–– Я вижу, вы хорошо соображаете. Что ж, сообщу вам, что через пару часов наше судно отправляется в путь. Сейчас утро, но завтрак пока не подавали. Мы можем спокойно поговорить.

–– Так я на судне?

–– На корабле «Коммерс-де-Марсей». Его капитан доставит нас обоих во Францию. Маргарита здесь же, на борту, и войдет к вам сразу же, как только мы закончим беседу. Я приказал захватить сюда и этого вашего индейца, Кантэна. По словам Воклера, он забавлял вас.

Я безучастно лежала, не вполне разобрав смысл его слов. Я только понимала, что меня выкрали, и сделано это по приказу моего отца. И еще я замечала, что он ведет себя предупредительно… будто пытается загладить вину. Видно, хочет договориться по-доброму? Этого прежде за ним не водилось.

– Должен признаться, Сюзанна, что вы нарушили все мои планы и вели себя совсем не так, как я вам предписывал.

Он пододвинул кожаное кресло и сел рядом со мной.

– Вы думаете, мне так нужно было посетить Мартинику, если я приехал сюда? Да я, тысяча чертей, до самой смерти не появился бы здесь. Я был в Париже, когда Воклер привез мне весьма тревожные известия о вашем исчезновении. Я примчался сюда, провел тщательные поиски – и что же? Я нахожу вас в доме вашего нового любовника, какого-то итальянца, даже не дворянина, черт побери!

Я смотрела на него с изумлением. Мало-помалу до меня доходил смысл слов принца.

– Какой новый любовник? – спросила я недоумевая. Мне весьма странно было слышать об этом. – Я была в доме моего брата, Антонио. Мы случайно встретились здесь, на острове. Мне было хорошо у него, и я не звала вас на Мартинику. Вы примчались сюда Бог знает зачем и посмели украсть меня, как какой-то тюк с шерстью… О Боже, да я ненавижу вас!

Я произнесла это негромко, но яростно, так, что у принца дернулась щека.

– О, – сказал он холодно, – вы снова повторили мне те слова, которые я уже слышал в Париже во время нашего последнего свидания. Теперь вы будете часто напоминать мне об этом?

Я смотрела на него с отвращением.

– Не знаю. Я бы предпочла вообще не встречаться с вами.

– Я очень ошибся в вас, мадемуазель. Мне казалось, в вас течет кровь де Ла Тремуйлей, но кровь вашей матери постоянно берет гору.

– Я слышала это уже сто раз. Полагаю, вы привезли меня сюда не за тем, чтобы открыть мне тайну моего происхождения? – спросила я устало, но с некоторой долей язвительности.

– Я привез вас затем, чтобы забрать в Париж, и я это сделаю.

–– Я готова ехать куда угодно… лишь бы Жанно остался со мной.

Принц нахмурился.

–– Не думаю, что сейчас самое время для этого.

У меня зашлось сердце. Так я и знала! Он не изменил своих намерений. Но о чем же он желает говорить со мной, если отказывает мне в самом важном?!

–– Если ваш ребенок находится сейчас, как вы говорите, у вашего итальянского брата, то я полагаю, что нет необходимости его оттуда забирать.

– Я… я не понимаю вас, – проговорила я шепотом.

– Тут нечего понимать, Сюзанна! Все сложилось гораздо приличнее, чем я ожидал. Ваш ребенок, разумеется, должен получить хорошее воспитание. Но пока что он слишком мал. Поначалу я подыскивал хорошую семью, которая позаботилась бы о нем, но сейчас, когда в этом деле объявился ваш брат, можно оставить это дитя у него. А вы вернетесь в Париж и выйдете замуж.

Нет, это казалось мне слишком чудовищным, чтобы быть правдой. Мне представился Жанно. Принц предлагает мне с ним расстаться? Конечно, у Антонио малышу будет неплохо, это я знала заранее: молоко Жасмины, ласка Селины, тепло и солнце Мартиники… Но ведь я буду на другом краю света и уже не услышу его смех, не почувствую теплоту его тепла. Кого он будет называть матерью? Как это вообще возможно – предлагать мне отказаться от сына?

– Нет-нет, – прошептала я, – вы не можете этого сделать.

– Могу, мадемуазель. Для вашего же блага, для вашего доброго имени. Вы вернетесь в Париж одна, и сплетни утихнут.

