'Энен, я предоставлю вам место статс-дамы, чтобы вы неотлучно были при мне.

– Вы забыли мадам, что мадемуазель де Тальмон только что сняла траур, – серьезно произнес король. – Еще раз выражаю вам, дорогая Сюзанна, наши соболезнования по поводу смерти вашей тетушки, столь горячо любимой вами. Наверное, предстоящее бракосочетание станет для вас настоящим испытанием. Даже не знаю, отчего ваш отец так спешит со свадьбой.

– Может быть, жених не желает ждать, – пояснила королева. – Вы должны быть счастливы, правда, моя милая?

– Почему, мадам? – спросила я с превосходно разыгранным равнодушием.

– Вы любите своего будущего мужа?

– Я не видела его больше года, государыня, и вряд ли чувство, которое я испытываю к нему, можно назвать любовью.

Отец недовольно кашлянул у меня за спиной. Мои слова явно всех изумили. Конечно, надо было выразиться сдержанней, но я не хотела этого делать. Пусть весь Версаль знает, что Эмманюэль д'Энен для меня – пустое место.

– Ну, во всяком случае, все должны когда-то выйти замуж, – смягчила ситуацию любезная Мария Антуанетта, – а принц д'Энен, что ни говорите, блестящая партия.

– Дочь моя, – вмешался король, – мне угодно поговорить с вами наедине.

Я изумленно взглянула на Людовика XVI. Он был всегда ласков со мной, это так, но я не предполагала, что он выскажет такое желание. Итак, меня ожидает разговор с самим королем?

– Я всегда к услугам вашего величества.

Я оказалась в кабинете наедине с королем и осторожно присела на краешек стула – у меня ведь было «право табурета», право сидеть перед королями. Его величество казался мне смущенным. Впрочем, застенчивость была его обычным состоянием и… даже делала его непохожим на Бурбона. Нет, конечно, в его облике вполне угадывались фамильные черты: прекрасные голубые глаза, выразительный нос, привлекательная искренняя улыбка. Но в нем не было и следа тех величия и изящества, что демонстрировали подданным его венценосные предки. Они любили балы, войны, танцы, он же предпочитал всему этому молитву, исповедь, работу в своей мастерской. Людовик ХVI был невысок ростом и довольно тучен, мог порой принимать нелепые позы; если ходил, то шарахался из стороны в сторону, если стоял и беседовал, то не скрывал, что тяготится этим.

Никакие советники и министры не могли перебороть в нем этого. Рассказывали, что на одном из приемов он потерялся среди толпы, не смог разыскать собственное кресло и примостился на краешке табурета одной дамы. Это разъярило Морепа, который металлическим тоном долго втолковывал его величеству: «Когда вы в кругу своих, уместно вести себя непринужденно и на равных. Однако на публике вы – король, и перед лицом восьмисот зрителей нельзя забывать о своем королевском достоинстве. Французы не привыкли видеть, чтобы с королем обходились таким образом…»

Но эти выговоры не изменили натуры монарха. Он и сейчас, позвав меня в кабинет, не сразу нашел слова, чтобы начать разговор. Некоторое время он будто думал о чем-то, склонившись над чертежами ныне строящегося Бургундского канала, разложенными у него на столе. Ожидая, я скользила взглядом по стенам. Сколько здесь было географических карт! Казалось, короля интересует устройство мира до самых мелких подробностей. На одном из кресел была оставлена книга, раскрытая на середине, и я с удивлением заметила, что его величество, по-видимому, читает по-английски – книга была именно на этом языке.

– Меня удивила ваша печаль, мадемуазель, – наконец, произнес Людовик XVI.

Я подняла на него удивленные глаза.

– Печаль? Я была в трауре по тетушке, сир.

– Нет. Я говорю не о том. Вы чем-то озабочены, не так ли?

– Только предстоящим замужеством, сир.

– Мадемуазель, – мягко прервал он меня. – Я давно хотел вам сказать, что мне известно все.

Я невозмутимо смотрела на него.

– Что именно вам известно, государь?

– Тайна вашего отсутствия, вот что!

Он произнес это таким тоном, словно это было тайной и для меня.

– Вовсе не смерть мадам де Ла Тур, этой действительно доброй женщины, отправила вас в такую даль от Франции. Я попытаюсь говорить деликатно, но все же выражусь вполне ясно: вы ожидали ребенка, оттого и уехали.

Его величество был несколько смущен своей прямотой. Я старалась держаться спокойно. Уж не пришло ли ему в голову прочитать мне лекцию о нравственности и о греховности внебрачных связей? В таком случае его величеству надо было начать с других дам, у которых по пять любовников одновременно и по трое детей, отцы которых неизвестны.

