Отрывок из поэмы «Совесть»

 
…В девятьсот семнадцатом родился,
Не участвовал и не судился,
В оккупации не находился,
Не работал, не был, не умею,
Никаких знакомых не имею.
Родственников за границей нету,
Сорок три вопроса и ответа,
Сорок три вопроса и ответа —
Просто идеальная анкета.
……………………………………………………
Одного вопроса нет в анкете.
Нет того, что в сердце нам стучится,
Ханжескому пафосу противясь,
А когда ты думать разучился,
Несгибаемый, как пень, партиец?
Твердым шагом проходил в президиум,
Каялся, когда кричали: «Кайся!»
И не падал, и не спотыкался,
Потому что, кто ж споткнется сидя…
 

Да, мальчики!

 
Мы – виноваты.
Виноваты очень:
Не мы
         с десантом
                         падали во мглу.
И в ту —
              войной затоптанную —
                                                  осень
мы были не на фронте,
                                   а в тылу.
На стук ночной
                        не вздрагивали боязно.
Не видели
                ни плена,
                             ни тюрьмы!
Мы виноваты,
что родились поздно.
Прощенья просим:
виноваты мы.
Но вот уже
                 и наши судьбы
                                        начаты.
Шаг первый сделан —
                                  сказаны слова.
Мы начаты —
                      то накрепко,
                                        то начерно.
Как песни,
                как апрельская трава.
Мы входим в жизнь.
Мы презираем блеянье.
И вдруг я слышу разговор о том,
что вот, мол, подрастает поколение.
Некстати… непонятное…
                                    Не то…
И некто —
                суетливо и запальчиво, —
непостижимой злобой
увлечен,
уже кричит,
                  в лицо нам
                                   тыча пальцем:
«Нет, мальчики!»
Позвольте,
                он – о чем?
О чем?
Нам снисхождения не надо!
О чем?
И я оглядываю их:
строителей,
поэтов,
космонавтов —
великолепных мальчиков моих.
Не нам брюзжать,
не нам копить обиды:
и все ж таки
                   во имя
                              всей земли:
«Да, мальчики!» —
которые с орбиты
                           космической
в герои
          снизошли!
Да, мальчики,
веселые искатели,
отбившиеся
от холодных рук!
Я говорю об этом
                           не напрасно
и повторять готов
                           на все лады:
Да, мальчики в сухих морозах Братска!
Да, мальчики, в совхозах Кулунды!
Да,
     дерзновенно
                       умные
                                очкарики —
грядущее
              неслыханных наук!
Да, мальчики,
в учениях тяжелых,
                              окованные
                                             строгостью
                                                               брони.
Пижоны?
Ладно.
Дело
не в пижонах.
И наше поколенье —
                                 не они.
Пусть голосят
                      о непослушных детях
в клубящемся
                    искусственном дыму
лихие спекулянты
                           на идеях,
                                         не научившиеся
                                                                 ничему.
А нам смешны
пророки
неуклюжие.
Ведь им ответить сможем мы сполна.
В любом из нас клокочет революция
Единственная.
Верная.
Одна.
Да, мальчики!
Со мною рядом встаньте
                                     над немощью
                                                          придуманной
                                                                              возни.
Да, мальчики!
Работайте, мечтайте.
И ошибайтесь, —
Дьявол вас возьми!
Да, мальчики,
                    выходим в путь негладкий!
Боритесь
              с ложью!
Стойте на своем!
Ведь вы не ошибетесь
                                  в самом главном.
В том флаге, под которым мы живем!
 

«Слова бывают грустными…»

 
Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
«Все кончено.
Все
кончено…»
 

О разлуке

 
Ты ждешь его теперь,
                                 когда
вернуть его назад
                           нельзя…
 
 
Ты ждешь.
Приходят поезда,
на грязных спинах
                            принося
следы дорожных передряг,
следы стремительных дождей…
И ты,
наверно, час подряд
толкаешься среди людей.
Зачем его здесь ищешь ты —
в густом водовороте слов,
кошелок,
            ящиков,
                        узлов,
среди вокзальной суеты,
среди приехавших сюда
счастливых,
                  плачущих навзрыд?..
 
 
Ты ждешь.
Приходят поезда.
Гудя,
       приходят поезда…
О нем
никто не говорит.
И вот уже не он,
                         а ты,
как будто глянув с высоты,
все перебрав в своей душе,
все принимая,
                      все терпя,
ждешь,
          чтобы он простил тебя…
А может,
нет его уже…
Ты слишком поздно поняла,
как
он тебе необходим.
Ты поздно поняла,
                             что с ним
ты во сто крат сильней была…
Такая тяжесть на плечах,
что сердце
                сплющено в груди…
Вокзал кричит,
                       дома кричат:
«Найди его!
Найди!
Найди!»
 
 
Нет тяжелее ничего,
но ты стерпи,
но ты снеси.
Найди его!
Найди его.
Прощенья у него
                          проси.
 

