Глава V

Различные размышления. – Гренландский берег. – Уппернавик. – Известия о «Полярной звезде». – Полночный день. – Научные факты и волшебные картины. – Мнение Тома Синглтона о бедных старых женщинах. – Опасность быть раздавленными. – Спасение

Согласно своим прежним предположениям, капитан Гай направлялся теперь через Девисов пролив в Баффинов залив, в конце которого он намерен был разыскивать своего друга капитана Эллиса и потом уже продолжать китовую ловлю. Много китоловов приезжало сюда с гренландского берега на войну с гигантами полярных морей, и со многими из них говорил капитан в надежде получить от них хоть какое-нибудь известие о «Полярной звезде», но все безуспешно. Теперь для экипажа «Дельфина» сделалось ясно, что розыски столько же составляют цель его экспедиции, сколько и китовая ловля, и то обстоятельство, что начальником погибшего корабля был отец «молодого мистера Фреда», как называли нашего героя, заставляло его принимать живое участие в этом предприятии.

Это участие еще более усиливалось живописными рассказами честного Джона Боззби о смерти бедной миссис Эллис и тем энтузиазмом, с которым он говорил о своем бывшем капитане. Притом же Фред, за свое свободное и приятное обращение и свою беспечность, сделался всеобщим любимцем экипажа и особенно пользовался уважением баталера Мивинса, человека с романическим в высшей степени духом, которому он раз или два чрезвычайно энергично высказал, что если капитану не удастся найти его отца, то он, Фред, намерен высадиться на берег Баффинова залива и один, пешком, продолжать поиски. Как бы то ни было, не подлежало ни малейшему сомнению, что бедный Фред не шутит и что он твердо решился скорее умереть, нежели воротиться домой, не найдя отца. Он слишком мало знал и суровую природу страны, в которую судьбе угодно было на время забросить его, и безнадежность предприятия, которое он задумывал. По своей детской беспечности он не рассудил, с какими препятствиями предстоит ему бороться, не вспомнил, сколько затруднений может встретить на своем пути; но с решимостью, свойственной зрелым людям, постановил покинуть корабль и исходить вдоль и поперек всю страну, если только это понадобится, чтобы разыскать отца. Пусть читатель не смеется над тем, что он, может быть, назовет детским энтузиазмом. Много молодых людей его возраста мечтают пуститься в такие, если не более немыслимые, путешествия. Честь тому юноше, которому только приходят на ум подобные невозможности, и еще большая честь тому, кто, подобно Фреду, решается преодолеть их! Джеймс Уатт пристально смотрел на железный чайник, пока у него не потемнело в глазах, и мечтал о том, чтобы заставить котел работать, подобно лошади. И над Джеймсом Уаттом могли смеяться, и, может быть, действительно смеялись в то время; посмеются ли над Джеймсом Уаттом в настоящее время, теперь, когда тысячи железных котлов, подобно кометам, летают вдоль и поперек земли?

– Вы основательно изволите рассуждать, сэр, – говаривал Мивинс, когда Фред заводил с ним речь об этом. – Что касается меня, то я никогда еще не был в полярных странах, сэр, а я таки видывал виды и убедился, что человек с парой здоровых ног и с охотой к труду везде может прожить. Вот хоть, к примеру, сказать о населении этих стран, как рассказывают. Ведь живет здесь эскимос, а где живет один человек, там может прожить и другой, и что может делать один человек, то и другой может делать: это я на себе испытал и не стыжусь сознаться в этом, не стыжусь, хотя и знаю, что мне не следовало бы говорить этого, и я вас уважаю, сэр, за вашу сыновнюю решимость найти вашего папеньку, сэр, и…

– Баталер! – раздался из люка голос капитана.

– Да, сэр…

– Подайте сюда карту.

– Да, сэр! – И Мивинс исчез из каюты, как молоточек в коробочку, в то самое время, когда вошел Том Синглтон.