– Я убью себя, знайте это! – крикнула я с угрозой и яростью в голосе. – Есть вещи, которых женщина не может выдержать!

– Я не дам вам совершить ничего подобного.

Его тон был таков, что я поняла: он выполнит все, что говорит, в этом можно не сомневаться. Но я все-таки сомневалась; может быть, я была так наивна потому, что ощущала себя больной и уставшей и голова у меня пылала, как в горячке.

– Ах, вы говорите так, потому что совсем не знаете моего ребенка, – произнесла я умоляюще. – Если бы вы его знали, вы бы поняли, какое это сокровище. Его нельзя никому отдавать, даже моему брату, это самый лучший мальчик на свете. Сущий ангел. Он плачет совсем не так часто, как другие дети, он тихий и спокойный, просто немного более чуткий. А видели бы вы, как он улыбается! У него такая мягкая кожа, такие пухленькие щечки, а ручки – они словно ниточкой у запястий перевязаны! Ему уже шесть месяцев, а он еще ни разу не болел. Даже болезнь жалеет такого прелестного ребенка. Жанно ничем и никогда не причинит вам неприятностей…

Я говорила, как в бреду, переполненная чувством отчаяния и надежды одновременно. Сам дьявол был бы тронут моими словами, я вкладывала в них всю свою искренность, всю безграничную любовь, которую питала к Жанно. Принц резко поднялся, с грохотом отодвинув стул. Я заметила, что он избегает моего взгляда.

–– Охотно верю, Сюзанна. И сам охотно поглядел бы на этого малыша. Но не сейчас.

–– Не сейчас? Что это значит?

Принц отошел к окну, заложил руки за спину.

–– Это значит, что пока не время. Сейчас нужно думать о вашем браке. Малыш подождет. Мне не нужны бесконечные сплетни при дворе. В свое время одно ваше удочерение наделало много шуму и стоило мне множества усилий, а вы удвоили этот шум своим поведением. Так вот, я хочу, чтобы шум унялся. Пусть общество переключится на другие предметы обсуждения.

Обернувшись ко мне, он уже мягче добавил:

–– Но это не значит, что ребенок останется на Мартинике навсегда. Разве вы не знаете аристократических обычаев? Считайте, что вы отдали сына кормилице. Так всегда делают. Когда ребенку исполняется семь или восемь лет, он возвращается к родителям. Я сам так вырос.

–– Но я не могу жить без него семь или восемь лет!..

–– Это в вас говорит ваша итальянская кровь. Если вы прислушаетесь к своей французской сущности, вспомните о своем аристократическом благородстве, вы поймете, что я абсолютно прав.

Я в ярости ударила кулаком по постели. Черт возьми, он хочет, чтобы я вспомнила о своей французской сущности? О каком-то там чертовом благородстве? Но о чем бы я ни вспоминала, в сердце были только жгучая боль от расставания с Жанно и ненависть к этому могущественному человеку! Чтоб он пропал! Какое право принц имеет вставать между мной и сыном? Ребенка разлучают с матерью только на невольничьих рынках. А до обычаев аристократов в этих вопросах мне нет дела!

–– Я никуда не поеду без ребенка! И не позволю везти меня во Францию, как пленницу.

Холодно взглянув на меня, принц направился к двери.

–– Боюсь, вам не приходится выбирать. Вы уже на корабле. Что касается пленницы, то вы перестанете ею быть, когда станете носить фамилию мужа. Пусть хоть это поощрит вас к предстоящему браку. Я ничего не желаю так, как устройства вашей судьбы. Быть вашим отцом, мадемуазель, оказалось крайне хлопотным делом.

Он вышел. Поистине, этот невозмутимый, холодный, бесчувственный человек вызывал ужас… он так хладнокровно собирался причинить мне огромное горе! Я в ярости швырнула подушку ему вслед, потом рывком села, спустив ноги с кровати. Корабль еще не ушел. Отец говорил, что отплытие только через два часа. Надо хотя бы найти Маргариту или Кантэна. Они должны помочь мне.

Черные круги поплыли у меня перед глазами, в голове словно вспыхнула молния. Ах, как сильно стучит кровь в висках! Из-за этой боли и поднимавшейся в груди тошноты я не чувствовала в себе силы ходить.