– Это правда, государь. Но…

– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…

«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»

– Только долг толкает меня на этот разговор!

– Какой долг, сир?

– О, только долг перед белыми лилиями¹⁰, конечно!

Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.

– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.

– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.

Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.

– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.

– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.

Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен и сентиментален, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.

– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!

– Д-да, – подхватила я, начиная понимать, что этот разговор для меня не бесполезен, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.

Людовик XVI насторожился.

– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?

– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Отец сказал мне, что так будет лучше для всех.

– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.

– Вы привезете его сюда?

– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Нехорошо лишать ребенка матери. Мой брат сам мог бы подумать об этом, если б не был так легкомыслен.

В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.

– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Ребенок остался на одной из тамошних ферм, его легко найти…

– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала Государственного совета.

Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете!

Как глупы и ничтожны люди, которые насмехаются над ним, отпускают остроты по поводу его манер и мужской силы. Во Версале полно щеголей с изящными манерами, и еще больше отъявленных развратников, но чего они стоят по сравнению с добрым и благородным королем Франции? Его набожность, ежедневное посещение мессы, частые исповеди и причастия – не показуха; только человек с добрым сердцем, истинный христианин мог задуматься о моем горе, о моей разлуке с ребенком и придумать, как мне помочь! Всем, абсолютно всем было наплевать на это… только не ему!

Слезы выступили у меня на глазах.

– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья и прижимая к себе его руку. – Пусть вас благословит Бог!

– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, – я, еще когда вы были девочкой и ваш отец просил у меня дозволения признать вас дочерью, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?

Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами?

– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.

– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде¹¹, и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?

– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.

– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Однако любовь не всегда есть непременное условие для прочного брака. И мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.

– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения.

      Людовик XVI решил закончить эту тему.

– Итак, мадемуазель, мы будем рады видеть вас в Версале после вашего бракосочетания.

Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.

– Спокойнее! – воскликнула она. – Что за нежности? Помните об этикете!

Эти слова быстро охладили меня, и я, придя в себя, сразу уяснила неестественность своего поведения. Я не любила Сесилию, свою мачеху, и виделась с ней очень редко. Она платила мне тем же, хотя, возможно, в душе уже смирилась с тем, что именно я, внебрачная дочь ее мужа, стану наследницей титула и состояния.

– Благодарю за напоминание, – сказала я с горечью в голосе. – Напомню и вам, сударыня, что у вас булавка от пластрона откололась, и выглядит это почти неприлично.

С холодной улыбкой она возвратила жемчужную булавку на место.

– Вы остры на язык, моя милая. Только не следовало бы демонстрировать это во время аудиенции. Ваш отец рассержен тем, что вы сказали о своих чувствах к принцу д'Энену.

– Мне это безразлично.

–– Надеюсь, в своем безразличии вы не забыли, что надлежит нанести визит графу д’Артуа?

Мимо проходила герцогиня Диана де Полиньяк. Она услышала последние слова мачехи.

– Мадемуазель де Ла Тремуйль! – воскликнула герцогиня. – Моя малышка! Мы с вами еще не виделись. Ну, здравствуйте, душенька. Кажется, вы хотели видеть графа? Он сейчас у своей супруги.

– Вот и отлично. – У меня отлегло от сердца. Нет ничего безопаснее, чем посетить принца крови в салоне его жены. – Я им обоим засвидетельствую почтение.

– Я похищаю вас, душенька! Пойдемте к д'Артуа вместе.

Она подхватила меня под локоть и повела длинными знакомыми галереями.

2

Жена принца крови, дочь короля Сардинии, была одной из самых непопулярных персон при дворе. Муж находил ее неинтересной. После того, как пять лет назад у четы родилась дочь, его визиты к принцессе можно было пересчитать по пальцам, а если уж граф д’Артуа и отправлялся к ней, то придворные острили: «Чудо! Его высочество выбрался отведать савойского пирога с чаем!» Сейчас, похоже, был как раз тот редкий случай: покои принцессы были полны придворными. Уже издалека был слышен смех и, кажется, звуки откупориваемого шампанского.

– Что случилось? – удивленно спросила я у герцогини. – Принц снова влюбился в свою жену?

– Вам лучше это знать, душенька! – отвечала герцогиня с известной долей иронии, которая превратила ее слова в намек. – Вы были таким близким другом его высочества.