– Вот мы и рядом с датским поселением Уппернавик, Фред. Пойдем на палубу посмотреть его, – сказал Синглтон, снимая телескоп, висевший над дверью каюты.

Фреда не нужно было долго просить. Это было то место, где, по предположению капитана, они должны были получить какие-нибудь известия о «Полярной звезде», и с чувством, понятным не для всех, два друга стали рассматривать новенькие домики этого уединенного поселения.

Через час капитан и старший лейтенант с нашими молодыми друзьями высадились на берег при громких приветствиях всего населения и пошли к дому губернатора, который принял их весьма ласково и радушно; но единственное известие, которое они могли получить от него, было то, что год тому назад корабль капитана Эллиса был прибит сюда бурей, а потом, починив его и взяв порядочный запас провизии, капитан поплыл опять в Англию.

«Дельфин» запасся сушеной рыбой и приобрел себе несколько собак и эскимосского переводчика и охотника по имени Митэк.

Оставив это маленькое поселение, они еще раз выступили в море через льдины, с которыми они хорошо теперь были знакомы во всех формах, от огромных груд или ледяных гор до широких полей. Они минули несколько эскимосских поселений, из которых последнее, Иотлин, составляет самый северный предел колонизации. За этими поселениями лежали уже неисследованные земли. Здесь сделаны были расспросы с помощью эскимосского переводчика; из расспросов этих узнали, что пропавший бриг засел было недавно между грудами льда и потом поплыл к северу. Но возвратился ли он назад или нет – не могут сказать.

После некоторого совещания решили продвигаться далее на север, до тех пор, пока льдины позволят это, к заливу Смита, и хорошенько осмотреть берег по этому направлению.

В течение нескольких недель, проведенных в этих широтах, постепенно менялись картины природы, о которых мы до сих пор не говорили ни слова и которые приводили в изумление Фреда Эллиса и его друга, молодого лекаря. Таков был продолжительный дневной свет, который длился всю ночь и усиливался с каждым днем по мере того, как они подвигались к северу. Правда, они часто о нем слышали и читали прежде, но воображения далеко не достаточно было для того, чтобы составить правильное представление о необыкновенной тишине и красоте северного полночного дня.

Всем известно, что так как ось Земли не перпендикулярна к плоскости ее орбиты вокруг Солнца, то полюсы попеременно приближаются более или менее к великому светилу в продолжение одного времени года и удаляются от него в продолжение другого. Поэтому на отдаленном севере день в течение одного времени года постепенно увеличивается до тех пор, пока наконец не наступит «один длинный день», продолжающийся несколько недель, так что солнце в это время ни разу не заходит; зато в течение другого времени года наступает «длинная ночь», в которую солнце никогда не восходит.

Когда «Дельфин» приближался к арктическому поясу, была самая середина лета, и хотя солнце каждую ночь скрывалось на короткое время за горизонт, но свет совсем почти не уменьшался в это время, или, по крайней мере, уменьшение это не было заметно для глаз, и казалось, что тогда был один беспрерывный день, который в полночь становился все светлее и светлее по мере того, как корабль приближался к полюсу.

– Какой великолепный день! – сказал однажды Синглтон Фреду, когда они сидели на своем любимом месте на грот-марсе, смотря вниз на стеклянное, покрытое ледяными горами и полями море, на поверхности которого играли яркие лучи солнца. – И как странно вспомнить, что солнце зайдет здесь на какой-нибудь час и потом опять взойдет, величественное, как всегда!

