– Это значит, – быстро прибавил Ватсон, – лучше по сравнению с предыдущим этапом. Капитан Фэйрли не возражает, чтобы я сообщил о том, что у него всё ещё бывают моменты… скажем так, «хрупкости».

Фэйрли кивком выразил своё согласие.

– Но рано или поздно вы будете готовы к тому, чтобы вернуться на фронт? – продолжил расспросы Армстронг Джонс. – Не уйдёте в отставку, чтобы жить на какую-нибудь пенсию?

Фэйрли тяжело сглотнул:

– Я полагаю…

– Неужели предмет нашего научного диспута, его конечная цель – простое возвращение пострадавших от снарядного… пострадавших солдат на фронт? – спросил Ватсон.

Несколько членов комитета кашлянули.

– Комитет был учреждён с этой целью, – сказал Крокер. – Частота возникновения военных неврозов наносит серьёзный ущерб личному составу.

– В самом деле? – раздражённо спросил Ватсон. Ему следовало взять себя в руки. – Я думал, всё дело в немецких пулемётах. Сколько человек умерли первого июля этого года?

Ответ был известен каждому. Новости о масштабах потерь в ходе сражения при Альбере, первой части наступательной операции на Сомме, просачивались медленно. Но количество телеграмм, доставленных по всей стране, поведало историю, которую газеты поначалу замалчивали. Примерно 19 000 убитых, общие потери – почти 60 000. И это только в первый день. И только у одной из сторон.

– Тем больше у нас оснований, – проговорил Армстронг Джонс, – послать обратно тех, кто в физическом смысле не пострадал.

– О, но ведь они пострадали! – возразил профессор Миллер, один из гражданских докторов. Он был сухопарым, с густой копной волос цвета стали и ртом, застывшим в напряжённой гримасе неодобрения.

– Именно, – сказал Ватсон, просияв. – Хотя и не в физическом…

– Не согласен, – перебил Миллер. – Почти все разновидности военных неврозов вызваны повреждением периферических нервов вследствие контузии и действия угарного газа…

Ватсон не мог слушать такой вздор. Он стукнул по кафедре:

– Простите меня, профессор Миллер. Это бессмыслица. У этого человека не было нервных повреждений.

Миллер начал чертить в воздухе пассы, словно дирижируя оркестром, который играл особенно замысловатое музыкальное произведение.

– Но его походка, его координация движений…

– Не связаны с физическим повреждением. – Ватсон повернулся к Фэйрли: – Вы не могли бы…

Капитан сделал четыре уверенных шага по комнате, а потом – ещё четыре в обратном направлении.

– Повреждённые нервы так не восстанавливаются. Не за такой временной промежуток. Вы разве не согласны?

– Это впечатляет, – с неохотой согласился Миллер.

– Чего мы не смогли запечатлеть на плёнке, так это голос капитана Фэйрли. Как и у многих других пациентов, страдающих военными неврозами, у него радикальным образом изменилось произношение. В его случае оно сделалось шотландским.

Фэйрли покраснел и уставился себе под ноги.

– Шотландским? – переспросил Миллер.

– Мы думаем, это часть синдрома бегства, – объяснил Ватсон. – Стремления поселиться в другом теле – любом теле, которое было бы лишено тех же самых воспоминаний. Одним из первых врачей капитана был шотландец. Когда Фэйрли покинул тот госпиталь, он забрал с собой выговор того человека.

– Итак, капитан Фэйрли, – сказал Крокер, – давайте раз и навсегда всё выясним. Вы предвидите день, когда сможете вернуться к службе в действующей армии?

Ватсон увидел, как по щеке капитана волной пробежала судорога, и подметил его сжатый кулак. Он понимал, что это означает. Внезапно пробудилось воспоминание – часто они бывали визуальными, иногда слуховыми или обонятельными – о траншеях и ничьей земле, точно хлынувший из воронки газ.

– Я н-н-надеюсь, что сумею послужить своей стране опять, да.

Если кто-то из членов комитета и заметил уклончивость ответа, они не подали вида.

– Молодец, – сказал замначальника медслужбы, несколько раз одобрительно кивнув. – Молодец.

Ватсон проговорил сквозь стиснутые зубы:

– Джентльмены, не могу удержаться от мысли, что мы видим проблему с разных сторон. Мы делаем с нашими молодыми людьми нечто ужасное, не имевшее до войны широкого распространения. Мы должны озаботиться тем, как вернуть их к жизни, а не к этому… – Доктор ткнул пальцем, словно линия фронта располагалась прямо за стеной позади него: – …Аду, где их снова ожидают пули и газ.