Казалось, в салоне что-то празднуют. Обстановка была самая непринужденная, лакеи разливали пенящееся вино в десятки бокалов и разносили гостям разнообразные сладости. Дворецкий заметил меня и собирался было огласить мое имя, но я сделала ему знак остановиться: слишком уж свободная атмосфера в покоях принца и обилие приглашенных не располагали к официальной аудиенции. Я прошла в салон. Графиня д'Артуа, сидевшая в глубоком кресле, холодно кивнула мне. Я сделала глубокий реверанс. По лицу принцессы очень ясно промелькнуло выражение неприязни.

–– Время пошло, ваше высочество! Ваше безумное пари стартовало! – восклицал один из придворных. – Но что вы скажете королеве, если проиграете?

–– Никогда в жизни! Я бьюсь об заклад только тогда, когда уверен в успехе.

–– Если вы добьетесь цели, ваше пари войдет в историю, монсеньор!

Здесь, похоже, только и говорили, что о каком-то пари. Взяв с подноса изящную тарталетку со свежей малиной и белоснежным кремом, я некоторое время слушала эти возгласы, ничего не понимая, потом шепнула Диане де Полиньяк:

–– Что здесь затевается, мадам?

Она поглядела на меня с непонятной улыбкой и нарочно ответила громким грудным голосом, чтоб ее услышали все в салоне:

–– Мадемуазель де Ла Тремуйль только что приехала. Она еще ничего не знает о вашей авантюре, монсеньор!

Граф д'Артуа резко обернулся. Он заметил меня, и наши глаза встретились.

Он совсем не изменился, только взгляд стал еще более дерзким. Тишина повисла в салоне, смех умолк. Я молча сделала реверанс, ощущая, впрочем, как мурашки бегут по спине. Никаких отношений с принцем я возобновлять не собиралась, но все-таки его взгляд заставил меня слегка смутиться. Его глаза говорили: «Вы вернулись? Я довольно долго ждал этого. И я не ожидал, что вы так чертовски похорошеете. Разумеется, я заполучу вас вновь, чего бы мне это ни стоило». Но, кроме вожделения, в его взгляде плескалось еще что-то, похожее на ревность или на злость.

– Значит, слухи о вашем приезде были правдивы!

Я снова сделала реверанс, стараясь сохранять полное хладнокровие.

– Да, ваше высочество, несколько дней назад я вернулась в Париж.

– Вы не очень-то спешили в Версаль, – небрежно произнес он сквозь зубы.

Но за небрежностью тона я чувствовала совсем другое. Его взгляд просто впивался в меня, скользя по лицу, волосам, груди, полуоткрытой глубоким декольте, и маленьким ногам, обутым в атласные туфельки, чуть виднеющиеся из-под пышных юбок. Это откровенное, до неприличия, жадное внимание превращало светский разговор в какую-то скандальную сцену, недаром придворные притихли и с любопытством наблюдали за нами.

– Провинция пошла вам на пользу? – резко спросил он.

– Надеюсь, ваше высочество.

– Вы не стали провинциалкой, поздравляю вас.

– Благодарю, ваше высочество.

– Я слышал, вы выходите замуж, мадемуазель?

– Да, монсеньор. Выхожу замуж за принца д'Энена де Сен-Клера.

– Отличный выбор, без сомнения! Принц, черт возьми, молод, хорош собой… ну, а то, что он не умеет и слова сказать, – это ведь не такой уж большой недостаток, не правда ли?

«Уж не ревнует ли он?» – подумала я. Но в любом случае я ничего не отвечала на это язвительное замечание, стояла молча и невозмутимо, как статуя. Когда-то меня учили держать паузу. Она иногда больше, чем слова, дает понять собеседнику, что он сказал глупость. В самом деле, какое право он имел ревновать? Что он сделал для меня? И что мог мне предложить?

– Я буду на вашем венчании, слышите? – Он сказал это так, словно угрожал мне.

– Слышу, монсеньор, и благодарю. Это большая честь для нас.

– Вот и прекрасно. Надеюсь, вы будете счастливы.

Граф д'Артуа надменно протянул мне руку для поцелуя. У меня запылали щеки. Такого поворота я не ожидала, иначе ни за что не явилась бы на эту встречу. Конечно, принц крови имеет право так поступать. Может, его ревность так замучила, что он решил поиздеваться надо мной. Но, черт возьми, всему есть предел. Я бы поцеловала руку кому угодно, только не ему! Он был моим любовником, он был для меня кавалером, но только не принцем крови и не повелителем! И теперь он полагал, что может унижать меня?

– Благодарю вас, принц, за добрые пожелания, – сказала я холодно, не делая ни шагу к протянутой руке графа. – Ваше присутствие на свадьбе необыкновенно меня воодушевит.

Он ждал напрасно. Произнеся эти слова, я сделала не слишком глубокий реверанс и, повернувшись к принцу спиной, вышла в галерею.