Вечер был тих, как смерть. Ни один звук не нарушал тишину, только иногда доносились до ушей мягкие крики нескольких морских птиц, которые по временам погружались в море, будто нежно целуя его, и потом снова поднимались к светлому небу. Паруса чуть-чуть колыхались, и жалобно скрипел такелаж, а корабль, то приподнимаясь, то опускаясь, медленно плыл по волнам, которые казались дыханием океана. Но эти звуки нисколько не нарушали безмолвия, царившего на море; не нарушало его плескание моржей и тюленей, игравших на солнце вокруг отдаленных фантастических глыб льда; не нарушал его и тихий ропот зыби у подошвы ледяных гор, голубые бока которых изрезаны были тысячью водяных потоков и зазубренные вершины которых, как стальные иглы, возвышались в светлом воздухе…

На небольшом расстоянии от корабля плавало множество ледяных гор различных форм и размеров, которые тревожили капитана и служили источником удивления для наших молодых друзей на грот-марсе.

– Том, – сказал Фред после долгого молчания, – может быть, вам покажется странной эта мысль; но, знаете ли, я думаю, что рай должен быть чем-нибудь в этом роде.

– Фред, я не считаю эту мысль странной, так как картина эта заключает в себе две свойственные раю черты: тишину и покой.

– Да, я согласен с этим. Знаете ли, я хотел бы, чтобы постоянно была бы такая тишина, как теперь, и чтобы не было ни малейшего ветра.

Том улыбнулся:

– Ваше путешествие кончилось бы слишком не скоро, если бы только исполнилось ваше желание. Вот эскимосы, те, конечно, разделяют ваше желание, так как их каяки^[3] привычны более к тихому, нежели к бурному морю.

– Том, – сказал Фред, прерывая новое продолжительное молчание, – вы очень бестолковы и скучны сегодня, отчего вы не говорите со мной?

– Оттого, что этот роскошный и фантастический вечер располагает меня больше к размышлению и молчанию.

– Ах, Том! Это грубая ошибка с вашей стороны. Вы любите слишком много думать и слишком мало говорите. Я, напротив, я всегда…

– Вы всегда расположены более говорить и мало думать, не так ли, Фред?

– Ба! Да вы сегодня превосходите себя; вы прежде не охотник были до шуток. Не правда ли, что вам никогда не случалось видеть таких жалких существ, как старые эскимосские женщины в Уппернавике?

– Что это они пришли вам на мысль? – спросил Том, смеясь.

– Посмотрите вон на ту ледяную гору: здесь есть нос и подбородок той необыкновенной ведьмы, которой вы дали ваш шелковый носовой платок при отъезде. Я никогда не видал такой жалкой старухи, как та ведьма перед нами; как вы думаете?

Все лицо Тома Синглтона переменилось, темные глаза его заблестели, брови сильно нахмурились, и он возражал:

– Да, Фред, я видел старых женщин жальче этих. Я видел таких старух, дрожащие ноги которых едва в состоянии были поддерживать их, идущих в самый жестокий ветер, в одежде, изношенной для того, чтобы прикрывать их тело, морщинистое, шероховатое и гадкое до того, что вас бы покоробило, если бы вы дотронулись до него, я видел таких женщин, бродящих между кучами грязи, так что даже собаки отворачивались от них.

Фред готов был смеяться над внезапной переменой тона друга, но в характере молодого лекаря было что-то такое, что делало смех неуместным, по крайней мере, не позволяло его другу шутить в то время, когда он расположен был говорить серьезно. Фред принял серьезный вид.

– Где же вы видели такие жалкие создания, Том? – спросил он с любопытством.

– В городах, в цивилизованных городах нашей христианской страны. Если вы когда-нибудь проходили по улицам некоторых из этих городов, на заре, когда все остальные еще спят, вы должны были видеть, как они, дрожащие, бродят там и сям, прося подаяния и получая везде отказ от обитателей соседних домов. О Фред, Фред! Занимаясь практикой, хотя она и была непродолжительна, я видел много таких жалких старух и много других людей, – которых никогда никто не видит на улицах, – умирающих медленной смертью от голода, усталости и холода. Это самое черное пятно, лежащее на нашей стране, что нет достаточного пропитания для «старых нищих».

– Я также видел этих старых женщин, – сказал Фред, – но я до сих пор никогда не думал о них серьезно.