– Я не позволю ему, – прошептала я исступленно. – А если он сделает так, как сказал, у него не будет больше дочери!

В каюту вошла Маргарита, бросилась ко мне с возгласом радости.

–– Как я рада вас видеть, мадемуазель! Все случилось так быстро. Третьего дня приехал его сиятельство, приказал собирать вещи. Нас отвезли на корабль еще вчера вечером, и с той поры я все ждала, когда нам позволят увидеться. Говорят, вы не совсем здоровы? Я приготовлю вам компресс с винным уксусом. Или, может, растереть несколько зерен муската, чтобы приготовить успокоительное?

Я слушала ее, но мало что понимала. Боль, мучившая меня, развивалась словно по спирали, причиняя все большие и большие страдания. Но когда она достигла высшей точки, сознание погасло, и я будто провалилась в черную бездну.

Глава третья

Новобрачная

1

«Коммерс-де-Марсей» прибыл в Гавр 28 апреля 1788 года, через три с половиной месяца после отплытия с Мартиники, а уже первого мая меня привезли в Париж.

В этот день мне исполнилось восемнадцать лет.

Прошло всего два года с того дня, как я покинула монастырь святой Екатерины, а мне казалось, будто минуло целых сто лет. Между шестнадцатилетней девчонкой, мчавшейся на Стреле по безбрежным бретонским лесам, и мною сегодняшней лежала целая пропасть. Я стала совсем другой. Перебирая в памяти пережитые события, я удивлялась тому, что моя жизнь, словно обезумев, мечется между пиком счастья и бездной отчаяния. Последней точкой в этом метании стала разлука с Жанно.

Я не покончила с собой и не умерла от горя. Я даже не заболела, если не считать лихорадочного бреда, в котором пролежала первые три дня плавания. Более того, я почти успокоилась. Не сразу, а постепенно… Сначала ребенка мне не хватало просто физически. Я так привыкла чувствовать, ощущать его, что умирала от желания увидеть Жанно, расцеловать нежные пухлые щечки, ощутить на груди его теплое дыхание… Это было невероятное состояние. Я словно разрывалась на части. Я утратила себя, меня жестоко вывернули наизнанку и бросили умирать. Во сне я бредила, что Жанно рядом, где-то возле меня, надо только найти его! Как сомнамбула, бродила я по кораблю, натыкаясь на стены, подходила к борту судна и долго глядела в воду. Соленые брызги летели мне в лицо, и я приходила в себя. Понимала, что просто схожу с ума…

Принц недаром устроил так, чтобы путешествие было столь длинным. Мы несколько недель в феврале жили на Мадейре, ожидая, пока днище судна очистят от морских наростов и покроют составом, предохраняющим от гниения. Следующая остановка была в Португалии, в громадном порту Лиссабона, где мы стояли так долго, что отец возил меня поглядеть на королевский двор, а так же прогуляться по бурной и широкой реке Тежу, несущей свои воды в Атлантику. Все эти красоты, конечно, отвлекали меня от переживаний… тем более, что Лиссабон поразительно быстро восстанавливался после катастрофического землетрясения, буквально стершего его с лица земли. Кроме того, нас с отцом в прогулках по Португалии сопровождал капитан судна, тридцатилетний Франсуа де Вильер, бравый морской офицер с зелеными глазами и курчавой шевелюрой, на вид жесткой, как проволока. Этот малый был весьма недурен собой, держался с моим отцом независимо, без всякого подобострастия, и в другое время я непременно оценила бы по достоинству и эту независимость, и те взгляды, которые он на меня бросал. Но я вела себя холодно и рассеянно – мне было не до флирта. В конце концов, оскорбившись, он стал избегать встреч со мной, и я его почти не видела.

Чуть позже, уже в апреле, «Коммерс-де-Марсей», везущий на себе, кроме ста сорока пушек, еще и груз карибских пряностей, долго выгружал их в порту Ла Корунья. Вообще-то военному судну воспрещалось перевозить какие-либо товары, но капитан де Вильер решился на нарушение правил и выполнил заказ испанских купцов по доставке в Европу драгоценного груза. От моего отца не укрылось это обстоятельство. Наблюдая за тем, как толпа торговцев нетерпеливо принимает в порту тюки кайеннского перца и корицы и как капитан судна запросто ведет себя с этими людьми, он произнес:

–– Капитан де Вильер – большой предприниматель, как я погляжу. Мне в его возрасте и в голову не приходило зарабатывать на своей должности. И это дворянин! Право, он заслуживает того, чтоб об этом узнал адмирал де Сюффрен.