Слушатели смущённо молчали. Ватсон понял, что прокричал последнюю фразу. Он поправил галстук и проинструктировал капитана:

– Следующий фильм, пожалуйста, Фэйрли.

– Сэр. – Юноша с радостью убрался из центра внимания, вприпрыжку взлетел по лестнице и снова вошёл в комнату с кинопроектором.

– Собираетесь ли вы поделиться секретом, – проговорил профессор Миллер более примирительным тоном, – того, как достигли таких результатов, майор Ватсон?

Ватсон указал на стопку бумаг на столе возле двери. Облизнул губы и проговорил ровным голосом:

– Вот заметки, которые вы можете полистать в своё удовольствие. Дело в том, что проявления этого невроза не фиксированные, они в значительной степени различаются у каждой жертвы. Что у них общего, так это глубокий стыд, беспокойство, нервное истощение, ненависть к врагу и страх. Присутствует одиночество, поскольку больной отделяет себя от товарищей, и давящее ощущение неудачи в исполнении своего долга. И, что всего важнее, каждый из них перестаёт ощущать себя мужчиной. Это не связано со слабыми нервами или предрасположенностью к расстройству. – Он поймал взгляд доктора Джейкобса – человека с лицом из множества мешковатых складок, который немало написал о чертах характера, свойственных солдатам и приводивших к тому, что кто-то из них испытывал военный шок, а кто-то как будто был к нему невосприимчив. – Вообще-то такой синдром был описан во время американской Гражданской войны, во многих смыслах ставшей первым современным вооружённым конфликтом, во время которого использовались железнодорожная артиллерия и примитивные пулемёты^[21]. А русские офицеры демонстрировали симптомы того, что их немецкие доктора называли Kriegsneurosen^[22], во время войны с Японией.

– Однако вашего капитана Фэйрли я бы отнёс к чувствительным натурам и думаю, вы со мной согласитесь, – сказал Джейкобс, который вместе со своим учителем, сэром Джоном Колли, считался экспертом в области симуляции болезней^[23].

Ватсон поднял брови и повысил голос:

– Запускайте плёнку, пожалуйста.

– Один момент, майор Ватсон, – перебил Крокер. – Кто именно сделал кинематографическое изображение этих субъектов?

– Кинооператор из «Пате»^[24].

– «Пате»? – с неподдельным беспокойством переспросил Крокер. – Надеюсь, эти картинки не станут частью «Анимированной газеты», которую в скором времени будут показывать во всех синематографах^[25], майор? Только подумайте о боевом духе. Люди могут предположить, что это в каком-то смысле нормально.

– Шарль Пате – мой старый друг, – сказал Ватсон. Вообще-то Шарль Пате был старым клиентом Холмса и с радостью согласился помочь. – Киноплёнки принадлежат мне. Копий не существует.

– Ладно, – буркнул Крокер, успокаиваясь. – Продолжайте.

Представление было похожим на первое: тяжелобольной мужчина пытался выполнять простые задания – застегнуть пуговицы на рубашке, завязать шнурки – и каждый раз сдавался перед лицом их немыслимой сложности. Потом он начал ходить, но при каждом шаге пригибался или уходил в сторону, иногда на секунду кидался на пол, а потом вскакивал. Он уклонялся от воображаемых пуль и снарядов. На последнем кадре солдат опять лежал ничком, укрывая голову руками и ожидая окончания фантомного артиллерийского обстрела.

– Это капрал Доннели. Также выпускник Винчестерского колледжа, как Фэйрли. Как вы знаете, выпускники этого заведения очень хорошо представлены среди офицеров. Но Доннели предпочёл начать службу в звании сержанта, а не офицера. Он вступил в батальон Королевских ирландских стрелков и был на Сомме в первый день. Под мощным огнём спас троих раненых сослуживцев, потом отправился назад, чтобы уничтожить пулемётную позицию, из-за которой погибло так много его товарищей, и преуспел благодаря ручным гранатам Милса и винтовке. Некоторые думают, он заслужил Крест Виктории^[26]. Я сомневаюсь, доктор Джейкобс, что его можно было отнести к чувствительным натурам. А если и можно, то нам бы не помешали ещё пара тысяч таких же, наверное.