– Вот в том-то и дело, люди никогда не думают об этом, иначе этот ужасный порядок вещей не продолжался бы до сих пор. Попробуйте теперь хоть вникнуть в то, что я сказал сейчас. И не думайте, что я говорил здесь за нищих вообще. Я не очень жалею, – может быть, я и не прав, – продолжал Том задумчиво, – может быть, я не прав, в чем я, впрочем, сомневаюсь, но, во всяком случае, это факт, – я не очень жалею молодых, здоровых нищих и принял себе за правило никогда ничего не давать молодым нищим, просящим подаяния, даже малым детям, потому что я очень хорошо знаю, что их послали просить милостыню их ленивые, негодные родители. Я стою только за нищих стариков и старух, потому что, каковы бы они ни были, хороши или дурны, они не могут помочь сами себе. Когда человек падает на улице в изнеможении от какой-нибудь ужасной болезни, поразившей его мускулы, расслабившей его нервы, заставившей трепетать его сердце и судорожно сокращаться его кожу, – в состоянии ли бы вы были, посмотрев на него, пройти мимо, не думая об нем?

– О нет! – воскликнул Фред выразительно. – Я не прошел бы мимо, я бы остановился и оказал бы ему помощь.

– Теперь позвольте мне спросить вас, – продолжал Том серьезно, – какая разница, происходит ли слабость мускулов и сердцебиение от болезни или от дряхлости, за исключением разве того, что последняя неизлечима? Разве нет у этих женщин таких же чувств, как и у других женщин? Думаете ли вы, что нет между ними таких, которые знали лучшие времена? Они вспоминают о своих сыновьях и дочерях, умерших или отсутствующих, и вспоминают, может быть, точно так же, как и старые женщины, находящиеся в лучших обстоятельствах, только у них нет средств освободиться от гнетущих их мыслей. Они сохраняют в себе всю энергию, у них хватает решимости таскаться из конца в конец по городу, может быть, босыми и в холод, прося Христа о куске хлеба и питаясь только тем, что могут найти между кучами золы. Они, может быть, сетуют о былом благосостоянии и о былых временах и вспоминают о днях, когда их ноги были крепки и щеки гладки, – ведь они не всегда же были «ведьмами», – вспоминают, как у них когда-то были друзья, которые любили их и ухаживали за ними; а теперь вот они стары, одиноки и покинуты всеми.

Том остановился и положил руку на лоб, на лице его выступила краска.

– Вам, может быть, покажется странным, – продолжал он, – что я так говорю с вами о нищих старухах, но я глубоко сочувствую их плачевному состоянию. Молодые имеют возможность более или менее помогать себе сами, и у них есть сила облегчить свою скорбь надеждой, благословенной надеждой и твердо устоять против несчастья; но бедные старики и старухи, они не могут помочь себе сами, не могут облегчить своей печали, и до самого конца своих дней, которые им суждено прожить, у них нет никакой надежды, разве что надежда умереть, раньше или позже, и если можно, летом, когда ветер не так холоден и жесток.

– Но как же помочь этому, Том? – спросил Фред с выражением глубокого сострадания. – Если нам жаль нищих и если мы сочувствуем им (и, уверяю вас, вы заставили меня сочувствовать им), можем ли мы сделать для них хоть что-нибудь, как вы думаете?

– Не знаю, Фред, – возразил Том, принимая свой обыкновенный спокойный тон. – Если бы каждый город и каждое местечко Великобритании составили общества, главная цель которых состояла бы в том, чтобы не оставлять ни одного старика и ни одной старухи без попечения, – вот что могло бы облегчить их участь, – точно так же, если бы правительство честно приняло заботу о них на себя.

– Зовите всех сюда, мистер Болтон! – закричал капитан резким голосом. – Шесты сюда, да скорей отвязывай шлюпки!

– Эй! Что там случилось? – спросил Том, вдруг опомнившись.