Письмо домой

 
Мама, что ты знаешь о ней?
                                          Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
                       заранее обвиня
ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
                 Угол выбрали потемней.
Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
                                          родная мать?
Как, мол, этот сыночек ответит ей?
Тихо шепчут они:
                           – Дыму нет без огня. —
Причитают:
                  – С такою семья – не семья. —
Подхихикивают…
Но послушай меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
                                              не пиши?
Разве можешь ты мне сказать:
                                              не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
                                              не живи?
Так зачем говоришь:
                               «Людей не смеши»,
говоришь:
               «Придет еще время любви»?
 
 
Мама, милая!
Это все не пустяк!
И ломлюсь не в открытые двери я,
потому что знаю:
                          принято так
говорить своим сыновьям, —
говорить:
              «Ты думай пока не о том», —
говорить:
              «Подожди еще несколько лет,
настоящее самое будет потом…»
Что же, может, и так…
                                 Ну, а если – нет?
Ну, а если,
                решив переждать года,
сердцу я солгу и, себе на беду,
мимо самого светлого счастья пройду, —
что тогда?..
 
 
Я любовь такую искал,
чтоб —
           всего сильней!
Я тебе никогда не лгал!
Ты ведь верила мне.
Я скрывать и теперь ничего не хочу.
Мама, слезы утри,
                           печали развей —
я за это жизнью своей заплачу.
Но поверь, —
                      я очень прошу! —
                                                  поверь
в ту, которая в жизнь мою светом вошла,
стала воздухом мне,
                              позвала к перу,
в ту, что сердце так бережно в руки взяла,
как отцы новорожденных только берут.
 

Странный февраль

 
Что это с февралем?
Что он,
          сошел с ума?
 
 
С крыши – капель ручьем,
а говорят:
               зима…
Звоном разбужена рань, —
как о таком судить?
Что ж это ты, февраль,
шутки вздумал шутить?
Пожалуйста, это брось, —
прими посолидней вид, —
лужи-то хоть
                   заморозь,
а то ж это просто стыд —
выше нуля в тени,
 в парке сплошная грязь…
Слышишь, февраль,
                               крутани
снегом в последний раз!
Ну-ка, тряхни стариной!
Разбудоражь нам кровь,
снежною белизной
озимь в полях укрой…
Выглядишь киселем.
Стань
         настоящим малым!
Будь собою,
                  будь февралем,
не притворяйся маем!
 

Без тебя

Алене

 
Хотя б во сне давай увидимся с тобой.
Пусть хоть во сне
                           твой голос зазвучит…
В окно —
               не то дождем,
                                   не то крупой
с утра заладило.
И вот стучит, стучит…
Как ты необходима мне теперь!
Увидеть бы.
Запомнить все подряд…
 
 
За стенкою о чем-то говорят.
Не слышу.
                Но, наверно, – о тебе!..
Наверное, я у тебя в долгу,
любовь, наверно, плохо берегу:
хочу услышать голос —
                                    не могу!
Лицо пытаюсь вспомнить —
                                            не могу!
 
 
…Давай увидимся с тобой хотя б во сне!
Ты только скажешь, как ты там.
                                                И все.
И я проснусь.
И легче станет мне…
 
 
Наверно, завтра
                        почта принесет
письмо твое.
 
 
А что мне делать c ним?
Ты слышишь?
Ты должна понять меня —
хоть авиа,
               хоть самым скоростным,
а все равно пройдет четыре дня.
Четыре дня!
А что за эти дни
случилось —
                    разве в письмах я прочту?!
Как эхо от грозы, придут они…
Давай увидимся с тобой —
                                          я очень жду —
хотя б во сне!
А то я не стерплю,
в ночь выбегу
                     без шапки,
                                    без пальто…
Увидимся давай с тобой,
                                      а то…
А то тебя сильней я полюблю.
 

По поводу

14 мая в клубе нашего института состоится лекция на тему:

О любви и дружбе

Лектор: действительный член о-ва по распространению политических и научных знаний кандидат педагогических наук Л.И. Миролюбова.

 
До того суха,
                   до того длинна,
до того надсадно
                         начала говорить,
будто трость вчера проглотила она
и никак не может переварить…
 
 
С научных высот своего величия
делая экскурс в прошлое,
она приводила цитаты различные,
цитаты очень хорошие.
Она рассыпалась
                          комками слов,
Вздымала левую бровь,
сурово доказывая,
                          что любовь —
просто влеченье полов,
что этого
              надо бояться,
                                 как оспы,
что до сих пор
                       заблуждаются многие,
что мы,
           с точки зрения биологии,
просто
          различные особи.
Шуршали страницы…
С тупым стараньем
она
      часа полтора зудела,
наверно, считая,
                         что делает
                                         крайне
необходимое в жизни
                                 дело…
 
 
Стучала весна в переплеты оконные
ветвями деревьев,
порывами ветра…
А в зале сидели
                        люди влюбленные
и грустно смотрели на лектора.
Им так надоело
                        тупыми казаться,
так скулы сворачивало в зевоте,
что я невольно стал опасаться
за жизнь
              уважаемой тети.
Ребятам,
             обычно таким веселым,
от скуки
             хотелось под поезд лечь…
Гражданка,