– Как по мне, это похоже на синдром ложной эвакуации, – гнусаво проговорил Джейкобс. Это была его собственная выдумка – идея, согласно которой психическое расстройство, равнозначное уклонению от долга, можно было сымитировать, чтобы вернуться к родным пенатам. Он считал это новым эквивалентом жевания бездымного пороха ради симуляции сердечного расстройства и полагал, что явление распространяется среди «слабовольных» новых военных подразделений точно зараза. – Это просто пантомима.

– Зрелище не вызвало у меня ни единой улыбки, когда я сделался его свидетелем, – парировал Ватсон.

– А что теперь? – спросил Крокер. – Где этот пациент сейчас?

– Свет, – скомандовал Ватсон, когда мелькнул последний кадр плёнки. – Доннели был из нижних чинов, – продолжил он, следя за тем, чтобы не зарычать на членов комитета. – Санаторий в сельской местности или «особое» больничное крыло не предназначены для таких, как он. Нет, его послали в «восстановительное» отделение госпиталя Нетли, где пациенты живут в жестяных хижинах и подчиняются военной дисциплине, включая полный осмотр вещей личного пользования в шесть тридцать утра, марши, учения и постановочные сражения – всё это задумано, как мне сказали, чтобы помочь им «заново открыть в себе мужественность». Семья регулярно посылала ему «Антиневрастин Доктора Хартмана», который он пил в больших количествах. И который, как вы знаете, содержит, большей частью, яичный белок и спирт. Но я всё равно собирался сегодня привести сюда капрала Доннели.

– Но?

И опять Ватсону пришлось перебороть себя, чтобы сохранить спокойный тон.

– Но он повесился два дня назад.

В наступившей тишине было слышно, как в задней части амфитеатра тикают часы.

– А-а. Это прискорбно. Однако к чему же вы клоните, Ватсон? – спросил Крокер.

«Пришло время для здравого смысла», – решил майор.

– Нам нужен другой подход к этим расстройствам, в особенности в том, что касается рядового и сержантского состава. Чарльз Майерс проделал в этой области хорошую работу. – Кто-то из слушателей фыркнул. Майерс был военным специалистом по нервному шоку, и он также начал склоняться к мысли, что «здравый» подход к снарядному шоку причинял больше вреда, чем пользы. – Эти люди должны общаться с семьями, с возлюбленными, им надо поручать конструктивный труд. А не говорить снова и снова, что они больше не мужчины и не солдаты.

Дверь в лекционный амфитеатр открылась, и показалась голова дежурного:

– Майор Ватсон, прошу меня простить. Боюсь, к вам посетители.

– Сейчас не время, юноша! – пророкотал Крокер.

Дежурный дёрнулся, покраснел, но не двинулся с места.

– Мне нужно ещё пару минут, – сказал Ватсон более сдержанным тоном.

– Они сказали, что не могут ждать. По их словам, речь о Доре.

Ватсон попытался подавить резкий всплеск тревоги. «Дора» была не той женщиной, чью визитку хотелось бы обнаружить у своей входной двери. ДОРА. Закон о защите королевства.

– Вы позволите, джентльмены? – Он снова указал на столик. – Там заметки, которые вы можете просмотреть, пока я вернусь.

Они сидели в фойе здания, оба курили. Высокий поджарый ирландец с суровым веснушчатым лицом и грузный бывший минёр. Койл и Гибсон. Так называемые «прохвосты» Вернона Келла^[27]. Часть того, что было известно Ватсону как Бюро секретной службы, затем МО-5 и теперь, вот уже пару месяцев, МИ-5^[28]. Эта необычная пара была тайными агентами.

Гибсон выбросил сигарету и затушил каблуком.

– А-а, майор Ватсон. Извините за вмешательство. Вы бы не могли пройти с нами, пожалуйста? Снаружи ждёт машина.

– Мистер Гибсон, я веду необычайно важное…

– Это подождёт, майор, – тихо, но твёрдо ответил Койл. – Вас вызывают.

– Вызывают, да что вы говорите? И кто же?

Гибсон вручил ему сложенный лист бумаги. Саутвортская профессиональная, машинально отметил Ватсон. Раскрыл лист и прочитал напечатанные на машинке слова: «Ватсон, немедленно отправляйтесь с этими джентльменами. Берите медицинский саквояж. Это дело чрезвычайной важности».

Чуть ниже стояла подпись, сделанная дрожащей, но мгновенно узнаваемой рукой:

«Шерлок Холмс».