Все, что говорил принц, вызывало у меня отторжение. Услышав его слова, я вся вскинулась, глаза у меня заблестели:

–– Вот как? Может, вы даже напишете донос на этого человека? Это будет достойно аристократа!

Отец холодно посмотрел на меня:

–– Ничего подобного я не сделаю, разумеется. Я благодарен ему за то, что он столько времени терпел ваши капризы на судне. Но в целом этот человек нечист на руку, и я не хочу иметь с ним ничего общего.

С этого дня он не посещал салон, где все обедали. Впрочем, мне от этого было даже легче. К отцу я чувствовала ненависть и отвращение. Во-первых, он унизил меня… во-вторых, он постоянно втолковывал мне, что я должна забыть Жанно, что у меня еще будут дети – законные наследники. В-третьих, будто совершенно не понимая, какая рана кровоточит у меня внутри, он постоянно напоминал мне, что, как только мы ступим на французскую землю, состоится мое бракосочетание с Эмманюэлем Филиппом Дени де Сен-Клером, принцем д'Эненом, полковником королевской гвардии. Венчание должно было состояться невзирая ни на что, без всяких проволочек и при любой погоде, пусть даже ураган пронесется над Парижем. Никакой церемонии помолвки не требовалось, потому что она, как мне стало известно, уже была заключена в начале прошлого лета, когда я сама была на Мартинике.

На все это я смотрела вполне равнодушно. Меня ведь все равно выдадут замуж, разве не так? Для принца де Тальмона это стало целью жизни. А раз так, не все ли равно, кого он для меня выбрал? Принц д'Энен казался мне лучшим из того, что мог предложить отец.

Правда, этого юношу я почти не знала. В моей памяти жило смутное воспоминание о первом бале в Версале, о красивом, но каком-то невзрачном молодом человеке, заикающемся и робком, своим поведением возбуждающем жалость. Это было все. Да еще я помнила, что он несколько раз сопровождал меня, неся перчатки или муфту и не мешая кокетничать с другими офицерами. Я догадывалась, почему именно он был избран мне в мужья. Несомненно, и в этом деле витало имя графа д'Артуа. Мой отец всегда держал его сторону. Принц д'Энен тоже состоял в свите брата короля. Чтобы я, выйдя замуж, ни в коем случае не покинула клан д'Артуа, мне нашли мужа из той же партии. Очень легкий расчет…

Я подписала предложенный мне брачный контракт, скрупулезно составленный лучшими парижскими юристами. И лишь мимолетно отметила пункт, согласно которому я в случае смерти мужа становлюсь наследницей его титулов и состояния и получаю право распоряжаться ими по своему усмотрению. Если бы я была алчной, этот пункт очень бы меня утешил.

Мне не давали ни минуты покоя. Отец пичкал меня наставлениями о том, как следует вести себя при дворе – весело, непринужденно, как ни в чем не бывало.

– Что за недовольная гримаса у вас на лице? Улыбайтесь! Вы похорошели, вами будут очарованы при дворе абсолютно все. Я знаю, что вы упрямы, как мул, и не послушаете моего совета. Но я взываю к вашему здравому смыслу: к чему демонстрировать всем, что с вами стряслось? Неужели вы думаете, что кто-то посочувствует вашему сумасбродству? Над вами позлословят, как это обычно бывает в Версале. Вы этого хотите?

Вслух я не спорила, хотя то, что он постоянно указывает мне, как и что делать, ужасно меня раздражало. Но терпеть оставалось недолго. Дайте только мне выйти замуж и освободиться от власти отца… Я стану сама себе хозяйкой. Никто не сможет мне приказывать.

Принц повез меня в Версаль на аудиенцию к их величествам: нужно было представить королю наш брачный контракт. Я была удивлена, насколько легко вновь привыкла к тяжелым платьям из бархата и атласа, высоким пышным прическам, вплетенным в волосы жемчужным нитям и скользким крошечным туфелькам. Словно не было ни океана, ни Мартиники.