– Я полагаю, что приближаются ледяные горы, – заметил Том. – Фред, прежде чем мы уйдем на палубу, обещайте мне исполнить то, о чем я попрошу вас!

– Хорошо, исполню.

– В таком случае обещаете ли вы в течение всей вашей жизни, особенно когда вы сделаетесь богаты или влиятельны, думать о нищих и действовать на пользу тех стариков и старух, которые не в состоянии заботиться о себе?

– Обещаю, – отвечал Фред, – но я не знаю, буду ли я когда-нибудь богат или влиятелен или в состоянии много помочь им.

– Без сомнения, вы этого не знаете. Но, если мысль о них придет вам в голову, обещаете ли вы остановиться на ней и применить ее к делу, если Бог вам даст возможность?

– Конечно, Том, я обещаю сделать все, что только средства позволят мне сделать.

– Хвалю вашу решимость, друг, и благодарю вас, – сказал молодой лекарь, спускаясь вниз и прыгая на палубу.

Здесь они нашли капитана, быстро шагавшего взад и вперед и, видимо, чем-то озабоченного. Сделав два или три оборота, он вдруг остановился и начал пристально смотреть с кормы.

– Натяните паруса, мистер Болтон, скоро, кажется, должен подняться ветер. Да чтобы гребцы гребли проворней!

Распоряжение было отдано, и скоро корабль был под тучей парусов, медленно подвигаясь вперед, между тем как две шлюпки буксировали между двумя огромными ледяными горами, постепенно приближавшимися друг к другу.

– А что, Боззби, нам, кажется, угрожает опасность? – спросил Фред, между тем как дюжий моряк стоял с шестом в руках и нетерпеливо смотрел на большую гору.

– Опасность? Да, молодой человек, угрожает опасность; эта вещь, как изволите видеть, весьма неприятная. Теперь нам не выпутаться из беды – нет ни малейшего ветра, а мы плывем между двумя горами, которые, того и гляди, раздавят нас, как орех. Мы ведь не можем плыть ни направо от них, потому что поток несет нас в другую сторону, ни налево, потому что груда не позволяет: приходится плыть посереди; пусть будет, что будет.

Опасность действительно была неизбежна. Две горы находились не более как на расстоянии ста ярдов одна от другой, и меньшая из них, плывшая, вероятно вследствие потока, быстрее другой, подошла к большей на такое расстояние, что, казалось, готова была решить участь «Дельфина» в несколько минут. Гребцы работали сколько у них было силы, но при всех их усилиях они только медленно могли двигать корабль. Как бы то ни было, помощь явилась из рук Того, кто составляет последнее прибежище в минуту опасности. Ветер уже рябил спокойное море, постепенно приближаясь к кораблю как раз со стороны кормы, и навстречу ему натянут был сверху и снизу лисель; неопытному глазу казалось, что не было никакой соразмерности между широко натянутыми и далеко выдающимися направо и налево парусами и маленьким корпусом, который их поддерживал.

С замиранием сердца стояли наши герои на борту корабля, наблюдая за двумя горами и за приближающимся ветром.

И вот он наконец поднялся. Как будто несколько кошачьих лап, взбороздил он поверхность моря; паруса надулись на минуту, а потом снова повисли. Но этого было достаточно. Еще одно такое же дуновение, и корабль был уже вне опасности. Но прежде чем опасность прошла, выдающиеся вершины меньшей горы нависли уже над самой палубой. В эту критическую минуту ветер начал дуть постоянно, и скоро «Дельфин» очутился в открытой воде, оставив горы позади. Минут через пять после того, как корабль прошел, движущиеся горы столкнулись с грохотом громче громового удара; множество обломков с продолжительным гулом, подобным реву артиллерии, рухнули на то самое место, через которое не более четверти часа тому назад прошел корабль. А корабль через некоторое время бросало из стороны в сторону по волнам, которые вырывались из-под обрушивавшихся ледяных масс.