– Прошу вас, мадемуазель! Прошу, ваше сиятельство, – услужливо сказал лакей, распахивая перед нами дверь королевского кабинета.

За тот год с небольшим, что мне не доводилось видеть королеву, Мария Антуанетта изменилась. Постоянные балы и ночные развлечения сделали свое дело: никакая пудра уже не могла скрыть темные круги под глазами, а бледность кожи ясно проступала сквозь густой слой румян. Безусловно, на королеву отрицательно повлияла и смерть маленькой принцессы Софи Беатрисы – ребенку едва исполнилось одиннадцать месяцев. Для королевы, горячо любившей своих детей, наверняка это было страшным ударом. Я представила, что такая участь может постигнуть и меня, и содрогнулась от ужаса: кажется, я не пережила бы потери Жанно! А что сказать о короле? Когда рождались его дети, он был сам не свой от радости, даже плакал от счастья… Что же он чувствовал тогда, когда умерла его младшая дочь?

Но хотя Мария Антуанетта не выглядела свежо и молодо, она все еще была красива: все так же не требовали притираний и шиньонов ее чудесные пепельно-русые волосы, высокий гордый лоб еще не обозначили морщины, и уголки полных губ, свойственных всем Габсбургам, еще не опустились. Да и возраст – всего тридцать три года… Каждый, взглянув на королеву, мог бы с легкостью представить себе, как хороша она была в юности. Как хорошо служить столь красивой и доброй королеве! Я подумала об этом и одновременно отметила про себя, что это первая светлая мысль, которая посетила меня по возвращении во Францию.

Я мало говорила, предоставляя речи отцу, и только сделала несколько глубоких реверансов. Я дожидалась, когда же, наконец, закончится разговор между королем и принцем. Речь шла, по моему мнению, о всякой чепухе: принц де Тальмон рассказывал о положении в войсках, о настроениях, преобладающих среди офицеров… Король слушал все очень внимательно. Потом почему-то вспомнили покойного Морепа, стали обсуждать его действия по восстановлению парламентов.

–– Это была огромная ошибка, ваше величество, – утверждал мой отец. – Если уж ваш дед решился на их уничтожение, ни в коем случае нельзя было их восстанавливать. Там собирается всякое отребье, все враги государства и короля. Когда-то они были оплотом янсенистов и вместе с ними расшатывали религию. Парламенты сыграли роковую роль против иезуитов.

–– Увы, – сказал король, – я был слишком молод, когда взошел на престол. И я так доверял Морепа.

–– Могу предположить, господин Морепа не столько помогал вам, сир, сколько мстил вашему предшественнику за опалу, в которой пребывал тридцать лет, – заметил отец. – Пристрастность Морепа нанесла королевству большой вред.

Это прозвучало резко. Король, слегка смутившись, пожал плечами:

–– Что поделаешь, принц. В ту пору у меня не было такого советника, как вы.

–– Но и сейчас еще не поздно все изменить, сир. Нужна только твердость. У вас есть войска. Обопритесь на них.

–– Сегодняшнего положения дел не поправят войска, – возразил король. – Финансы в большом расстройстве. Разве может сила справиться с этим?

–– С расстройством финансов – нет, но сила может оградить вас от памфлетов и оскорблений. С помощью силы можно вышвырнуть из королевства всех интриганов, которые горланят о Генеральных штатах. Позже, когда умы успокоятся, можно будет провести реформы – но уже свободно, не под их принуждением.

Король покачал головой, дав понять, что не собирается обсуждать подобный выход. Королева скучала и не скрывала этого. Я, наблюдая за отцом, полагала, что он отступит, смолчит. Но он оказался настойчив.

–– Разве курфюрст Баварии не передал вашему величеству документы иллюминатов? – допытывался он. – Мой друг маркиз де Вирье, изучавший их, полагает, что дьявольские сети раскинуты мастерски. Церкви и Франции грозит огромная опасность.

–– Я читал эти бумаги, – ответил король с некоторой досадой.

–– Неужели, сир, они не произвели на вас никакого впечатления?

–– План, без сомнения, ужасающий. Но его кощунственность и внушает сомнения…

–– Полагаю, сир, курфюрст Баварии не стал бы сообщать всему миру о фальшивках.